Варвара Мадоши - Симарглы Страница 2

Она изучила мой нехитрый распорядок куда лучше, чем я сам. Каждый день я засыпал под ее пристальным взглядом. Когда я уходил на кухню поесть, я физически чувствовал недостачу. Я свыкся с ней так, как будто мы жили вместе.

Так случилось, что одно время нам надо было ездить с утра к одному и тому же сроку. Председатель как раз попросил меня устроиться на работу, а у нее, видимо, в то же время начинались пары. На остановке мы стояли рядом. Она никогда на меня не смотрела тогда, старалась встать подальше, как будто за пределами домов, за пределами ее тайных подглядываний я был табу. Чувствовать себя священной коровой оказалось на удивление не противно.

Ольга говорила: если потакаешь своим чувствам, убиваешь душу. Сомневаясь в наличие такой эфемерной структуры как «душа», я могу только сказать, что все же она была права. Но гордость — одно из чувств, которым потакать можно и нужно. Она либо сведет тебя в могилу, либо сделает свободным. В любом случае, это то испытание, которое необходимо пройти.

Лена изрядно потакала моей гордости.

И однажды, когда она не пришла на остановку, я подспудно весь день гадал, что же случилось. Моя гордость была уязвлена. Неужели разочаровалась во мне? Неужели позволила какой-то пустячной болезни помешать прийти туда, где можно встать совсем рядом со своим кумиром?

Проанализировав вопрос со всех сторон, я сообразил, что у нее, вероятнее всего, просто-напросто начались каникулы. Так оно и оказалось. Через две недели моя миссия была выполнена, и я уволился. Больше мы на остановке не встречались.

Иногда, вспоминая о том периоде, я ловил себя на издевательской мысли у края сознания: «Что за средневековая робость! Сколько было возможностей, и даже не заговорила со мной! Наверное, понимала, что надеяться не на что».

Впрочем, почему не на что? Подруги у меня в то время не было. И вообще никогда не было, хотя в наших кругах принято было заводить постоянных любовниц, даже жениться. Не обладающему связями подобного порядка сделать карьеру куда труднее.

Так почему же я решил, что мне ничего не светит с этой вуаеристкой? Пожалуй, меня отпугнула мысль о ее белье. Подумал, что оно у нее, должно быть, дешевое и линялое.

…Впрочем, фигурка у девочки была ничего, особенно если не прятать так старательно.

И второе: я снова вспомнил Ольгу. Ничего дипломатически полезного я от Лены почерпнуть не мог, а в ином случае мне не нужен второй сорт, когда я уже пробовал первый.

А потом я понял, что я люблю Лену. Когда это случилось?

Синие сумерки, ноздреватый, выпавший прошлой ночью и подтаявший за день снег облекал двор густыми серыми тенями. В тот день я вернулся домой раньше обычного, и мне почему-то не захотелось зажигать свет, как будто до семи часов я не имел на это права. Я стоял у окна и смотрел на улицу, не зная, чем занять себя.

Она шла по протоптанной через двор влажной тропинке, что выныривала из-под арки. Никогда прежде я не видел этого, но мой обнаглевший дар подсказывал, что каждый день она проходила именно здесь. Она слегка сутулилась и шла неуверенно, совершенно здраво не доверяя расползающейся слякоти у себя под ногами. А потом, в той точке своей траектории, что была ближе всего к моему дому, она вскинула голову.

Она, конечно, не могла увидеть меня в неосвещенной комнате. Но ее взгляд был таков, как будто она пыталась рассмотреть. Как будто ее действительно интересовал я. Я сам.

Помню, от удивления я даже уронил часы, которые вертел в руке.

Я никогда ничего не ронял с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Люди, которые не могут координировать своих движений — просто лишены самодисциплины.

Теперь, анализируя тот момент, я могу сказать: сильнее шока в моей жизни не было. Даже когда я ушел из дома, все случилось легче. Может быть, я почти перестал быть человеком за эти годы, и какой-то проблеск человеческих чувств оказался ударом, который сложно вынести.

Тогда Лена действительно угрожала мне. Никогда не жалел о том, что стал черным магом. А эта девушка, черт его знает как, могла умудриться вернуть меня к так называемым «нормальным людям». Так что когда я понял, что влюбился — я от всей души пожелал ей смерти.

— Эй, девушка, выпить не хотите? — спросил один из «порождений хаоса». Тон его был как-то особенно мрачен и тягуч. Лена отшатнулась. Сердце сжалось.

Он поднялся и шагнул к ней. Вся его фигура выражала неуклюжую страшную силу… силу ночи, силу невежества и презрения. Почему-то именно сейчас, на исходе этого путаного, сумбурного дня Лене стало страшно, невероятно страшно. Может быть, в другое время она безразлично прошла бы мимо, не оглянувшись, но в тот момент девушка неуклюже попыталась отступить, развернуться и побежать… Чепуха, куда побежишь, когда левая пятка ноет, как будто в нее вбили раскаленный гвоздь… нога поехала по льду… Лена упала, прямо на кобчик, и внутри у нее все вздрогнуло и… оборвалось. Она вдруг остро ощутила себя очень маленькой и беспомощной перед громадиной жизни, тем более, что все тело, казалось, стало одной пронзительной болью. Ей захотелось заплакать от обиды и несправедливости, но в груди поселился ледяной ком, который не давал ничего, даже дышать… Она отчаянно принялась шарить по шее, чтобы стащить шарф, чтобы дать себе немного воздуха, чтобы…

— Девушка, вы что? — изумленно, с некоторым сдерживаемым смешком в голосе спросил второй.

— Лен, ты чего? — дуэтом ахнул третий, и Лена узнала Юрика — своего соседа по площадке. Они дружили в детстве — в те времена, когда мальчику и девочке дружить не стоит еще никаких усилий. Правильно, к Юрику ведь часто захаживают приятели из колледжа, а мать его не одобряет даже пива, вот и…

Руки стали какие-то чужие, пальцы почти не двигались, а лед в груди сменился горячим металлом, который разливался все сильнее… Она поняла, что умирает. Умирает, несмотря на то, что никто ей ничем не грозил, и никто не желал никакого зла. Обреченность? Судьба?

«Нет! Я так хочу жить! У меня завтра семинар, и вообще…»

— Лена, что с тобой? — снова испуганно повторил Юрик, но было уже слишком поздно. Лена уже падала на обледенелый асфальт. Сердце остановилось.

— Миха, беги скорую звони, у нее сердце плохое! — заорал Юрик, прозревая. — Пит, а ты дуй наверх, ее родители — следующая дверь за моей, ну!

Сам Юрик кинулся к Лене и начал делать ей непрямой массаж сердца… Умело делал, потому что кроме всего прочего ходил в спортивную секцию — плаваньем занимался. Только в данном случае это было бесполезно.

Из дневника черного мага.

…Но позже я с удивлением осознал, что не могу представить без нее своей жизни. Я слишком много думал о ней. Если она умрет… я не знаю, что случится со мной. Что случится с моими снами?.. с моей жизнью?..

Я совершенно сошел с ума.

Такому, как я, это непозволительно.

«Я не хочу умирать! — крикнула Лена непонятно кому, кто прятался в расплавленном металле. — Я не хочу умирать!»

«Мало ли, чего ты хочешь…» — ответило ей со смешком подсознание.

Лена очнулась от непривычно яркого солнца.

Последние несколько месяцев город непрестанно затягивали тонкие печальные серые тучи, сквозь которые свет сочился одинаковый — ровный, белый. По-настоящему ясные дни выдавались редко. А тут день был не просто ясный, а прямо-таки яркий, праздничный, праздничный даже не по-весеннему, а скорее уж по-летнему. И пятна тени, которые плясали на дощатом полу, не могли сложиться от голых веток — на ветках должны для этого появиться листья.

Лена потянулась и села на кровати. Двигаться было непривычно легко. Она сперва не поняла, в чем дело, а потом догадалась: исчезла опаска, исчезла стесненность в груди. Может быть, только в самом раннем детстве она чувствовала себя так хорошо и свободно, как сейчас.

Девушка огляделась и поняла, что не дома. А где? Может быть, в гостях у бабы Маши, в деревне?

Нет, баба Маша умерла два года назад… Да и у нее был маленький домик, с двумя бедными, темными комнатами и низенькими потолками. Совсем не как тут…

Стены комнаты были бревенчатые, темные от времени. Пол — дощатый, рассохшийся. Кровать, на которой лежала девушка — массивная и чересчур мягкая. («Перина на лебяжьем пуху», — всплыло в голове что-то давным-давно читанное, но ни разу не виденное). Шкаф, возвышавшийся у дверей, поражал своей допотопной архитектурой — что-то подобное (сиречь двустворчатое и узкое) могло попадаться ей только в фильмах, посвященных дореволюционной жизни. А еще здесь был туалетный столик, тоже очень старый, с потемневшим от времени зеркалом над ним. Стул около столика очень походил на те двенадцать своих собратьев, которые собирали Остап Бендер и Киса Воробьянинов.

Лена встала. Кровать, на которой она лежала, оказалась заправленной, а сама девушка — полностью одетой, только как-то… странно. Неправильно… На ней был ее любимый зеленый свитер, заляпанный реактивом в прошлом году и выкинутый на помойку, и не менее любимые когда-то коричневые джинсы, безвозвратно погибшие в начале первого курса, когда весь поток вкупе с кибернетиками и почему-то теологами и социологами вывезли на картошку. А также носки… обычные капроновые, пять рублей пара. На коврике у двери нашлись кроссовки.