Пленники хрустального мира - Мария Кущиди Страница 25

Он знал, он прекрасно знал, что этот день наступит, но продолжал играть с собственной душой, словно дразня судьбу, которая редко бывает благосклонна к таким вещам.

Вид из кабинета отцовского окна был весьма неплох: огромный лесной массив уходил высоко в небо, и совсем недалеко кристально чистая вода неизвестного мне озера, затянутая легким туманом, мнимо отражало в себе все холодные краски хмурого свинцового неба, безгрешно застывшего над уставшей землей.

Проведя пальцами по пыльному столу из красного дерева, я тяжело вздохнул, закрыв глаза на какое-то время. Я чувствовал, как в этом замкнутом пространстве разносится легкое дыхание, как едва бьется сердце, немного очерствевшее за множество ушедших лет, а также отчетливо слышал, как среди стеллажей все тише разносятся угасающие шаги.

Вновь открыв глаза, я бросил спешный взгляд на все, что меня окружало. Как же здесь все дышит одиночеством. Я не могу дышать этим пустым воздухом, едва сдерживая порывы заразительной тоски.

Чарлз был давно отравлен одиночеством, но он смог к нему приноровиться, ужившись с этим коварным чувством.

Оставив его перстень на пыльном столе, я неохотно покинул опустевший кабинет, аккуратно закрыв за собой дверь. И все же, когда я отдалялся от кабинета, мне казалось, будто я снова слышу тихие шаги за плотно закрытой дверью.

Мне не хотелось ничего, в том числе двигаться, говорить что-то кому-то, а временами мне не хотелось даже дышать. Тишина вокруг была упоительна, и я искренне наслаждался ею, отвергнув абсолютно все, что меня окружало.

Когда легкие руки легки на мои плечи, заключив в некрепких объятиях, я не обратил на это никакого внимания, молча продолжив сверлить холодным взглядом каменный пол, которому я всегда был особенно безразличен. Я смог вернуться к привычной запертой реальности лишь тогда, когда пухлые губы бережно припали к моему лбу.

– Раньше, когда тебе было больно, я всегда целовала тебя в лоб, и ты каждый раз говорил, что тебе больше не больно, – мягкий, едва приглушенный голос Рене успокаивал меня, понемногу заглушая все мысли, от которых изнывало мое сердце. Смотря в ее любящие глаза, затемненные печалью, я не хочу больше ничего, в том числе и прежней жизни. Ее теплые прикосновения успокаивали меня, заставляя позабыть обо всем, а добрая улыбка, от которой просто некуда было деться, казалась мне самым прекрасным таинством во всем белом свете.

Коснувшись пальцами ее мягкой щеки, я нежно убрал прядь ее длинных пепельных волос за ухо, не переставая любоваться ее по-домашнему теплым образом.

Темно-зеленые глаза, поглотившие весь приглушенный свет настенных канделябров, неотрывно смотрели на меня, безустанно твердя о своей преданности. Ее кожа цвета слоновой кости, облаченная в красивое красное платье (цвет которого ей невероятно был к лицу), казалась ненастоящей, тонкой и какой-то излишне хрупкой.

– Куда делись те беззаботные годы, Рене? – Мое дыхание, едва способное согреть, кольнуло ее в шею, заставив безупречное тело вздрогнуть от неожиданно нахлынувшего холода.

Уголки ее алых губ изогнулись в простодушной улыбке.

Запустив свои теплые пальцы в пряди моих волос, она долго не сводила с меня своих глаз, в которых я все чаще замечал какую-то робкую радость, Рене тихо ответила:

– Давно забыты, а если нет, то забудутся рано или поздно, – голос ее звучал ровно, не без капли какой-то очаровывающей тайны. – Хоть мне и не верится, что тебя, Энгис, я смогу когда-то забыть. – Ее легкая рука скользнула по моей щеке, остановившись у шеи, покрытой едва затянувшимися ожогами. – Как же мне всегда хотелось прикоснуться к тебе хотя бы раз, и сейчас я не верю, что могу это сделать.

Ее теплые руки нежно обхватили мою шею, и горячие алые губы готовы были уже прикоснуться к моим, как я отстранился от нее, больно схватив за руку.

– Мечты очень часто рушатся, Рене, – выпустив ее из своей мертвой хватки, я выставил Лейдел за дверь своей комнаты, прожигая озлобленным взглядом. И как только она могла поверить, что я когда-нибудь приму у нее этот поцелуй?.. – Не все, что написано в сказках, реально происходит в жизни.

Я был уверен, что поступил с ней правильно, но даже тогда, когда я грубо закрыл перед ней дверь, я не мог забыть ее опустошенные глаза, потемневшие, кажется, от глубокой печали.

Оставшись снова один, я бросился на кровать, не заметив, как погрузился в давно желанный сон.

Таинственная дверь продолжала меня манить, шепча мое имя в непроглядной тьме. Занавешенный тьмой коридор становился с каждой секундой уже, забирая у меня последние капли воздуха. Я не мог пошевелиться, молча наблюдая за тем, как сумрак все ближе подходит ко мне, заставляя испытывать жуткое чувство страха. Оно пронизывает меня насквозь, не позволяя даже элементарно сопротивляться. Тихие шаги, раздающиеся за дверью, становятся громче, и я, замерев на какое-то мгновение, смотрю на нее, чувствуя, как ледяная волна скользких прикосновений касается моей спины, болезненно хватая меня за шею.

Остановившись у двери, шаги затихли, и дверная ручка медленно опустилась вниз. Сердце пронзила острая боль и все, что было внутри меня, в какой-то момент навсегда опустело.

Судорожно распахнув глаза, я подскочил с кровати, схватившись за голову. Яростная боль не прекращала пульсировать в ней, усиливаясь с каждой секундой. Нужно было восстановить неровное дыхание, нужно было заставить сердце поверить в то, что это был всего лишь очередной кошмар…

Пульсирующая темнота постепенно начала рассеиваться, вновь вернув мне прежний покой, хоть голова и продолжала гудеть, как пчелиный улей.

– Обожаю эту игру, – в комнате внезапно раздался восторженный голос Вейн. Подперев руками подбородок, она сидела за шахматным столом, переведя свой взгляд на меня. – Тот, кто научил меня в нее играть, еще никогда не проигрывал. Кстати, твой ход, Энгис.

Я медленно подошел к ней, бросив настороженный взгляд на шахматный стол, на котором белая пешка скромно ожидала, когда ей навстречу выйдет одна из черных фигурок. Но я не спешил присоединиться к игре, прожигая Вейн своим мгновенно опустевшим взглядом.

– Что ты делаешь со мной, Вейн? – мой тихий голос, ударившись о стены, безжизненно припал к холодному полу. Подняв на меня свои непонимающие глаза, она затаила дыхание, не зная, что сейчас творится в моей голове. – Куда ты так внезапно пропадаешь? Если бы ты могла знать, как мне больно, когда я снова остаюсь один.

Уголки ее тоненьких губ задрожали.

– Я знаю, какого это, медленно умирать в одиночестве. Сердце разрывается на части, когда я снова думаю об этом… – тяжело опустив глаза, она замолчала.

– Тогда позволь мне спасти тебя или погибнуть рядом. Веришь ты мне или нет, но большего мне и не нужно.

Грудь ее томительно то поднималась, то снова опускалась.

Я чувствовал, как она дышит, едва нарушая притаившуюся тишину вокруг. Не зная, что творится сейчас в ее душе, я молча наблюдал за ней, не решаясь сказать ни единого слова.

Поместье молчало, а вместе с ним молчали и мы, точно более не замечая друг друга. Что-то тяжелое свалилось на нас, сделав атмосферу настолько давящей, что мы едва могли противостоять ей, продолжив дышать.

Подняв в воздух черную шахматную фигурку, я поставил ее перед собой, заставив Вейн поднять свои вмиг загоревшиеся глаза.

– Это опасно, Энгис, – не решаясь делать ход, она спокойно произнесла.

– Что именно?

– Пытаться спасти меня.

Ее тоненькие пальчики придвинули ко мне еще одну фигурку, в иной раз готовую умереть.

– Мне уже нечего терять, собственно, если не учитывать тебя.

Черная фигурка поспешила занять свое место на шахматном поле извечного самопожертвования.

Недолго думая, Вейн выдвинула еще одну несчастную жизнь, поставив на черно-белое поле.

Протянув ко мне свою руку, она смахнула со стола все шахматные фигурки, заставив разом разлететься их вдребезги.

Бесчувственный хрусталь мертво лежал на каменном полу, тускло поблескивая на приглушенном