Бренна Йованофф - Подмена Страница 10

Тэйт кивнула головой в сторону Дрю и Дэни.

— Угу, парни сливают!

Дрю только плечами повел, а Дэни возмущенно фыркнул и запулил в затылок Тэйт бумажным шариком.

— Не зарывайся, Стюарт!

Я тихо встал за спиной Тэйт и стал смотреть, как она готовится к следующему удару. Со стороны казалось, будто она сделала все так же, как раньше, только рука у нее чуть дернулась, и шар, крутясь, полетел по дуге. Легонько стукнувшись о борт, он застыл, покачиваясь, на краю лузы.

Дэни ударил Тэйт по плечу, улыбаясь до ушей.

— Ну, кто тут сливает?

Она передала ему кий.

— Да-да-да! Ладно, я пошла за колой.

Дрю наклонился ко мне, он был в приподнятом настроении.

— Кажется, с «Красной угрозой» вот-вот все получится! Нам прислали кучу деталей, которые мы заказывали по Интернету, и некоторые из них точно подходят. Прикинь, сегодня едва не остались дома, чтобы как следует в них поковыряться!

Миссис Корбетт торговала «антиквариатом» — так политкорректно назывался род занятий, подразумевавший собирательство ею всякого хлама. Близнецы с детства рылись в маминых «сокровищах», разбирали и снова собирали старые тостеры и радиоприемники. Последние полгода они были одержимы «Красной угрозой». Это был неработающий детектор лжи пятидесятых годов. Не люблю выступать в роли пессимиста, но, несмотря на горячие заверения Дэни, меня не покидало ощущение, что «Красной угрозе» вряд ли было суждено заработать.

Привалившись к окружавшей буфетную зону невысокой стенке, я принялся разглядывать толпу. На танцполе царило столпотворение. Людское море бурлило, закручивалось в воронки, сталкивалось и снова расступалось. Даже смотреть на это было утомительно. Наклонившись вперед, я прислонился к стене лбом и закрыл глаза.

— Зачем ты вообще сюда поперся? — поинтересовался Росуэлл откуда-то сверху. Его голос тонул в реве музыки.

Я сделал глубокий вдох и попытался выдавить из себя хоть немного воодушевления.

— Потому что это лучшее из того, что мне оставалось.

— Ну да! — ответил Росуэлл таким тоном, будто в жизни не слышал ничего глупее.

Когда я разогнулся и снова посмотрел на толпу, то сразу заметил Элис. Она стояла в окружении девушек из нового потока.

Опершись на стенку, я стал ее разглядывать. Свет прожекторов очень красиво освещал ее лицо.

Тем временем «Кукольный домик Хаоса» закончил свое выступление и теперь раскланивался перед зрителями в несколько странной манере, видимо, подразумевавшей тонкую иронию. Когда музыканты отсоединяли свои установки, в зале стояла такая тишина, что у меня зубы разболелись. Но я сосредоточился на Элис и на разноцветных лучах прожекторов.

Если верить Росуэллу, у меня был шанс. Даже если так, обладание шансом еще не означает умения им распорядиться. Элис была яркой звездой мироздания, а я на всех школьных танцах и домашних вечеринках подпирал стенку вместе с завсегдатаями кружка любителей латиноамериканских танцев. Только это еще не все.

Росуэлл, скажем, тоже был членом этого кружка, а также ораторского клуба и общества почета для успевающих. Он мог позволить себе такие причуды, как собирание бутылочных пробок и необычных авторучек. В свободное время он мастерил часы из всякого домашнего барахла, но и это было еще не все. Росуэлл играл в футбол и в регби, баллотировался на всех школьных выборах. Росуэлл всегда всем улыбался. Он обнимался со всеми, причем постоянно, и вел себя так, будто ему пофиг, что кто-то может его не любить. Росуэлл мог делать все, что угодно, встречаться со всеми, с кем хотел, ни минуты не задумываясь, имеет ли он на это право.

Когда Росуэлл заговаривал с девушками, даже с самими хорошенькими и популярными, вроде Стефани Бичем, они улыбались и хихикали, млея от счастья. И еще он ни секунды не сомневался в том, что все будет отлично, в то время как я только и делал, что вжимался в стены, мечтая раствориться в воздухе.

Занавес над нашими головами снова поднялся, и на сцену вышла рок-группа «Распутин поет блюз».

В «Старлайт» всегда выступали как минимум пять групп, но все знали, что по праву сцены достоин только один «Распутин». И не только потому, что остальные не могли сравниться со сценическими трюками его исполнителей. Просто «Распутин» играл лучше остальных. Только и всего. Когда они выдавали каверы, всем казалось, что именно их версия была единственной настоящей.

На сцену гордо вышла солистка «Распутина», Карлина Карлайл. Ее волосы были собраны в узел на макушке. На ней было темное платье с высоким воротником-стойкой. Его можно было считать старомодным, если бы короткая юбка не оставляла открытыми колени и почти пятнадцать сантиметров бедер над ними.

Карлина Карлайл схватила микрофон и приняла крутую позу супергероини. Ее глаза были огромными и настолько светло-голубыми, что в обводке черных теней казались почти безумными.

Заиграли кавер песни Леонарда Коэна. Там был очень сложный и напряженный рифф, барабаны грохотали, как больное сердце.

Дрю подошел к бортику, встал рядом со мной и со скучающим видом уставился на танцпол.

— Как же мне осточертел этот Леонард Коэн! — процедил он. — Слушай, а прикинь, как было бы круто, если бы они выдали «Голова, как дыра»[3] или хотя бы что-нибудь из «Саливы»[4] или Мэнсона?[5] Или, скажем, из «Гуттер Твинс»?[6]

На сцене Карлина снова и снова твердила «Покайся!»,[7] но совсем не так, как девушки на подпевке у Коэна; нет, она кричала и почти рычала, закидывая голову назад.

Внизу, на танцполе, толпа хором подпевала, отбивая ритм поднятыми кулаками. Что подтверждало, что Леонард Коэн куда жестче Резнора или Мэнсона, нужно только правильно его спеть.

Затем «Распутин» заиграл вступление к собственной композиции под названием «Формула полета», и Карлина вытащила из-за уха сигарету. Первые строки звучали так: «Жжем башни долой, спим под землей». Карлина сунула сигарету в уголок губ, чем привела слушателей в полное неистовство.

На другом конце зала Элис развлекалась с Дженной, Стефани и другими классными девчонками.

На них были яркие топы и узкие джинсы. Танцуя, они двигались в такт, словно договорившись ступать в ногу.

На сцене басист прервал свою партию, шагнул в круг света и вытащил из кармана пригоршню спичек. Зажимы на его подтяжках отражали свет, словно маленькие зеркала.

— Дай ей прикурить! — заорал кто-то из толпы.

Басист отсалютовал в зал, сунул спичку в зубы, чиркнул ногтем — и протянул спичку Карлине. Она прижала ладонь к ключице, закрыла глаза и потянулась к огоньку.

Басист уронил спичку.

Вторую он зажег о манжету своей рубашки, но стоило Карлине наклониться, как огонь погас. Третью спичку басист и вовсе не стал зажигать, музыкант просто щелкнул пальцами — и она вспыхнула.

Он поднес огонек к сигарете, и Карлина жадно затянулась, так, что язычок пламени всколыхнулся и вытянулся.

Закурив, Карлина начала расхаживать по сцене, а басист ходил за ней, наигрывая соло, которое вызывало у меня мысли о битом стекле и спутанных проводах. На нем была черная шляпа, тень от ее полей придавала его лицу суровое и мрачное выражение.

В глубине сцены барабанщик держал темп, и каждый раз, когда Карлина дергала бедром, он с силой нажимал на педаль своего бас-барабана. Если же она изгибала спину, барабанщик выдавал громкую дробь на малом барабане. Я даже не заметил, в какой момент отключился и вместе с залом забыл обо всем на свете, кроме движения Карлины по сцене.

Вот она остановилась в круге света, а гитарист закружил вокруг нее, высунув язык и пыхтя, как собака. Карлина подмигнула и положила свою сигарету на его высунутый язык. Причем все это время басист ни разу не сбился в аккордовой последовательности, за что снизу, из зала восторженная панк-рок аудитория захлопала ему, как подорванная.

Карлина схватила микрофон и пропела начало куплета:

Мы — близкие,Мы живем рядом с вами вечно!Мы — низкие,Запалим ваши шпили, как свечки!Мы неприметные,Мы незаметные,Подожжем ваш высокий остров!Никто в этом сонном местечкеНе хочет восстания монстров!

Гитарист за спиной Карлины сплюнул облако пепла и повел соло. Когда толпа перестала бесноваться и начала хором подпевать, он вскинул голову и улыбнулся лучу прожектора так, словно видел солнце.

Холод, зародившись в макушке, мгновенно разлился по моей груди и рукам.

Я его узнал.

Угол сцены не позволял разглядеть басиста как следует, поля шляпы отбрасывали тень на его лицо, но даже в полумраке я его узнал. Я видел его на мосту. Это он окликнул меня, обратил внимание на мои глаза, высмеял мои трясущиеся руки и синие губы.