Михаил Шухраев - Город теней Страница 2

Глава 2

Уволенный в никуда

Санкт-Петербург, О.С.Б.

Дневник Вадима Кораблева

— Брежнева не помнишь? — спросил меня Редрик.

И мне осталось только удивленно поднять на него глаза.

Фраза могла показаться совершенно неуместной от парня, похожего то ли на тех «зеленых», кто готов хоть прямо сейчас рвануть защищать какой-нибудь Химкинский лес, то ли просто на хиппи. Ему можно дать лет двадцать — и то уже перебор.

Нет, к тому, что возраст оперативников О.С.Б. — это одно, а внешность — нечто совсем к нему отношения не имеющее, я смогу привыкнуть нескоро. Если привыкну вообще.

— А к чему тут Брежнев — и ведение дневника? — спросил я.

— Н-да, казалось бы, и при чем он тут? — усмехнулся Эд, его приятель из все того же славного отдела.

— А при том! — И Редрик голосом актера Тихонова зачитал по памяти:

— «Дневников на войне я не вел…» «Малая земля», первая книга трилогии.

— Во как оно бывает! Историю помнить надо!

И оба тут же рассмеялись.

— А здесь война постоянная, это уж ты, наверное, понял давно, Вадим. — Редрик вмиг посерьезнел.

— И что, никто дневников не ведет?

— Отчего же? Только учти — не на вынос. Здесь он и должен остаться.

— Ну, это я и так понял, — буркнул я. — Так не нужно тревожить высокое начальство?

— Думаю, нет, — сказал Редрик.

Странный он парень. Вроде, на пару с Эдом, душа любой компании. А вот глаза всегда неулыбчивые. Почему? Расспрашивать его как-то не хочется. Держит человек в себе какую-то тайну — и пусть себе держит.

Вот как с дневником, который я завел.

Еще в детстве отец пытался заставить меня вести дневник, только трактовал это понятие, на мой нынешний взгляд, неправильно. Он считал, что дневник — что-то вроде вахтенного журнала, где отмечаются только события, но никак не их оценки. То, что я сейчас пишу, есть дневник в классическом литературном смысле слова — запись моих впечатлений. Как кочевник степной — что вижу, о том пою.

Зачем? Сам не знаю… Нет, ответ все-таки есть. Человек меняется, когда исподволь, незаметно, а когда и резко. Лет через десять-пятнадцать (а для мага даже пятьдесят — не возраст), я уже начну видеть мир по-другому. Может, тогда эти строчки заставят меня вспомнить, каким я, собственно был. Писатель из меня хреновый, но мне ведь не мемуары издавать. Хотя, может, Отряд «Смерть бесам!» расстарается и выпустит выдержки из моей писанины когда-нибудь — ограниченным тиражом, для служебного пользования. Или в виде фантастического романа — конечно, после соответствующей редактуры.

Впрочем, хватит пачкать зря бумагу. Попытаюсь начать.

Я теперь очень остро ощущаю, что значит выражение «нет биографии». Родился, учился, вступил в комсомол, женился, развелся, защитился, участвовал в научной конференции… У кого-то из столь любимых моей нынешней напарницей авторов есть подобная песенка, только она из одних существительных типа «Дом. Работа. Тринадцатая зарплата». Видел такое и в Инете. Замкнутый круг, беличье колесо.

И опять я не то пишу…

Родился я в Кронштадте, но всю жизнь считал себя ленинградцем. Правда, от Города, который у нас называли именно так, с большой буквы, нас отделял не только залив, но и многочисленные проверки и пропуска — в те времена Кронштадт, морские ворота и щит Петербурга, был островом закрытым. Но все его обитатели чувствовали свое сродство с большим городом. О детстве у меня особых воспоминаний не сохранилось. Школа, пятерки и двойки, футбол на пустыре… Нет, запомнился один момент, когда лет в шесть я попал в Питер, увидел Гостиный двор и понял, что наш, кронштадтский Гостиный — только его уменьшенная, хотя и почти точная копия. Тогда я точно решил, что, когда вырасту, уеду жить в город — там же все большое и настоящее.

Так оно и случилось. Отец мой был военный моряк, заставший еще Великую Отечественную, и не единожды повторял детям фразу из фильма «Офицеры»: «Есть такая профессия — Родину защищать!» И добавлял:

— А нас, Кораблевых, к тому фамилия обязывает!

Старший брат закончил училище Попова в Петергофе и по сей день служит где-то в Североморске связистом. Средний, правда, учился на судоремонтника, но после службы во флоте тоже ушел на сверхсрочную, а потом стал гражданским моряком и осел в Новороссийске. Я же, как самый младший, да еще и поздний ребенок, был определен отцом в ученые. То есть я со времен начальной школы знал, что должен закончить десятилетку (если получится — с медалью), и поступить в институт — желательно, в Политех, славный еще традициями академика Крылова, или в Корабелку. Даже перестройка, захлестнувшая страну в конце восьмидесятых, ничуть не поколебала мою уверенность в предначертанности собственного пути.

Выпускные экзамены я сдал благополучно, хотя до медалей и не дотянул, столь же благополучно отучился в институте — правда, в Техноложке. А потом по распределению попал в полузакрытый НИИ, расположенный на Гутуевском острове, неподалеку от Екатерингофки.

Все шло строго по плану, предначертанному отцом. Вот только жаль, что он-то этому уже не мог порадоваться. Мать переехала в Петергоф, «на материк», как говорили в Кронштадте, а я снимал комнату в Питере, поближе к работе, благо район этот считался совершенно непрестижным. Пытался жениться, но нас не хватило даже на год семейной жизни. Зато мне долго снились в кошмарных снах скандалы со слезами и ее постоянные сетования: «Как можно так жить! Мы же нищие! Лучше бы ты капустой торговал!»

В стране случился поворот, верно. Но в мозгах-то он случился раньше. Кому-то хотелось свободы, а кому-то — этой самой «не нищей жизни». В общем, не осуждаю я ее…

От неурядиц я все больше и больше уходил в работу. Но и с ней становилось неладно. Защиту кандидатской все отодвигали и отодвигали, потом скончался мой шеф, он же научный руководитель. Тогда дело вовсе встало. Я медленно утопал в жизненной рутине, как в болоте. Но настал момент, когда судьба дала мне шанс, а заодно — и поддала решительного пинка.

К тому моменту я уже не столько работал, сколько отбывал повинность. Институт наш потихоньку распродавали по кускам, ходили даже слухи, что целиком загонят каким-то коммерсантам филиал на Васильевском острове. Режим секретности, сотрудников несколько мобилизовывавший, потрещал немного по швам да и развалился, даже немало позверствовавшую начальницу первого отдела «ушли» на пенсию. Гранты доставались только перспективным темам — проще говоря, сулившим большую и немедленную прибыль. Зато обычную зарплату задерживали на несколько месяцев.

Пожилые сотрудники откровенно сожалели о коммунистических временах. Молодые уходили в частные фирмы. Наша лаборатория держалась на плаву неуверенно, как подбитый броненосец. В такой атмосфере вызов к новому шефу заранее означал нагоняй.

Не любил я его, не скрою. Бывший комсомольский деятель, шеф быстро переквалифицировался в «демократы». Но в науке-то он был далеко не гением. Пойти на повышение ему помогли не заслуги, а очень хорошие связи. В кулуарах не без основания говорили, что эта должность для него — всего лишь трамплин для прыжка в заместители директора.

Меня шеф не любил и на мозги капал постоянно.

На этот раз, правда, он начал очень вежливо:

— Добрый день, Вадим. Выглядите вы как-то устало. Не заболели?

— Не выспался, Сергей Иванович, — мрачно буркнул я.

— А на вас тут опять жалуются, — перешел в наступление шеф. — Ну что же вы с москвичами договориться не можете?! На вашу тему государство денег почти не выделяет, сами плачете, а тут люди к вам со всей душой, можно сказать…

Честно говоря, это было последней каплей. Не знаю, ждал он от меня непочтительности, не ждал — но головная боль и удушливо-влажная жара заставили пойти в атаку.

— Сергей Иванович, я вам уже три раза объяснял. Могу объяснить в четвертый. От меня, по сути, требуют, чтобы я отдал все разработки, которые начинал еще ваш предшественник и Ирина Викторовна, на которые я сам пять лет потратил. Притом их опубликуют под неизвестно чьими фамилиями — хорошо, если нас вообще упомянут. Да и непонятно, что у них за контора, откуда взялась, зачем им это надо, и им ли это надо вообще…

— Вадим, за ваши никому в нынешних условиях не нужные технологии лабораторного синтеза Москва дает деньги. Большие деньги! А вы тут ломаетесь, как девушка!

Разговор и в самом деле повторялся не первый раз, но на повышенные тона перешел впервые.

— Уникальные материалы и данные! — угрюмо прокомментировал я. — Которых, судя по публикациям, у американцев нет. И даже у японцев.

— Да потому и нет, что они не нужны никому! — Шеф по-бабьи всплеснул руками. — Вы, Вадим, забываете, что на дворе не семидесятый год, и никто вам просто так денег не даст. Если ваша работа настолько важна, почему вы ей, например, военных заинтересовать не смогли? Или наших зарубежных партнеров? Неужели нельзя просто продукт продавать? Учитесь маркетингу! Книжки, в конце концов, почитайте!