Оживший камень - Маркус Кас Страница 5

Но это всё потом.

Сначала разговор с патриархом. И долгий хороший сон.

Головин давно уехал, пожелав мне удачи, а я стоял у ворот и думал.

Нет, сомнений не было. Но стоило продумать первоначальный план. Тем более после того, как я увидел свой дом.

Николай не врал, дела обстояли худо. Он даже смягчил правду.

Особняк был на последнем издыхании. Даже в полумраке было заметно, что крыша частично провалилась. По фасаду пошли трещины, а краска по большей степени выцвела и отвалилась.

Освещение на территории не работало, лишь одно окно горело в доме. Везде пожухлая листва, её не убирали ещё с осени. Деревья неподстриженными ветками раскинулись среди этого увядания.

Покрывающаяся ржавчиной ограда, треснувшая морда у одного из каменных львов у ворот. Щербатая кладка у самой калитки и покосившийся герб.

Дела полный швах.

Только купол лаборатории, пристроенной справа от дома, выглядел приличным. Стекла тоже давно не мыли, но они хоть уцелели. Потому как добрая половина окон особняка были заколочены досками.

Предстоит немало потрудиться, чтобы вернуть этому прежний вид.

Ничего, справлюсь.

Пока я оценивал степень упадка нового дома, от него по дорожке зашаркал человек. В руке его был старинный фонарь, который еле светил, словно там трепыхался слабый огонек.

Даже на подзарядку эфиром не хватало средств…

— А ну брысь отсюда! — издалека грозно крикнул старик. — А то собак спущу!

Собак у Вознесенских отродясь не было. Я улыбнулся и дождался, пока старый слуга доберется до ворот и осветит моё лицо.

— Сашка, убиенный… — побледнел вмиг он и грохнулся в обморок.

Фонарь откатился в листву и окончательно погас.

Чёрт! Не подумал, что возвращение в ночи того, кого считали погибшим, так подействует на старика. Стоял же ещё без движений у входа. Да и видок у меня… Задумался!

Я бросился к слуге, еле распахнув калитку. Та заскрипела так, что пожалуй перебудила всех соседей. Осторожно похлопал старика по щекам и, как только услышал стон, поспешил объясниться:

— Я это, Прохор, живой и здоровый, не бойся. Не убиенный, пропащий немного. Прохор?

Слуга очнулся и уставился немигающим взглядом, не дыша. Пришлось его слегка встряхнуть.

— Точно? — тут же с подозрением спросил он. — А то смотри, малец, мороки свои шутошные оставь. Собак спущу, — опять пригрозил слуга.

Я улыбался и качал головой. Как же я был рад видеть Прохора! Знать, что он не бросил деда, несмотря на бедственное положение. Немного простоватый, этот деревенский вояка всегда был рядом с дедом, насколько я помнил. Честный и бесхитростный, а теперь и однозначно преданный.

Они вместе воевали, вместе горевали и вместе праздновали. Но никогда ни действием, ни словом Прохор не переходил границы дозволенного. Хотя я знал, что дед советуется со своим слугой, ставшим ему другом. Советуется с уважением и почтением.

Удивительной души человек, этот Прохор. И вот теперь он тоже сдал.

Словно враз навалились годы и превратили его в дряхлого старика. Держался он, потому что иначе не умел. Но как же постарел…

— Молодой господин! — всё таки поверил Прохор и больно ущипнул меня за щеку. — И правда вы!

— Правда, правда, — я подал ему руку и помог подняться. — Что Лука Иванович, спит уже?

— Да какое там, бессонница проклятая, — он суетливо принялся искать упавший фонарь, слепо прищуриваясь. — Да где ж он, окаянный?

— Вот, — я поднял пропажу, отметив что и со зрением у старика стало худо. — Прохор, скажи мне честно, насколько всё плохо?

— Да мне дед ваш, храни его бог, очки справил. Да вот не привык носить ещё, да и жалко. Уроню, разобью, а вещь дорогая… Ааа, молодой господин не про то спрашивает, вот я старый дурак то!

Не хотел говорить честно, это я понял. Значит совсем плохо. Но и отступать я был не намерен. Если кто и скажет всё, как есть, то Прохор. Уж кто, а он знает про все дела Вознесенских.

— Прохор, — я взял его за руки, которые оказались холодными, почти ледяными. — Ты можешь мне не верить сейчас, право твоё. Но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы исправить ситуацию. Но мне нужно знать, какая она на самом деле.

Глаза слуги заблестели, он прикусил губу и как-то обмяк, устало сгорбившись. Обернулся на одиноко горящее окно и решился:

— Вы уж не серчайте, молодой господин, но подвели вы деда. Ой как подвели. Он то мне на вас никогда не жаловался, но и я не слепой. Ну, не совсем слепой то.

— Ты всегда был верным другом ему, Прохор, я знаю.

От этих слов старик чуть приободрился и даже слегка улыбнулся.

— Лука Иванович честнейший и справедливый человек, каких свет не видывал. И для меня честь великая служить ему, чем могу и умею. Но упертый, прости господи! Уж сколько он меня прогонял за то время, что вас не было. Не хотел за собой тащить в бедность. Говорил, что лучше я в деревню вернусь, к родне своей. Потому как и ему самому скоро придется отбыть в деревню.

Слугу, как я и добивался, прорвало, но разобраться в потоке было непросто.

— Это в каком смысле — отбыть в деревню?

— Забирают землю-то, за долги, — выпалил он. — Как есть забирают! Чинуши проклятые, бумагами грозят с подписью графа. Дед ваш доверился дурным людям, не захотел обращаться к Христофору Григорьечу, постыдился. А те, ироды, там понаписали такого, что мы теперь без дома остаемся! Лука Иванович и подумать не мог, что такое бесчестие сотворят, так и бумаги не проверял. А теперь…

Прохор всё таки не выдержал и заплакал. Тихо и скупо,