Сергей Болотников - Тролльхеттен Страница 11

Могли бы… они много чего могли бы рассказать, да вот только не расскажут, потому что, дойдя до выхода, они обнаружили, что завал уничтожил их путь на свободу. Если бы они знали про другие входы, то, несомненно, смогли бы выбраться, а так им лишь оставалось тихо умирать от голода, следя, как становится слабее свет их единственного фонарика.

Батарейки фонарика угасли первыми. Умерших в полной тьме детей нашли. А чуть позже районные власти издали указ о захоронении в земле всех входов в пещеры, что и было выполнено с присущей провинции безалаберностью.

Так что пещеры все еще ждут своих первопроходцев и, кто знает, сколько сокровищ скрыто в их глубине.

Много тайн у города. Много такого, от чего у людей горит свет за полночь. Много того, что вызывает кошмары, и, проснувшись от тяжелого и липкого ощущения ужаса, простые обыватели видят, как круглая луна мутным глазом заглядывает им в окна, а внизу по улицам скользят какие-то тени. Может быть, люди, а может, порождения кошмара.

Да, у города бывают и такие дни — напряженные, дикие. Время, когда люди словно сходят с ума, и добропорядочные семьянины вдруг превращаются в неуправляемых психопатов, способных на любое зверство. Время, когда аварии на дорогах перекрывают любые нормы, когда местный травмпункт переполнен искалеченными, а бытовые ссоры, бывшие ранее чем-то из ряда вон выходящим, становятся банальной обыденностью. Единственной светлой чертой в эти жуткие дни было, пожалуй, то, что они, в конце концов, заканчивались.

Всякий ли город может похвастать таким? Вполне возможно, ведь маленькие города — это община, микрокосм, где люди, сами того не подозревая, оказывают друг на друга сильное воздействие. А настрой человеческий почти всегда изменяется по законам цикличности. Люди печалятся осенью, замирают эмоционально на зиму, радуются весне и расцветают летом, когда силы природы полностью пробуждаются ото сна. И все это отражается на городской жизни, так что, небольшие города вполне можно назвать живыми, как ни парадоксально это звучит. Двацатипятитысячный муравейник людских тел, душ и судеб, сплетенных в один клубок, распутать который не под силу никому.

А вот разрубить его можно.

Впрочем, в этот дождливый вечер первого дня в городке было спокойно. Неактивные по причине дождя обыватели, вяло просуществовали от рассвета до заката, а теперь вот укладывались спать. Они расстилали кровати, и мысли их были заняты своими мелкими делами, мелкими радостями и горестями. Они слушали дождь, и кому-то он приносил успокоение, кому-то — тревогу, а кому-то — беспричинную надежду.

Жители, заводили будильники, механические и электронные, выставляли таймеры на телевизорах и компьютерах, тянули вниз тяжелые гирьки ходиков. Кто-то на ночь включал радио и растворялся в музыкальном эфире, кто-то поплотнее задергивал шторы, чтобы не мешал шум автомобилей.

Городские ложились в постели: в узкие кровати из ДСП и в широченные кровати из черного дерева, в жесткие железные койки со скрипящей продавленной сеткой и на не менее жесткие раскладные диваны. Кто-то ложился на расхлябанную раскладушку и, морщась, вертелся, пытаясь устроиться поудобнее, а кому-то кроватью служил пропитанный вонючими испарениями и клопами матрас.

Они опускались на подушки и натягивали на себя одеяла. Одеяла шелковые и теплые, а также из верблюжьей шерсти, или, может быть, из колючей синтетики. Тонкие льняные покрывала или пустые простыни, если в квартире было тепло. Некоторые ложились вообще без одеял, а кое-кто прямо в одежде, или даже в ботинках, если координация движений уже не позволяла их скинуть. Кто-то, зябко поводя плечами, натягивал на себя драное армейское одеяло, кляня последними словами дождь и сырость.

Потом они закрывали глаза. Синхронно, иногда по несколько человек зараз, и засыпали, каждый из них со своим настроением. Люди засыпали со счастливой полуулыбкой на губах, и с припухшими от слез глазами. Они отходили ко сну с озабоченной гримасой и морщинами на челе, а также с маской полной безмятежности.

Когда на город опустилась густая дождливая тьма, а плотные тучи так и не дали луне пролить хоть толику света на вымокшую землю, большинство горожан уже спали, погруженные в свои путаные и беспорядочные сновидения. Причем даже те, кто искренне считал, что никаких сновидений он не видит. По пустым улицам бродил дождик, заглядывал в темные окна, шарахался от окон, полных света.

Потому что, как и в каждую ночь, в городе оставались еще те, кто не спит. Их число все время менялось, их становилось то больше, то меньше, но никогда они не исчезали полностью, и их окошки бесстрашно и одиноко дерзили обступившей кругом тьме.

Не спал маленький Никита Трифонов, жилец квартиры номер семнадцать, что находилась сразу под Владовой. Его ночник горел, а сам он косился в окно и все ждал, когда туда заглянут тролли.

Не спал и сосед Влада справа, он тоскливо смотрел во тьму и пытался что-то накарябать в своем дневнике (а утром, увидев и прочитав написанное, он ужаснется и поспешно выдерет страницу). Но сейчас он писал с торопливостью одержимого, и настольная лампа освещала его лицо, искаженное и совершенно безумное.

Степан Приходских, прежде неуязвимый городской сталкер, был замечен на центральной улице Верхнего города в невменяемом состоянии. Немногочисленные свидетели говорили, как шел он по центральной линии, что разделяла дорогу на две полосы и, держа в руках бутылку «Мелочной», хрипло орал в ночное небо, что-то вроде: «ГОР!ХОЛ!ГОР!ХОЛ!» — полнейшая вроде бы бессмыслица, но звучало это так жутко, и все те же немногочисленные свидетели поспешили поплотнее зашторить свои окна, словно опасаясь, что буйный алкоголик каким-то образом может к ним воспарить.

На пересечении Зеленовской улицы с улицей Покаянной он наткнулся на угрюмый милицейский патруль. На вопрос: «куда?» он ответил таким ядреным матом, что был тут же крепко бит по почкам и отправлен в изящных форм обезьянник — дожидаться рассвета.

Толкач Кобольд, под покровом тьмы пересчитывал вырученные деньги. В его обставленной дорогущей мебелью квартире (в противовес пустым квартирам его жертв) горела только крошечная синюшная лампа, в свете которой лицо драгдиллера и правда выглядело, словно принадлежало выходцу из старшей Эдды. Кобольд нервно улыбался, перетасовывая купюры, а когда порыв ночного ветра распахнул форточку, ощутимо вздрогнул.

В баре «Кастанеда» растаман Евгений поднял бокал, полный апельсинового сока, и молвил: «Поехали». И пока он пил, его глаза зорко следили за многочисленными посетителями. Те, у кого он замечал что-то помимо выпивки, покорно платили оброк на пользование наркотой. Народ поначалу жался, но к концу ночи в баре неизменно царил наркотический угар, а его хозяин загребал деньги лопатой, вызывая острую зависть у свободных драгдиллеров.

Гражданка Лазарева, возвращающаяся от подруги в половине первого ночи, пришла домой в состоянии острого невроза. По ее сбивчивым рассказам она пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темно-серые собаки со страшными желтыми горящими глазами и попытались ее загрызть. Причем обе действовали совершенно без шума, без лая или хотя бы рычания. Она, якобы, бежала от них и, в конце концов, нашла спасение в подъезде собственного дома (на самом деле на нее никто не нападал, а просто двое холеных крупных зверей некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с детства боялась и ненавидела собак).

А вот водителю большегрузного «МАЗа» с грузом хрупкой сантехники очень даже хорошо спалось. За рулем. И потому, проезжая через Верхний город, он не справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле, в том числе и Степану Приходских. Груз ценной финской сантехники подвергся тяжелой динамической перегрузке, в результате которой необратимо деформировался (из милицейской сводки). Горе-водила был вытащен из легшей на бок машины и после оказания первой помощи присоединен к арестантам, где был встречен как свой.

Не спалось и псу Руслану, массивному (и туповатому) доберману-пинчеру. В два часа после полуночи он вытащил своего сонного, квелого и мучительно зевающего хозяина на незапланированную ночную прогулку. Но не успели они дойти до угла своего дома, как повстречали тех же самых серых зверей, что так напугали Лазареву. Пару секунд Руслан, его хозяин и звери пялились друг на друга, а потом пес взвыл от непритворного ужаса и, вырвав поводок из хозяйской руки, убежал в темноту. Вой перепуганной псины еще долго звучал где-то на окрестных улицах, а звери, постояв две секунды, скрылись прочь.