Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева Страница 53

Вот облака… были же перистые в пятницу? И надо менять почерк. Если они опять поймут, что он писал всё это скопом, за пару часов… Перистые, ветер порывистый. Сдаст гость его или не сдаст? О, когда-то Гюрза всех только так и оценивал: этот потом наябедничает? Этот расскажет, как я заполнял дневник, сидя на бортике фонтана с кувшинками, некрасиво поджав ногу?

Отец смотрел-смотрел да и сказал:

– Ручку кусаешь.

И впрямь, на ручке обнаружились следы зубов. Ну, ручку можно потерять или же просто спрятать, если только этот гость…

– Я никому не скажу.

Вообще-то, если честно, Гюрза тогда ещё не звался никаким Гюрзой – только Каштаном. Так что Каштан вскочил с бортика – тетрадь чуть было не отправилась в фонтан к кувшинкам – и теперь просто смотрел. Можно убежать. Если сейчас схватить тетрадь и кинуться наутёк, то гость его не опознает. Они же все ходят в зелёном и бежевом и иногда в белом, и волосы можно быстро затолкать под шапку.

– Я никому не скажу, – повторил гость, – что бы ты ни нарушил и чем бы ни занимался. Я в некотором роде тоже нарушаю. Да стой ты, зараза!

Последнее относилось к орхидее – гость ухватил её под самый цветок, как и положено, причём поймал уже в броске – ещё чуть-чуть, и она бы вцепилась ему в горло. Вот это новости! Орхидеи, конечно, всех не любят, но не всех кусают.

– Фу, – сказал гость, отбрасывая разом обмякшую орхидею на сырой мох, – ну и дрянь. А давай-ка сделаем так: ты мне показывал, к примеру, эти вот цветы и потому теперь опаздываешь – с чем ты там опаздываешь.

Гость предлагал ложь. Гость сам предлагал ложь, за которую вообще-то тут полагалось жгучее на язык, или день молчать, или неделю говорить по фразе за сутки – смотря в чём соврал. Но гость не был похож на проверяющего – те не носят серёжек-паутин. Не ждут, пока ты собираешься с ответом. Не душат орхидеи, в конце-то концов.

– Я не могу, – сказал Каштан дрогнувшим голосом, – я не могу… я это должен был писать неделю.

Вот и всё. Все гости, даже те, что дерутся с орхидеями, даже те, которые обещают ничего не говорить, после таких вещей просто уходят. Ну, после таких признаний. Только не заводите эту речь про важность планомерности, ну пожалуйста.

Гость сказал:

– Дай-ка посмотреть.

И взял тетрадку, и пролистал – предыдущие-то страницы были зачтены, и там Каштан нарисовал и облака, и степень звёздности, и кое-где даже использовал поле для дополнительных пометок, и вообще-то он мог это всё, просто не хотел. А в светлом дворце нельзя было не хотеть.

– Хороший почерк, – сказал гость, – кто б мог подумать. В десять-то лет.

– А плохой почерк просто не зачтут.

– Да ну? А дай-ка сюда.

И Каштан протянул ему изгрызенную ручку, и гость сполоснул её в фонтане, вытер о штаны и вдруг нарисовал в тетради звёздочку – пятиконечную, не отрывая ручку от бумаги, в самом уголке.

– Что вы…

– Постой.

Сколько раз потом Гюрза слушался этого «постой» – оставался позади, за правым плечом, опускал руки, разжимал кулаки, обрывал и втаптывал в землю своё же заклинание. «Постой» – будто тебя за шкирку придержали и прижали к полу. Или как будто повернули к замёрзшей реке и подо льдом мелькают рыбы, и ты смотришь, смотришь. Или вдруг обняли. В тот раз было – как будто руку выставили. И Гюрза, тогда ещё непроходимо Каштан, не смог не замереть.

Звёздочка развернулась его почерком! Строки бежали по странице вниз, писались сами, и сами рисовались облака, и ставились числа. Наверное, за такое заклинание гость где-то отдал что-то очень-очень ценное.

– Никто не поймёт, что не ты писал, – проговорил гость, пока дневник заполнялся и заполнялся, – как хоть тебя зовут здесь?

– Здесь?..

– Не всегда же ты здесь жил.

Ещё раньше Каштан жил в Диких землях, но об этом тут говорить не разрешалось.

Так вот, когда они познакомились, отец как будто был далеко, думал о своём, ещё не знал толком, как с Гюрзой вообще общаться, но тогда и Гюрза был далеко. Тоже понятия не имел, как себя вести, не подозревал, что это отец, а не просто гость. А теперь, когда обнаружилось, что Саши нет, Ференц вдруг сделался… Ну, вот из битвы он таким возвращался, например. Да нет, не из битвы – из Карининого мира, с той стороны. Называл это «бегать по инстанциям». Ещё как-то называл. Но раньше никто никуда не исчезал – а теперь Саши точно нигде не было, и все старательно это осмысливали. Да, Саши не найти и не дозваться. Да, светлый король действительно взял и похитил свою дочь.

– Я не думала, что настолько… – сказала Алиса, – что вот так… что сорвётся на ребёнка.

Серьёзно? Сколько лет Гюрза знал Людвига, то есть её мужа, – столько лет тот срывался на детей. По мелочам, конечно: тут окрикнуть, тут одёрнуть, тут назначить какие-то часы раздумья – а всё-таки.

– Не бойся, – попросил отец Алису, только Алису, и от того, как он, Гюрза, вдруг сделался лишним в собственной гостиной, среди собственных же подушек, захотелось взвыть.

Оборотни учили верному дыханию. Интересно, если запеть по-волчьи – отец на него посмотрит? Велит уходить или просто замолчать? Пока что только повторил, опять не ему:

– Не бойся, у неё же есть тот нож, ты помнишь?

– Угу, – сказала Алиса, – который папа и оплёл. Любящий папа.

– Да нет, – сказал Ференц, – нет же, в том же и дело, что защита там хорошая. Если бы я полагал, что сделаюсь опасен для своих же, я бы тоже наверняка такую сплёл.

Но ты не полагаешь, отец, ты не полагаешь, поэтому к тебе стягиваются все эти призраки, печальные русалочки и светлая королева тащит свою дочь, как кошка котёнка. Она бы ещё рожать сюда пришла.

Последнюю мысль отец, кажется, услышал, потому что аж дёрнулся.

– Гюрза, – сказал, – ты ведёшь себя недостойно.

Да что это ещё за светлые аргументы?..

– Но ты взволнован, можно понять. Не каждый день у нас из дворца пропадают девочки.

Так знает он или нет? Как теперь судить? Знает ли, что Гюрза заставлял Сашу смотреть, как он, отец, с Алисой…

Сейчас Алиса