Барбара Хэмбли - Кровавые девы Страница 13

От Лидии, которая в обществе Исидро проделала путь от Парижа до Константинополя, Эшер узнал достаточно, чтобы предположить: вампир был не из тех, кто позабыл удовольствие от шахмат, радости чтения, интерес к новым языкам. В его доме, затерявшемся в лабиринтах Ист-Энда, она видела три шахматные доски и книги по меньшей мере на двенадцати языках.

Библиотека леди Ирэн была весьма обширной. Целых две полки занимали книги по математике, вычислениям и расчетам, а также по теории музыки и чисел. Но когда Эшер коснулся красных опойковых переплетов с золотым тиснением на корешках, то обнаружил, что кожа ссохлась, а верхние обрезы покрыты пылью. На столах из красного и розового дерева не лежало ни одной книги. В кабинете он открыл ящики, совершенно пустые, если не считать пыли и старых металлических перьев. Чернила в старомодной чернильнице были свежими, ручками часто пользовались. Во второй раз проходя через музыкальную комнату, Эшер притронулся к струнам арфы и заметил, что они густо покрыты ржавчиной.

Великолепный ковер в спальне был испятнан засохшей кровью двух вампиров, Марии и Ипполита, которых граф Голенищев заставил покалечить друг друга. Не поэтому ли он так и не обзавелся птенцом? … Отдать свою душу, свое сознание хозяину вампиров, оказаться в объятиях его разума…

Эшер даже вообразить не мог ту степень близости, которую порождает слияние двух обнаженных душ. По сравнению с ней таинства брачного ложа казались пожатием затянутых в перчатки рук.

Зная, что Лидия никогда ему не простит, если он этого не сделает, Эшер вернулся в кабинет за чистым листом писчей бумаги и конвертом, а затем перочинным ножом отрезал от пропитанного кровью ковра клочок в несколько дюймов, чтобы можно было послать ей для изучения.

«Если я доживу до того момента, когда сумею отдать ей это».

Те двое революционеров, для которых пламя Революции померкло по сравнению с соблазном охоты, как угасла любовь леди Ирэн к арфе, были не единственным, что запомнилось Эшеру прошлой ночью. Знание человеческой природы подсказало ему — даже если бы этого не сделал звериный взгляд Марии, — что именно на него, который всего лишь сражался за свою жизнь, обратится теперь их ненависть. Их унизили перед человеком.

Если они решили, что смогут убить его втайне от Голенищева, он может считать себя покойником.

Спрятав образец крови, он прошел в тот угол, куда его вчера отбросили. Прижал руку к нижней стенной панели и почувствовал, как та поддается под давлением.

Устройство оказалось совсем простым. Понадобилось не так уж много попыток, чтобы в завитках резьбы по краям панели обнаружить защелку. В открывшемся тайнике, едва ли больше пяти дюймов в глубину, лежали пачки банкнот, толстостенная стеклянная бутыль с водным раствором нитрата серебра (очевидно, леди Ирэн доверяла своим товарищам-вампирам ничуть не больше Эшера), заряженный серебряными пулями револьвер, три паспорта на разные имена и, наконец, конверт у дальней стенки, в который был вложен еще один конверт, пожелтевший от времени и надписанный затейливым почерком Исидро.

Все найденное Эшер собрал и засунул в сумку, затем задвинул панель и постарался как можно быстрее выбраться из дома. Ни разу он не заметил, не услышал и не почувствовал ничего, что указывало бы на присутствие в доме кого-либо еще или же на то, что за домом наблюдают.

И все же когда он сел в нанятый экипаж и оставил за собой окутанный холодными весенними сумерками район Смольного, у него было такое чувство, словно он едва сумел избежать опасности.

Вернувшись в свои комнаты в «Императрице Екатерине», он устроился у эркерного окна, выходящего на реку, и прочел письмо Исидро к леди Ирэн Итон.

Лондон

10 мая 1820

Миледи,

Я получил ваше письмо.

И то, что я прочел в нем, наполнило меня ужасом.

НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТОГО. Умоляю вас, во имя любви, которую я к вам питаю. Во имя любви, которую вы питаете ко мне, не делайте этого.

При нашем расставании вы попросили меня о том, чего я не захотел исполнить — и мне кажется, что, несмотря на мои мольбы, несмотря на отчаянные попытки объяснить отказ, вы меня не поняли и не понимаете, хотя и уверяли в обратном.

Вы сказали, что я буду жить вечно, в то время как вы, живая женщина, обречены умереть. Но я не живу вечно. Я и сейчас не живу (когда я сказал вам об этом, вы лишь покачали головой, и глаза ваши были закрыты), а смерть многое меняет. Смерть меняет все. Бессмертие же сильнее, чем Смерть, ибо в Смерти воспоминания сохраняются незапятнанными будущими изменениями.

Вы думаете, что не изменитесь, но это не так. Я видел сотни людей, прошедших вратами крови в тот мир, в котором я сейчас обитаю, и лишь четверо или пятеро из них не превратились в новых Гриппенов, не уподобились Лоттам и Франческам, на которых вы взирали с таким опасливым интересом, когда рядом со мною слушали полночные колокола; не стали демонами, живущими только ради убийств. Я видел ученых, отвернувшихся от книг, и художников, позабывших свои мольберты; я видел, как матери, искавшие превращения ради своих детей, от скуки бросали этих детей, стоило лишь им пройти сквозь врата, в которые вы с таким отчаянием стучали в ночь нашего расставания.

Я люблю вас такой, какая вы есть, госпожа моя. Видеть, как исчезает та личность — та леди, — которую я люблю, как вы забываете о музыке, любви к учению, радостях, что дарят вам домашние питомцы, и становитесь такой же, как я, было бы во сто крат хуже, чем видеть вас изнуренной временем и мертвой, но сохранившей свое «я» нетронутым.

Я пишу эти слова, поскольку прочел, как вы встретились с вампирами Санкт-Петербурга — как вы воспользовались тем, что я рассказал вам о вампирах Лондона и Парижа… и меня переполняют ужас и отчаяние.

Я знаю вас, сударыня. И, зная ваше мужество, вашу решимость и вашу любовь, я боюсь, что вы написали мне, но не станете ждать ответа.

Миру не нужен еще один вампир, Ирэн. Миру — и мне — вы нужны живой.

Если вы нашли вампиров Севера для того, чтобы просить их об обращении, не делайте этого.

Если же все уже свершилось, я пишу вам с мрачным предчувствием, что никогда более не увижу вашего лица.

Исидро.

7

В отсутствие императорской семьи, годами не жившей в Зимнем, благотворительный бал Теософского сообщества проводился в одном из больших залов дворца, огромном помещении с малиновыми занавесями и золочеными колоннами, которое выглядело так, словно могло без труда вместить все Вестминстерское аббатство. Даже Исидро, чью невозмутимость, казалось, не в силах поколебать даже разрушение планеты, на мгновение остановился у входа и произнес своим тихим невыразительным голосом:

— Dios.

Эшер скрыл усмешку:

— Путешествия расширяют кругозор, — заметил он, когда взгляд бледно-желтых глаз вампира на мгновение упал на него, а затем снова заскользил по золоченому потолку и человеческому водовороту, бурлящему вокруг столов с закусками в дальнем конце зала.

— Как и долголетие, — ответил Исидро. — Каждый раз я ошибочно полагаю, что познал пределы расточительства, свойственного жаждущим славы правителям, и каждый раз бываю посрамлен. Одного этого достаточно, чтобы поверить в существование Бога.

Опередив Эшера, он шагнул в громадный зал; его стройная фигура напоминала прекрасного призрака в черном и белом.

— По крайней мере, сегодня от меня не потребуют засвидетельствовать встречу с феями в саду у какой-нибудь непризнанной духовидицы, — пробормотал Эшер, идя вслед за вампиром. — Что почему-то входит в обязанности всякого, кто читает лекции по фольклору… Не говоря уже о сеансах, устраиваемых этим глупым кузеном Лидии, который считает меня чем-то вроде местного эксперта по грохочущим в ночи тварям. Не думал, что в крупном европейском городе можно найти столько мистически настроенных людей.

— Как я и сказал, вам недостает трехсотлетнего опыта.

— И я не собираюсь его приобретать, — твердо ответил Эшер, заслужив, к своему удивлению, одну из мимолетных, неожиданно человеческих улыбок Исидро.

— У всего есть свои плюсы.

На середине заполненного людьми пространства, отделявшего входные двери от буфета, Эшер замедлил шаг.

— Они настоящие?

Исидро огляделся. Вокруг них дамы в атласных платьях по петербургской моде — с глубокими, до самых сосков, вырезами — и бледные джентльмены в вечерних костюмах или роскошных шелковых «народных» одеждах в полный голос на французском и русском языках беседовали о таинственных перемещениях, видениях, эманациях и акциях железных дорог…

— Кто именно?