Ангелотворец - Ник Харкуэй Страница 61

выточена из цельного куска мрамора, мимо величественных золотых статуй, изображающих подвиги Хана (с необходимыми правками), мимо музыканта, играющего на органе личный гимн правителя, и, наконец (здесь просители бывают окончательно сражены увиденным), по мостику через расселину с неровными краями – дна ее не видно, так она глубока, но во мраке то и дело вспыхивают синие огни, и оттуда доносится тектонический шорох, будто вздыхает спящий дракон. По стене за спиной Опиумного Хана раскинулась паутина тех же синих спиралей. Они тянутся во все стороны подобно конечностям многорукого бога. Рядом с троном появляется ощущение, будто входишь в грозовое облако: волосы на теле встают дыбом.

Командир Банистер подходит к брусу и уважительно склоняет голову перед Ханом.

– Его Британское Величество приветствует вас, – коротко здоровается он легким, даже высоким голосом. Кайгул-хан знает, что за английскими аристократами водится некоторая женоподобность.

Прислужник кашляет.

– Обычно посетители преклоняют колена перед Кайгул-ханом, – говорит он.

– Я – не обычный посетитель, – изящно отвечает молодой человек, снисходительно улыбаясь. – Я – специальный представитель Британской короны и никогда, ни перед кем не встаю на колени. Не делал этого ни в Пекине, ни в Москве, и здесь не встану. Хотя, пожалуй, я мог бы встать на колени перед Доном Брэдменом. Превосходный бэтсмен. Согласны со мной, Хан? Брэдмен хорош?

– Брэдмен великолепен, капитан Банистер. Впрочем, мне всегда кажется, что добросердечие Ларвуда исключает возможность настоящих столкновений.

– Почему же?

– Ларвуд категорически не желает причинять ему вред, даже когда целится в него, а не в калитку. Он отказывается бить изо всех сил.

– Издержки крикета, Хан. Победа в этой игре – не главное.

– На мой вкус, игра чересчур английская, капитан. Поэтому я в нее и не играю.

– Как же так! Чем же изволит заниматься в летнюю пору такой атлет, как вы?

– Фехтованием, капитан Банистер. Охотой. Иногда – войной. И, конечно, много времени отнимает мое поголовье.

– Овец? Любопытные же у вас обычаи, однако. Овцы, подумать только! Не лучшее времяпрепровождение для аристократа, если спросите меня. Однако вам, конечно, виднее, Хан.

Хан устремляет на Банистера весьма пристальный взгляд.

– Я имею в виду народ, капитан.

– Ах да! Метафора. Что ж, каждому свое. За вашими людьми нужен глаз да глаз, не так ли?

– О да.

– Удивительное свойство стран с теплым климатом. Француз, к примеру, практически не нуждается в присмотре, а уж средний уэссексец и подавно. Шотландцы и голландцы решительно против вмешательства властей в их жизнь. А в жарких странах каждого гражданина приходится воспитывать и обуздывать. Крайне неудобно, я считаю.

– Этот священный долг дает мне возможность стать ближе к Богу. Как вам кажется, вы близки к Богу, капитан?

– Конечно. Dieu et mon droit,[23] если помните. Быть послом – все равно что быть епископом.

Сим Сим Цянь улыбается.

– Епископам запрещено заниматься любовью.

– Послам негоже развязывать войны, а монахиням полагается блюсти трезвость; рыбаки хранят молчание, министры ставят интересы страны превыше собственных, а судьи неподкупны. Но право, как же часто все мы оступаемся!

Лицо капитана Банистера расплывается в широкой идиотской улыбке, однако глаза на бледном женственном лице по-прежнему смотрят пронзительно и лукаво. Сим Сим Цянь уважительно кивает. Посланник в самом деле достоин его внимания. Он беззастенчиво носит маску шута и всем своим поведением бросает Сим Сим Цяню скрытый вызов: давай, рискни узнать правду о Джеймсе Банистере, а заодно, быть может, и его цену.

– Симпатичное оформление, – замечает Банистер, указывая на огромный диск за спиной Хана.

– Вам нравится? Эстетика здесь на втором месте, разумеется. Впрочем, трон, отделанный молниями, – это своего рода манифест.

– Эстетика на втором месте, говорите? Тогда что на первом?

Улыбка Опиумного Хана слегка меркнет.

– Я патологически боюсь насекомых, капитан Банистер.

– Насекомых? Такой атлет боится букашек?

– М-м. Однажды я поймал на своих землях японского купца, который торговал бокалами для вина. Среди превосходного английского хрусталя и изделий «Лалик», выполненных по выплавляемым восковым моделям, нашлась небольшая коллекция стеклянных цилиндров с комарами, которые пили кровь умирающих людей. Переносимые ими болезни были смертельно опасны. Насколько я понимаю, эта идея возникла у некоего американского автора – так уж вышло, что человек этот терпеть не мог Азию. Конечно, американцы – белокожие американцы, я имею в виду, – и раньше распространяли болезни среди тех, кто стоял у них на пути.

– Прелестно.

– О да. С военной точки зрения – весьма эффективный прием. Но какая чудовищная низость с точки зрения человеческой морали… – Полюбуйтесь, капитан Банистер. Я произнес слова, которые ровным счетом ничего для меня не значат. Поймите: я не остановлюсь ни перед чем.

Ни один мускул не дергается на бесстрастном лице Джеймса Банистера, и Опиумный Хан фыркает, резко выдыхая воздух через нос: этот человек – болван? Или смельчак?

– Как я понял, вы сейчас тоже слегка… воюете? – продолжает англичанин.

– Да, со всяким лесным отребьем – дровосеками да углежогами. Увы, к нашим границам уже подбирается другой, куда более серьезный международный конфликт. А то, о чем говорите вы, – пустяки, небольшое столкновение местечковых интересов, не более того.

– Строптивые крестьяне?

– Возглавляемые последними уцелевшими участниками давней стычки.

– О-хо-хо. Такие вещи лучше пресекать на корню.

– Вы правы. Нечасто мне приходится сожалеть о своем милосердии.

Капитан Банистер кивает. Да, он уловил намек.

– Верю, – холодно произносит он и щелкает каблуками, как бы ставя точку в разговоре. – С вашего позволения…

Сим Сим Цянь великодушно кивает.

– Ужин через час, капитан. Мой шеф готовит для вас традиционные яства нашей страны.

– Не козлятину, я надеюсь.

– Аддэхский лебедь под жемчужно-уксусным соусом, картофель, запеченный в золоте, и конфи из сиккимского красного тигра.

– Мне еще не доводилось пробовать тигрятину. На что она похожа?

– Смотря, чем питался зверь.

– И чем питался этот?

– Я кормил его лично. Уверяю, вкус и аромат вас всецело удовлетворят.

– У него будет аромат мяса, стало быть?

Опиумный Хан улыбается и приподнимает одну тонкую бровь.

– Мяса. Да. С легким лесным оттенком, капитан Банистер. Какой именно аромат выступит на передний план – всегда интрига.

– оттак гад, а! Ап-пасный! – говорит Флагшток в каюте Эди Банистер, получив добро от Соловья. – На фсю голову ат-ма-ро-жен-ный, ей богу. Как его только земля носит, не пойму. Низзя, графиня? Ващще без шансов?

– «Капитан», – с укоризной поправляет его Соловей, косясь на гудящую ультрамариновую спираль в углу комнаты.

Эди не знает, может ли такая штука служить одновременно прослушивающим устройством и мухобойкой, и проверять это на собственной шкуре как-то не хочется. Хану совсем необязательно знать, что она шпион. Ладно, шпионка, проникшая во дворец с вражеской миссией. Дураку ясно, что капитан Джеймс – сотрудник британских спецслужб, но в нашем мире никто подобным вещам давно не удивляется. И вооруженный до зубов собеседник тоже никого не смущает – лишь бы держал ствол дулом вниз.

– Виноват, капитан. Ващще никак, да?

Флагшток обращает на нее полное надежды, простодушное лицо деревенского парня – ни дать ни взять мальчишка, выпрашивающий у родителей