Шига-шишига - Галина Геннадьевна Шестакова Страница 2

— Зачем тебе про травки знать? — удивлялась Ленка. — Пошёл и купил в аптеке лекарство от всякой болезни.

— Ну, у нас до аптеки пока доберёшься — помрёшь, — сказала сухо Варвара Ивановна. — Пешком пять вёрст киселя хлебать до соседней деревни, а там только аспирин и докторов нет.

— А если я заболею? — пугалась Ленка.

— Не помрёшь, — хмыкала баба Варя, — у меня не помирают.

Через месяц Ленка освоилась. Носилась по деревне чумазая и счастливая. Ну, почти, если маму с папой не вспоминала. Подружилась с деревенскими мальчишками. Их, пацанов, было всего двое. На лето они приезжали к семьям, а с осени уезжали учиться в интернат в большое село за десять километров. Домой только на выходные и праздники. Зато летом раздолье. Бегай где хочешь, уроков не надо делать. Только мамкам помочь иногда.

Один, Пашка, Ленкин одногодка, а второй, Сашка, — на год старше. Вместе бегали в лес по ягоды, по грибы. Просто в войнушку поиграть. Сначала, правда, они Ленку задавакой городской считали, но потом, когда Ленка спасла Сашку, вспомнив бабы Варины рассказы про травки, признали за свою.

А было это так. Сашка напоролся на сучок и раскроил ногу. От вида крови в таком количестве Сашка побледнел и чуть не грохнулся в обморок. А Пашка и вовсе заголосил, как девчонка. Ленка нарвала подорожников, поплевала на них, протёрла ладошкой от микробов и налепила Сашке на рану. Потом уложила его на спину и приказала задрать ногу, чтобы кровь унять.

Отвернулась и прошептала бабкино заклинание: «На великом океане, на острове Буяне стоит камень Алатырь. На нём сидят две девицы, они родные сестрицы. Они прядут пряжу. Пряжа, оторвися, а, кровь, оттолися».

Что такое «оттолися» она не знала, но очень надеялась, что поможет. Минут через пять Саша порозовел, а кровь остановилась. Ленка разорвала носовой платок и стянула рану. От мамки Сашке, конечно, влетело. Но после этого Сашка и Пашка относились к Ленке уже как к равной.

Через пару месяцев Ленка сильно затосковала по родителям. Не в радость были и прогулки с бабой Варей, и игры с мальчишками. Она сидела в своей комнате, качалась на кровати и смотрела в окно. Ей иногда казалось, что в углу за старомодным комодом кто-то шебуршится. Несколько раз хотела сказать бабе Варе, но потом забывала. Валялась. Не хотела гулять, даже окно не открывала, когда приходили Сашка с Пашкой звать её. Сидела, смотрела в пустоту, вспоминала, как мама на кухне жарила котлеты, а папа смешно отгадывал кроссворды. Плакала. И обнимала старинного мишку с гла¬за¬ми-пуговками.

Баба Варя поглядывала на Ленку день, два, а потом сказала:

— Смотри, в лес одна не ходи.

— Я и не хожу, — буркнула Ленка, слушая скрип растянутых пружин кровати.

— И не слушай никого, — добавила баба Варя — поняла?

— Кроме тебя и Сашки с Пашкой слушать некого. Все остальные сидят по домам, со мной не разговаривают.

— Я не о них говорю, — сказала баба Варя, — есть кому тебе глупости нашёптывать.

— Кому? — недовольно спросила Ленка и отвернулась.

— Знамо, кому, — рассердилась баба Варя. — Шишиге.

Ленка только глаза на это закатила и ничего не сказала. Так до вечера и просидела в комнате. Поела и снова ушла. Всё смотрела в окно и качалась на скрипучей кровати.

— Шига, шига, шишига, — повторяла. — Фига, а не шишига.

— Тебе фига, — прошептали в углу за комодом. — Тебе, тебе, фига, а не мамины котлетки.

— Кто это? — подскочила Ленка и выронила мишку.

— Останешься тут навсегда с противной бабкой. Навсегда.

— Нет! — разозлилась Ленка. — Врёшь ты всё!

— Ага, — радостно согласились за комодом, — я вру. А ты тут навсегда останешься. Мамка твоя котлетки другому ребёнку будет жарить. Папка кроссворды будет разгадывать и другой дочке улыбаться.

— А я? — опешила Ленка.

Она, услышав такое, напрочь забыла, что ей баба Варя запретила разговаривать с какой-то шишигой.

— А я? — расплакавшись повторила она, понимая, что прав этот дурацкий голос за комодом, именно так и будет, просто она не понимала этого.

А иначе зачем тогда её спровадили в деревню? Значит, она не нужна! Не нужна своим собственным родителям.

Ленка заплакала.

— Плачь не плачь, а останешься тута навсегда, — удовлетворённо сказал голос.

Ленка почему-то подумала, что там, за комодом, даже ручки маленькие потёрли от удовольствия.

— Навсегда, навсегда! — повторили ещё раз.

— Нет! Это ты навсегда там за комодом останешься! — Ленка разревелась и со злости швырнула туда мишку.

— Ай! — пискнули там и затихли.

Ленка хотела было встать и забрать мишку, но испугалась. Страшно было даже ноги с кровати спустить.

Она накрылась одеялом, ещё поплакала, а потом уснула. Ночью проснулась от духоты и жары, оказалось, что во сне она спрятала голову под подушку, отчего дышать стало тяжело. Вынырнула и посмотрела на пол, нет ли там никого.

Луна заглядывала в комнату осторожно, рассыпаясь через кружевную шторку на маленькие светящиеся конфетти и струящиеся, переливающиеся новогодние дождики на крашеном полу. Они с мамой такие всегда на Новый год развешивали на ёлке. А маленькие конфетти разлетались из хлопушек и лежали на полу почти неделю, Ленка не разрешала маме подметать эти яркие и блестящие кружочки.

Лена подняла взгляд и увидела, что на окошке, отодвинув шторку, сидела маленькая горбатая старушка в платке и держала в руках мишку с глазами-пуговками. Тонкими длинными пальцами она поднимала, опускала мишкины лапы, трогала его глаза-пуговки, поворачивала ему голову и тихонько напевала:

— Шига, шишига, всем вам фига.

— Отдай, — крикнула Ленка и запустила маленькую по¬душ¬ку-думку в эту противную старушенцию.

— Шига, шишига, всем вам фига, — безобразно кривляясь, пропела старушка и пропала вместе с мишкой.

И тут Ленка вспомнила, что ей снилось: она, якобы, сбежала от бабы Вари, приехала домой на электричке, а мама открыла ей дверь и сказала:

— Лена, зачем ты приехала? Мы тебя отдали вредной старухе, а у нас теперь хорошая дочка. Она не капризничает и ведёт себя хорошо.

И сидит Ленка