Игорь Вардунас - Ребус для фотографа Страница 2

Ведь люди не менялись. Они по-прежнему лгали, дрались, влюблялись и предавали, гнались за наживой и вспоминали про боженьку, только когда нож подбирался к горлу.

Мир не меняет людей. Ничто не меняет людей.

Но это питает Иных, и они заряжаются, какими бы ни были человеческие эмоции.

Не изменился и Степан. Ведь Иные по сути своей были бессмертными. За более чем полвека, продолжая работать в Дозоре, Балабанов успел пройти блокаду, перестройку с лихими девяностыми и собрать уникальную коллекцию снимков. Также он изучил новые технологии фотопроизводства, основал свою студию и вот-вот готовился провести первую выставку в Манеже. Составленную из работ, тщательно отобранных и согласованных с начальством.

Он так и не женился, Иные редко выбирают партнеров из смертных для создания семей, огораживая себя тем самым от неизбежной боли утраты со временем близкого человека. Хотя Степан встретил замечательную девушку из хорошей семьи, с которой даже начал встречаться. Но по-прежнему его главной страстью оставалась сьемка.

Вот и в тот день Балабанов направился в сторону Петроградки, шурша подошвами ботинок по кроваво-красному осеннему кленовому листу.

Хотелось чего-то нового. С самого утра Степан ощущал непонятное влечение. Или, скорее, предчувствие. Его куда-то тянуло, но куда — он не мог конкретно понять.

На вампирский зов было не похоже. Не такой чарующий и певучий, каким ему положено быть.

И в то же время…

Степан шел, слушая в плеере «ДДТ», и город раскрывался ему навстречу.

Осень. Как же она прекрасна. Холодеющий воздух, в котором пряно смешивались запахи печеных булок из кафешек, бензина и свежей краски на окрашенных оградах. Рычащие автомобили, галдящая детвора, на которых беззлобно что-то покрикивал метущий тротуар дворник-кавказец, покуривая щекотавшую ноздри мятую «козью ножку». Собаки в скверах, с озорным лаем гоняющиеся за порхающими фрисби, — все радовались последнему уже не гревшему солнышку.

Румяные на промозглом ветру девушки в коротких полупальто, спешившие навстречу по своим делам, когда одна нет-нет, да и стрельнет из-под пушистых подкрашенных ресниц лукавым взглядом, что, как частенько бывает, попадает в самое сердце.

Жизнь. Она продолжалась.

Степан сам не понял, как ноги принесли его к исламской Соборной мечети на Кронверкский проспект. На улицах царил октябрь, и у мусульман был один из важнейших праздников — день Арафат.

Огромное количество верующих тянулось к мечети-джами, чтобы весь день замаливать грехи и славить Аллаха. Праздник как праздник. Платки, одежда, дети…

Но что же, в самом деле? Почему так давит? Некое предчувствие не хотело пускать фотографа. Что-то было не так.

Степан поймал на мостовой свою тень, отбрасываемую тусклым осенним солнцем, и ступил в обволакивающий Сумрак, оглядывая иным взором горожан, стремящихся к полностью покрытому синим мхом зданию мечети.

Концерты, киношка, публичные выступления или подобные места религиозных собраний всегда были средоточием концентрации самых ярких человеческих эмоций.

Счастье, грусть, зависть, обида или ревность… Обычные ауры самых обычных людей, которые по-прежнему верили в чудеса.

Будучи бессмертными, Иные не признавали никаких богов ни одной из мировых религий. Какой смысл выдумывать кого-то для своего спасения, если и так живешь вечно. Но Балабанов к причудам смертных относился с пониманием. Пусть верят. Надеются.

Иных в случае гибели или развоплощения ждали только неизведанные пучины Сумрака, откуда мало кто возвращался, кроме разве что Великих. И никто не знал, что там находилось — иссушенные пустыни или изобилующие плодами сады. Мифические ад или рай?

Добрые сказки для обычных людей. Но каждый имеет право на надежду и мечту.

Выйдя из Сумрака, Степан водрузил на мостовую штатив и, взглянув на мечеть через объектив, сделал несколько фотографий. Балабанов пролистал снимки на добротном цифровом «Никоне» с зеркальной оптикой, за который пришлось прилично раскошелиться, и остался доволен.

Вид не испортила даже попавшая в кадр девушка в красивом пальто, держащая за руку маленького карапуза. Наоборот, они выглядели трогательно, дополняя композицию. В этом было что-то умиротворяющее.

Еще немного постояв и глянув, как последняя молельщица, кутавшаяся в хиджаб, скрылась в мечети, Степан снял фотокамеру со штатива и, положив ее в сумку, направился дальше.

Он еще долго гулял по городу и много снимал, а вернувшись в свой подвальчик, стал печатать фотографии, терпеливо ожидая, пока они с жужжанием ползли через фотопринтер.

И сразу понял, что хочет вернуться к мечети, чтобы попробовать снять ее еще раз через Сумрак, полностью окутанную мхом. Уж больно сюрреалистично выглядело это здание с иной стороны мира. Может получиться пара хороших фотографий, которые можно будет где-нибудь выставить, выдавая за авангард.

Встав спозаранку и для разнообразия прихватив пленочный «Зенит» с несколькими дополнительными объективами, Степан направился обратно на Кронверкский проспект и, устроившись на другой стороне улицы, спокойно фотографировал до полудня.

А проголодавшись, забежал в кабачок к Вельдикяну, тот самый, где они как-то сидели с Гесером, и съел на обед отменные кислые щи с мясной косточкой и порцию сациви с маленьким айсбергом сметаны, присыпанной свеженарубленной ароматной зеленью.

Фотографии мечети, снятые в Сумраке, оказались настолько необычно-красивыми, что Степан сам не ожидал. Работая в своей мастерской, он проявлял и проявлял, пока наконец не заметил одну странность.

Открыв папку, где хранил старые снимки, он отыскал те, которые сделал во время праздника Арафата через Сумрак.

Бабушка и ребенок. И там и там. Ну, с первым днем все было понятно — прогулка с внуком к набережной. Но на снимках, сделанных в обычном режиме и с того же ракурса, хоть и на несколько шагов вперед, — молодая девушка лет двадцати и ребенок.

Обескураженный Балабанов тряхнул головой, держа рядом две одинаковые фотографии с разными людьми, ведущими за руку одного и того же ребенка. Какого, не к слову упомянуть, лешего…

Достав мобильник, Степан набрал номер офиса.

— Алло, Женька, ты? Это Балабанов, у меня тут есть кое-что интересное.

Он вкратце пересказал свои наблюдения.

— Ну и что с того, Балабанов, — с зевком отозвался на другом конце диспетчер. — У тебя сегодня выходной, а ты все с фотками возишься. Баб бы голых лучше щелкал. Заснимался уже, вот и мерещится или техника глючит. Дети, пока мелкие, вон вообще все на одно лицо, по своим знаю. Выйди на улицу, продышись. С девушкой погуляй, наконец.

— Я в себе уверен, — твердо ответил фотограф. — На одном снимке с того же ракурса бабушка, а с другого — девушка. И одежда на обеих та же самая.

— Ты в кабаке у Вельдикяна сегодня случайно пиваса не натрескался?

Понимая, что пустыми разговорами с ерничавшим диспетчером ничего не добиться, Степан снова вернулся к проявке. И вот последняя съемка.

Взяв в руки снимок, фотограф снова присмотрелся через увеличительное стекло. Нет, подвоха в печати быть не может. Цифра не врет.

Бабушка с внуком, и хоть ты тресни.

И дети.

Но не тот карапуз, с которым она была накануне, а другой. А вот еще один и еще… Поглощенный съемкой мечети Балабанов совсем не обращал внимания на прохожих. Просто старался, чтобы они гармонично попадали в кадр, и все.

И тут его неожиданно осенило. Вот откуда шла непонятная аура, которая манила его туда.

Действительно, зов, только не вампирский. Страшнее.

Обычные кровососы просто охотились согласно выданной лицензии, а с только-только инициированными девушками даже было интересно, так как в тот момент они испытывали сильнейший оргазм.

Но тут… Ведьма. Старая. И очень, очень сильная.

Намного выше его собственного уровня.

Собрав в сумку снимки, которые по-прежнему хранили часть ауры пространства, в котором были сделаны, и сорвав с вешалки куртку, Степан побежал в офис Ночного Дозора.

— Румифь Арлишанова Нарут. Сто двадцать один год, — сверив фотографии с данными, которые запросил в архиве, Драгомыслов положил их на стол перед собой. — Фу-ух… А раньше как-то не наблюдалась.

— Может, с Договором не ознакомлена, — предположил Степан.

— Может, — согласился Геннадий Петрович. — Видать, совсем осторожничала, а тут вон сила стала слабеть. Красота увяла. Есть захотелось. Они ведь недолго на холостом ходу могут, это как наркоманы. Ломка начинается. Она из Татарстана еще аж в тысяча восемьсот шут знает каком году переехала. Да и не проходила у нас раньше нигде. Странно.

— Она этих детей… — сглотнул Степан. — Совсем?

— По всей видимости, да. Сколько ж малышей выпила, что столько прожила. Ворожила их. Глаза матерям отводила, — с усталым вздохом ответил начальник и потер нахмуренный лоб. — Ох, Балабанов. Ну и кашу же ты мне принес…