Женя Колбаскин и сверхспособности - Артем Валерьевич Хрянин Страница 29

Потом я с ними даже в волейбол играл. Одноклассники лупили по мячу с такой злобой сильной, как монстры прям какие-то, честное слово. Но я все-таки зачастую справлялся с их ударами, что они аж сами удивлялись мне. И я как бы ещё неплохо пасовал. Так что, в конце игры, они даж все похлопали меня, пятюнь мне понадавали. В общем, кости мне чуть все не переломали своей похвалой. Но я все равно довольный был собой, потому что я, типа, сам по себе че-то, да представлял.

Ну, как вы поняли, на физре я имел успех. Но вот прошла перемена и мы с пацанами зашли на труды. Зашли мы туда, а трудовик и говорит сразу:

— Берите деревяшки и че-нить вырезайте, а я пока пойду делами позанимаюсь.

«Дела, ага, как же, наверное, опять подбухивать пошел», — подумал я.

Ну, в общем, он ушел, а там у нас такое началось. Я аж, как говорится, диву давался, что мои одноклассники там вытворяли.

Степка, значит, корабль вырезал, но не такой, типа, парус один и лодка, а, Титаник какой-то, здоровый очень. Ларик понавырезал зверье всякое: медведей там, зайцев, кошек, собак и так далее. Стас вырезал шкатулку какую-то с секретом, и с такими еще узорами красивыми. Игорь вырезал розу большую, и я аж вспомнил про предстоящие свидание, и вздрогнул. Артур вырезал замок многобашенный и ещё много мелких человечков. Ванька этот, жлобяра облупленный, вырезал шахматы и шахматную доску. На фига, спрашивается. Он даж играть в них никогда не умел. А Димон, естественно, вырезал мужика и бабу, полуголых при том. А в руках они ещё мяч футбольный держали, как дите какое-то. В общем, фантазия дикая у него разыгралась.

«А мне че делать-то? — думаю, — Я ж ничего такого не умею».

Ну, и взял я просто деревяшку одну небольшую, и неспешно начал вырезать. Я, правда, сам сначала не знал, чё вырезаю, но в итоге ложка стала получаться. Тип, такая, как в старину была. Ёй, наверное, супы там хавали и салаты всякие. Короче, я вырезал ложку, а в это время, эти однокласснички мои, вовсю шедевры искусства всякие делали. Опилки во все стороны так и летели. А я же медленно так вырезал свою ложку. Потом отшлифовал её тщательно, чтоб она гладенькой была. Вот и все, что за целых два урока я успел сделать.

Ну вот, значит, подошел к концу второй урок и трудовик вернулся.

— Давайте я гляну, че вы там наделали, — сказал он насупившись так, как индюк какой-то.

Все понесли ему свои шедевры, хоть прям щас в музей. А он нос, прикиньте, воротит.

— Фи, сто раз уже видел, — говорит он и вертит игрушки Ларика, как носки какие-то вонючие, — на тройку потянет.

Затем он взял доску шахматную у Ваньки.

— Пойдет на тройку, — говорит и на пол всё бросает.

Хохмина этот аж расстроился немного.

— Да, это неплохо, оригинально довольно, — сказал он про статуэтку Димона, — твердая четверка.

Димон ухмылочку нарисовал на своем лице самодовольную такую.

Потом Стас поднес свою шкатулку с секретом.

— О, че шкатулку с секретом? — говорит трудовик и куда-то нажимает. — Слабоватый секрет, тройки хватит с тебя.

Затем он начал разглядывать корабль Степкин.

— Ну а это че? Корабль, что ли? Большой. Нормально. Три с плюсом.

— Замок? Ну да, неплохо. Четверку поставлю.

Потом Игорь розу свою показывает, а она, короче, как настоящая прям получилась.

— А че это за цветок?

— Роза, — говорит Игорь.

— Да ты шо? Чет-т не похожа. Ладно, тройку так уж и быть поставлю.

И тут он подошел ко мне, и у него глаза сразу как распахнутся прям. Я думал, щас как заорет, что я за ерунду такую тут наделал. А он, короче, ахнул. Представляете? Реально ахнул. Потом взял мою ложку в руку и на свет так смотрит, типа, она стеклянная или изумрудная какая-то.

— Идеально, — говорит. — Подойдите все сюда.

Прикиньте, да. И пацаны тоже все подошли и опупели. Смотрят такие на мою ложку, типа, это не необычная деревянная ложка, а какая-то там копия скульптуры Микеланджело или еще кого.

— Пятерка, Колбаскин, однозначно пятерка. Можно было бы больше, поставил бы больше. Можно я ее на выставку возьму?

— Да, пожалуйста, — говорю я ошарашенно так.

«Че, — думаю — за фигня тут происходит? Значит, за корабль огромный, за шкатулку с красивейшей резьбой и за чуть ли не настоящую розу тройка, а за вшивую ложку пятерка, что ли?»

И все, главное, поздравлять меня начали, даже девчонок позвали. Они пришли в своих фартуках и тоже диву даются от ложки моей. Все её трогают, осматривают внимательно, как музейный экспонат какой-то.

«Это, вообще, нормально?!»

Глава 16. Горе-любовничек.

Ну и вот, закончился урок, и мы пошли в раздевалку. А я иду такой и думаю: «Че-то странно все это. В смысле не только труды, да и, вообще, весь день этот учебный. Все прям че-то удивляются, чуть ли не восторгаются, а я-то всего-навсего делал все, как обычно. Ну, то есть, как умею просто. Немного подготовился, конечно, вот и все. А остальные из кожи вон лезли, че-т старались показать себя. Они ж, типа, особенные, а на меня больше внимания почему-то обращают. Мне даж как-то неудобно перед ними».

Дошли мы до раздевалки, значит, а Неллька уже там стоит, и пасет меня, и в руках всё розу эту несчастную держит. А эти однокласснички, да и из параллельного тоже, сразу смеятся, короче, начали. Смешочки всё давят из себя, видишь ли.

— Любовничек, — говорят, — идет.

А Ванька этот, лыбу опять натянул себе на морду и говорит:

— Обычный, но удалец какой, гляньте!

И все заржали, как коняги бессовестные. Хотя че, будь кто другой на моем месте, я б тоже ржал и подкалывал. Так что, может, и заслужил.

Я подошел к Нельке.

— Привет, — говорю.

— Привет, Жень.

— Давай, Женек, не подведи! — закричал какой-то шутник неумытый.

— А зачем ты розу-то повсюду таскаешь? — спрашиваю я у неё.

— Как зачем? Ты же мне ее подарил, и она очень красивая.

— Ладно, понятно. Сейчас переобуюсь и выйду.

Ну, и я пошел в раздевалку, а она за мной потащилась зачем-то. А все, главное, перед нами раступаются и ржут ещё противно очень. Нависла она надо мной и всё тут, хоть треснись. Даже переобуться спокойно не дали.

Вышли в итоге мы с ней из школы и пошли гулять, типа. Прям с рюкзаками и с белой этой розой. Разговариваем идем. Ну, как разговариваем, она трещит без умолку, будто не говорила ни с кем лет сто, а я иду и головой киваю,