Женя Колбаскин и сверхспособности - Артем Валерьевич Хрянин Страница 36

те, кто летать раньше умел, они че делали, значит. Они просто запрыгивали, короче, на скамейку или еще на какую возвышенность, поднимали свои грабли вверх и прыгали. Надеялись взлететь, наверное. Те, кто быстро бегал, он шли, шли себе спокойненько так и вдруг резко ускорялись, но, правда, очень медленно. Были и такие, кто руки просто вытягивал вперед, и напрягал их, и сам тоже тужился весь со всей силы, как будто на толчке сидит. Они, наверное, типа, надеялись, что им удастся машину поднять, или огонь, или лед из рук выпустить. Другие же ходили, и за руки людей хватали, или близко так подходили, и очень сосредоточенно смотрели в лицо. Некоторые с собаками дворовыми разговаривали, и че-т от них пытались добиться. Были и такие, кто, типа, с деревьями пытался болтать. Те, наверное, которые сверхсильные были, они, значит, подходили к машинам или к мусорным бакам, и пытались их поднять, и чуть ли не пукали там от натуги такой. А один мужик, короче, прям на фонарный столб залез и к фонарю ладошку всё прикладывал. Наверное, хотел, что б он зажегся. А телепорты эти, они просто стояли с такими умиротворенными лицами, либо наоборот, сильно очень напрягались, что аж глаза у них выпучивались.

В общем, дошел я до школы более-менее нормально. Открываю дверь, захожу и сразу же врезаюсь в кого-то. «Че встал-то по середине?» — думаю. Смотрю, а это Колян из параллельного и тож без настроения че-то. А я, вообще, чуть ли не веселый был. На подъёме, так сказать.

— А, это ты, Колян! — говорю я ему. — Как жизнь?

— Да, так себе.

— Ну ладно, крепись, еще увидимся, — сказал я ему и пошел в свою раздевалку.

Захожу я в эту раздевалку, а там тишина гробовая. Все стоят и переодеваются, да с такими кислыми лицами, что аж самому печально становится. Но мне че-то не стало печально. Я руки всем пацанам пожал, а они, главное, так слабо их сжимали, что они аж выскальзывали, как мыло какое-то. Ну и подхожу я, значит, к своей вешалке и на че-т мягкое сразу наступаю.

— Извини, Лиза, — говорю, потому что я ей на туфлю наступил.

«Щас, — подумал я, — она опять меня поносить начнет, дураком обзовет».

А она на туфлю свою посмотрела, потом на меня взглянула, рукой махнула и вышла из раздевалки.

«Вот, — думаю, — что с людьми потеря сверхспособностей делает».

Достал я, значит, сменку и стал неторопливо переобуваться. И тут вдруг звонок прозвенел и все ломанулись сразу, но только как-то по черепашьему, то есть очень медленно. В общем, вышли все, кроме меня и Димона. Он такой стоит возле окошка и вдаль, типа, смотрит. Ну и я подхожу к нему, и как по спине вдарю, что он аж подскочил.

— А, Женек, здорово, — говорит и лыбу свою придурковатую давит.

Смотрю я на него и глазам своим не верю. Нормальный Димон передо мной стоит. Не пижон какой-то, а обычный пацан. Лохматый, как чучело огородное. Джинсы свои черные надел, которые внизу всегда замасканные. Свитер напялил, как обычно, серый и в катушках весь. Воротник рубашки мятый, как-будто его корова жевала часа два, не меньше. Да и духами от него не воняло, и голос обычный был, а не тот напыщенный и дико раздражающий.

— А че ты стоишь, в окно смотришь, пасешь кого-то, что ли?

— Нет, так просто смотрю и тебя жду.

— Ааа, ну пошли тогда.

— Пошли.

— А че ты такой радостный? — спросил я Димона, когда мы из раздевалки вышли.

— А че мне грустить-то?

— Ну не знаю, все ж грустят. Ну, типа, из-за того, что сверхспособностей у них больше нет.

— Да и че? Мне теперь, вообще, как-то по фиг, — говорит он расслабленно так. — Была сверхспособность, хорошо. Нет ее, тож неплохо.

«Пофигист он и в Африке пофигист», — подумал я.

— Я ж теперь, с Сюзанкой встречаюсь, мы сегодня в кино с ней забились. Зашибись, да?

— Да, — говорю, — краса…

— Эй, по мытому не ходите! Чё обойти сложно?! — вдруг техничка на нас закричала и шваброй своей замахала.

Мы, значит, на цыпочке встали, чтоб как бы не марать. Мы же труд чужих уважаем. Но обходить не стали, это все-таки перебор. У нас же сменка, как-никак. А она, естественно, зыркнула на нас злобно, типа, как рублем одарила, но ничего больше не сказала.

Топаем мы, короче, по лестнице, а впереди учитель по обществу идет. Ну, как идет, еле-еле ноги переставляет. Поравнялись мы с ним, ну я и говорю ему:

— Здравствуйте, Роберт Александрович. Почему опаздываете?

Ну а че? Настроение у меня такое было. Думал, может, хоть в чувство его таким образом приведу.

А он посмотрел на меня виновато так и говорит:

— Извините, ребята, пробки были.

Прикиньте, реально, извинился перед нами, а я ж, типа, в шутку спросил. Он-то мужик сам такой был, приколист тот еще, в общем. А главное-то, отмазку какую придумал. Пробки! Но, вы представляете, да? Еще б сказал, что трамвай сломался. Которых, как и пробок в нашем захолустье вообще нет.

— Ааа, понятно, — говорю и на Димона смотрю такой, а тот угорает вовсю.

— Ладно, мне направо, — сказал учитель, глядя в пол, и завернул, и даж чуть в косяк не рубанулся.

— До свидания, Роберт Александрович, — сказал я ему вдогонку.

«Странно, — думаю, — то они все от радости прыгают, то тут даже в косяк чуть не врезаются от расстройства чувств».

Ну и вот, подошли мы к двери, где сидит карга эта усатая, а Димон смотрит такой на меня просящим взглядом и говорит:

— Че, как обычно, я стучу, ты открываешь и оправдываешься?

— Да? — усмехнулся я, вспомнив недавний разговор возле этой двери. — Ну давай.

Димка, значит, постучался, а я открыл, и мы зашли вдвоем.

— Здравствуйте, Надежда Ивановна, — говорю я, как можно любезнее.

— Здрасте. Почему опоздали? — отвечает она совсем без энтузиазма.

— Пробки, — говорю, — были.

«Ну а че? Если учитель по обществу так отмазался, то и у меня получится», — подумал я.

— Ааа, понятно, садись, Колбаскин. А ты куда собрался, Петряков? Ты, вообще-то рядом здесь живешь, в том же доме, что и я.

Вижу я, короче, что жаренным запахло. А Димон вообще, расстерялся такой, на меня глаза вылупил, тип, что делать ему, спрашивает, а сам слова как-будто напрочь забыл.

— Надежда Ивановна, — говорю я, — так Дима со мной ехал, у меня он ночевал. Мы с ним допоздна биологию учили.

Во че я придумал. Представляете? Биологию мы, значит, допоздна учили.

— Ладно, Колбаскин, поверю я тебе. Забери ты его оттуда, а то стоите там проход загораживаете. С минуты на