Мой путь - Лариса Андреевна Романовская Страница 28

Нет, не бред. Что-то не складывается, какая-то линия провисает.

Надо записать. Начертить такую типа снежинку, где я в середине, а от меня к другим такие стрелки-лучики, типа мотивы. Сколько надо лучиков?

Юра, Август, Тай, Лысый и Клетчатый, если они сами по себе были. Кто ещё? Кто мог? Кого я забыла?

Имена кружатся, будто это не снежинка, а шестерёнка…

Перед глазами пятна и круги. Как на экране, когда разговор окончен. Засыпаю. Это я зря, кажется, ещё секунда и я пойму, кого тут не хватает, кого я забыла… Какая-то очень простая линия, но её не должно существовать! И надо проверить, сколько путей от аптеки Баха ведут к смотровой площадке?

Утром мы с Ларием опять идём в дом с Аркой Героя. Это уже неизбежность. Такой же нудный ритуал, как раньше в школу. Но от него спокойнее. Как говорила наша математичка Татьяна Геннадьевна «война войной, а обед по расписанию». Она это перед каждым тестированием говорила, бесило дико. Но вот сейчас не бесит, а наоборот. Я живу по своему расписанию и идите вы все… в Арку Героя!

Кто-то пробует напасть на меня, а я его не боюсь, иду по своим делам, как раньше. И меня охраняют, как раньше. Теперь мне нравится сопровождение. Пока мы с Ларием вдвоём, мы можем говорить про наши прошлые жизни. Ну в основном я рассказываю, про себя, маму, папу, Мелочь, театралку, сестёр Морошкиных и вообще про всё подряд. Я этими разговорами так настраиваюсь, как перед репетицией на роль – вот, сейчас приду, будем с экраном картинками меняться, потом он мне даст маму с папой послушать. Лучше бы дал с ними поговорить. Но я стараюсь не злиться, я каждый раз надеюсь, может, получится?

Но сегодня не получается вот совсем никак. Хотя мне иногда достаточно просто в любую белую стену посмотреть, чтобы она начала со мной резонировать. А тут туплю как в выключенный телек. Там просто гул, гул. Как у стиральной машины в режиме «полоскание». Хотя, может, мне именно её и дали послушать. Просто вот мои мама с папой так живут. Папа выпал в спальне с теликом, мама общается в планшете, Мелочь смотрит бельё по стиральной машине. Семейный досуг, не хватает меня с мобилой у меня на диване. Гармония в чистом виде.

– Посмотри, пожалуйста, она там достирала или нет? – мамин голос, ура!

А и правда, машинка затихла, но вроде не пищала, что закончила.

– Пять минут и всё выну, – к папиному голосу добавляется спортивный комментатор.

– Ну вот сложно сразу? Опять забудешь, всё закиснет.

– Ну и что? – как-то странно спрашивает папа. Будто он вообще про другое хочет сказать.

Почему они никогда не говорят про меня? Где у них я? Сплю? В больнице? Я у них там вообще есть? Может, я…

Они ссорятся, громко, неразборчиво, знакомо. Мама всхлипывает. Папа, кажется, открывает холодильник. И точно включает чайник. И, видимо, наступает на хвост Мелочи, тот сразу начинает скулить. И мама, кажется, плачет вместе с ним. Обнимает его и выдыхает «Вика, доченька, девочка моя…»

– Мелочь! Ко мне! – говорю я. Горло сдавливает. Кажется, я тоже вою.

Экран идёт кругами, пятнами, мутнеет. Или это пятна у меня перед глазами? Ещё одна отгадка без загадки. Что там со мной? Если я здесь, что вместо меня там?

– Я там вообще живая? Эй?

Экран гаснет. Встаю с кресла и иду к Ларию. Он сидит в дальнем углу комнаты, у него там своё кресло, своя картинка на стене, свой голос – торопливый, женский. Какой-то его личный голос, потому что его называют по имени:

– Гоша, ты вообще соображаешь, что творишь?

Ну да, он же Георгий. Значит, для кого-то он был Гоша. Когда люди общаются со своим прошлым, их лучше не беспокоить. Это невежливо.

– Извините, – и я добавляю, чтобы было повежливее, – Георгий Анатольевич, а можно вопрос?

– Только руку не поднимай, ты не в школе, – Ларий оборачивается, стена за его спиной вежливо гаснет.

– А где сейчас я? Та, которая там?

– Слушай, ну я же не возвращался, я не знаю.

– Совсем не знаете?

Ларий выдыхает. И говорит ни разу не торжественным, а каким-то очень усталым тоном, как мой папа после работы. Я даже не сразу понимаю, что это какая-то история.

– Два эмбриона-близнеца сидят в утробе матери. И один другому говорит: «Вась, а Вась? Как думаешь, а бывает ли жизнь после родов?»

И он замолкает. Наверное, надо засмеяться.

– Тупой анекдот! – я отхожу к своей стене.

– Зато жизненный.

И тут до меня доходит.

– То есть, я… там умерла, что ли?

Мне кажется, что от моего страха леденеют стены. Мир идёт белыми вспышками. И качается, как на качелях, только очень плавно. Я хватаюсь за спинку своего кресла, рука скользит по резному деревянному бивню. Сползаю на пол, головой на сиденье. Хорошо, что я в штанах, а то юбка бы опять распласталась ко всем чертям.

– Тихо, тихо… Да нет же, не умерла… Навоображала себе. Просто у нас нет связи с теми, кто туда вернулся… И всё. Вика! Ну тупой анекдот, да. Зато актуальный.

Я не хочу плакать, но я опять зачем-то плачу. А он стоит рядом и выдыхает строгим, как у настоящего учителя, тренера, наставника, главы ордена Милосердия, голосом:

– Не сдавайся! Ты же хотела попробовать вернуться? Значит, попробуешь.

– Если по дороге не прибьют, – бурчу я. Надо будет научиться так убедительно вещать. Ну если я здесь останусь и буду самой главной. Да и вообще пригодится.

– А кто тебя должен прибить? За что?

Чуть не спалилась!

– Да так, неважно… Вы мне можете рассказать про расстановку сил? Почему клан ключа и Орден милосердия так враждуют.

– Я же тебе объяснял, у нас разное отношение к ресурсам. Мы всецело за то, чтобы использовать энергию пришельцев.

– Кого?

Он смотрит на меня. Насмешливо так: ну сама подумай мозгами, девочка! Ну да, точно, кто ж я есть, если не пришелец. Ларий кивает, продолжает.

– Пришельцев – гостей из вашего… из нашего с тобой мира. Мы это делаем активно, в открытую и во благо всем. Они… Клан ключа не приветствует подобные практики. Ну, скажем так, мы для них дикие люди. Как мясоеды для вегетарианцев.

– Людоеды?

– Они самые. Ну