Барбара Хэмбли - Кровавые девы Страница 24

— Бенедикт Тайсс, похоже на то, — пробормотал Эшер. — Когда приедет Лидия, я попрошу ее разыскать об этом человеке все, что только возможно. Разумовский, сам или через одну из своих любовниц, может ввести ее в этот Круг Астрального Света, которому благоволит Тайсс. За ее невинной наружностью скрывается неплохое умение выявлять связи и знакомства людей, сопоставляя, кто с кем куда пошел. Если по моей просьбе им займется Зданевский или мои приятели из Департамента, а потом выяснится, что на самом деле Тайсс ни в чем не замешан и думает лишь об облегчении страданий петербургских бедняков…

— Человека, который нанял себе в помощники клерка из Auswärtiges Amt, едва ли можно считать ни в чем не замешанным, — сухо ответил Исидро. — Но лично я не хочу оставаться в Петербурге до июня и искать новые выходы на нашего чужака, если Тайсс и Тексель окажутся под замком в Петропавловской крепости. О Тайссе мы хотя бы знаем. Та последняя пропавшая девочка…

— …ничего не знала, ни с кем не говорила и не имела друзей за пределами семьи, если верить ее матери, — Эшер встал со стула, подошел к самовару и налил себе чаю. После долгой прогулки под дождем, последовавшей сразу за трехдневным путешествием на поезде, он чувствовал себя старым и разбитым. В Загранице настоящий отдых был невозможен, и Эшер знал, что предстоящая поездка дастся ему еще тяжелее.

— Видели бы вы глаза этих людей, когда я задавал им вопросы. Они то пытались прочесть выражение лица Зданевского, то переглядывались между собой. Можно ли так сказать? Что они хотят услышать? Если мы расскажем им, не станет ли нам хуже? В Англии, если вы сунетесь в Ист-Энд, размахивая полицейским значком, как театральной афишей, люди не станут с вами разговаривать, но в них не будет страха. Страха за свои жизни.

— Какая досада, — в голосе Исидро слышалась вежливая скука. Он был испанским дворянином; права бедных не интересовали его при жизни и совсем не беспокоили теперь, когда сам он был мертв.

Бедные должны бояться тех, кто выше их. Возможно, этой ночью он убьет мать Евгении Грибовой, выбрав ее себе на ужин.

Когда вампир встал, чтобы уйти, Эшер протянул ему небольшой бумажный сверток, который достал из кармана. После мгновенного колебания Исидро все-таки взял его. Он не стал разворачивать розовую папиросную бумагу, словно почувствовав, что ее слои скрывают слегка оплывший золотой ободок и растрескавшуюся от жара жемчужину; лишь сунул сверток в карман, как до этого — письма.

— Я подумал, что вы захотите вернуть его.

— Благодарю, — Исидро накинул на плечи плащ, хотя для таких, как он, ночной холод ничего не значил. — Хотя если бы я оставлял себе памятки обо всех, кого некогда знал, ни один дом не смог бы вместить их. Госпожа Эшер прибудет в четверг?

— Этим утром в банке получили ее телеграмму, отправленную из Парижа.

— Надеюсь…

Вампир оборвал себя на полуслове — ошибка, столь необычная для него, что Эшер понял, о чем тот собирался спросить.

Ровным голосом он ответил на незаданный вопрос:

— Я не знаю, одна она путешествует или нет. Мне остается только надеяться, что ей хватило здравого смысла взять с собой Элен… и что мне удастся убедить ее, когда она прибудет сюда, что с вашей стороны Элен ничего не угрожает.

— Так как мы с вами отправимся в путь на следующий день после приезда госпожи Эшер, — заметил Исидро, — думаю, вам не составит особого труда убедить ее.

— Насколько я понимаю, — продолжил Эшер, — за остальных вампиров Петербурга вы поручиться не можете.

— В этом мире ни за что нельзя поручиться, Джеймс. Ни живым, ни мертвым.

Он ушел. Эшер чувствовал холодное давление разума вампира и сопротивлялся ему изо всех сил, поэтому увидел, как гость дошел до двери, открыл ее и вышел в коридор. В любом случае, хорошо, что он может пройти мимо дворника незамеченным…

Он снова увешал окна и двери связками чеснока, шиповника и боярышника и лег в постель. Весною рассвет на севере наступает поздно, но эти три дня оказались очень длинными.

Разумеется, и речи не шло о том, чтобы мистер Жюль Пламмер из Чикаго отправился на вокзал встречать прибывшую в северную столицу рыжеволосую жену английского преподавателя фольклора. Вместо этого в четверг, 13 марта по местному календарю, мистер Пламмер выехал на Крестовский остров, во дворец князя Разумовского. Там он отпер садовую калитку полученным от князя ключом и через березовую рощу и перелески, где на ветвях уже показались первые весенние почки, вышел к бревенчатому флигелю на берегу реки, в котором иногда останавливались гости дома.

Четверо слуг — повар, две горничных и молодой парень с княжеских конюшен, который присматривал за садом, — встретили почтенного господина поклонами, подали ему чаю и вернулись к уборке и наведению порядка; а вскоре после полудня звон сбруи и скрип колес объявил о прибытии гостьи. Лидия выпрыгнула из низкого ландо, не дожидаясь помощи от затянутого в ливрею княжеского лакея, и бросилась в объятия Эшера.

— Все в порядке, — шепнула она, когда после первого восхитительного поцелуя он поднял голову и увидел, как князь помогает выбраться из экипажа еще одной женщине. — Я сказала ей, что моя фамилия Беркхэмптон, а ты — мой муж, и потом, она все равно завтра утром уезжает. Миссис Флэскет, позвольте представить вам моего мужа, Сайласа Беркхэмптона. Миссис Флэскет была так добра, что согласилась сопровождать меня, когда я почти оставила надежду…

— Дорогая моя миссис Беркхэмптон, — крупная широколицая женщина в темном вдовьем платье дружелюбно улыбалась, не разжимая при этом губ, которые все равно не могли полностью скрыть выпирающие вперед зубы. — Вот уже тринадцать лет я сопровождаю дам, которым требуется компания, и за это время успела познакомиться со всеми дешевыми гостиницами к югу от Темзы. Предложение отправиться в Санкт-Петербург для меня было все равно что побег с цыганами, — ее темные глаза сверкнули. — Мне не очень-то хочется домой.

— Браво! — Эшер склонился над рукой в черной перчатке. Насколько он знал Лидию, ее спутница получила немалую сумму, значительно превышавшую стоимость билетов.

— А теперь, — объявила миссис Флэскет, — я хотела бы осмотреть имение, которое Его превосходительство обещал показать мне.

Разумовский, облаченный в пошитый лондонскими портными домашний костюм, который он носил всегда, когда не было необходимости надевать мундир, отвесил ей такой изысканный поклон, словно она была самой императрицей:

— Если вы не устали, мадам…?

— Ваше превосходительство, я скорее умру, чем упущу возможность проехаться в карете с русским князем. Â bientôt,[10] мэм.

Она подмигнула и помахала рукой.

- Â bientôt, — Лидия в ответ тоже помахала ей рукой, с улыбкой наблюдая, как князь подсаживает брызжущую энергий миссис Флэскет в ландо. Эшер оглянулся на флигель, но все слуги таинственным образом исчезли.

Экипаж еще не успел скрыться за коричневой с серебром полосой деревьев, как Эшер подхватил Лидию на руки.

— Сайлас? — спросил он позже, зашнуровывая ей корсет.

— Мне всегда нравилось это имя. Звучит очень по-американски, — она вслепую пошарила по прикроватному столику в поисках очков.

— Да вы мне льстите, мэ-э-м, — ответил он с преувеличенным среднеамериканским акцентом Жюла Пламмера и увернулся от запущенной в него расчески. Потом спросил уже своим голосом: — Если ты будешь жить здесь одна, без компаньонки, могут пойти разговоры?

Облака поредели, и серебристый свет полудня, который в восприятии Эшера всегда был связан с Санкт-Петербургом, сменился дрожащим солнечным сиянием. Видневшиеся из окон березы с тугими коричневыми почками и крохотными сережками казались гравировкой на прозрачном стекле. Трудно было представить, что грязный чердак с пятнами гари на полу, насквозь пропитанный запахами бедности и отчаяния, находится меньше чем в миле отсюда.

— Я спросила об этом у князя Разумовского, — Лидия подошла к туалетному столику. Стеганый шелк мягко облегал ее тело. — Он сказал, что в Петербурге никто и бровью не поведет, если я стану открыто жить здесь с танцовщиком балета и двумя капитанами императорской гвардии. Меня будут принимать повсюду, кроме, разве что, царского дворца. Он обещал, что попросит свою сестру помочь мне с покупками, чтобы я выглядела bien à la mode…

Эшер закатил глаза, изображая оскорбленного мужа. Лидия рассмеялась. Так как деньги принадлежали ее семье, он всегда считал, что его не касается, как она распоряжается ими или во что одевается, даже если речь шла о шляпках в форме угольного ведерка или кружевных зонтиках размером чуть больше подсолнуха. Он откинулся на подушки, сунул босые ноги под меховое покрывало и стал смотреть, как его жена священнодействует у зеркала: крем для лица, вяжущий тоник, рисовая пудра, кармин, тальк, одеколон, легкие касания кисточки с тушью. И еще тридцать минут на то, чтобы заплести, заколоть, растрепать, рассмотреть, украсить, распустить и снова собрать в прическу великолепные густые волосы цвета корицы — при этом то и дело снимая и надевая очки. Даже вынырни она из навозной жижи посреди хлева, она все равно затмила бы собою Елену Троянскую, и Эшер не переставал удивляться тому, что его жена не видит собственной красоты, замечая лишь размеры носа да по-мальчишески впалые щеки.