Робин Маккинли - Меч королевы Страница 15

Харри как завороженная смотрела на центр крыши, глубоко впечатленная простотой устройства походного дома. Ее познания о шатрах и палатках сводились к историям об их островной армейской разновидности, включавшей в себя веревки, холст, протечки во время дождя и много ругани… Легкий шум за спиной вернул Харри к реальности горского лагеря. Она обернулась – встревоженно, но все же не слишком. В белостенной комнате присутствовала элегантность и… ну, наверное, человечность, попытайся она подобрать слово… которая позволила ей расслабиться, даже вопреки ее собственному здравому смыслу.

В шатер вошли четверо мужчин в белых одеяниях. Они внесли, держа за расположенные по краям ручки, громадную серебряную чашу. «Целая ванна», – подумала Харри. Емкость имела широкое основание и слегка расходящиеся бока. Игра света на узорчатых металлических стенках не позволяла разглядеть изображение.

Мужчины поставили громадную чашу в одном из углов шатра, повернулись и гуськом направились к выходу. И каждый, проходя мимо неуверенно стоявшей в центре Харри, кланялся. От их учтивости ей стало неловко, и пришлось напрячь волю, чтоб не шарахнуться. Она стояла, опустив руки по швам, но ладони, невидимые под длинными широкими рукавами потрепанного халата, медленно сжимались в кулаки.

Пока четверо проходили перед ней по пути наружу, вошли еще несколько, с серебряными кувшинами на плечах. Кувшины, как она установила, когда принесшие опорожнили их в серебряную ванну, были наполнены горячей водой. Ни капли не пролилось мимо, и снова каждый поклонился ей, выходя. Она пыталась прикинуть, сколько народу задействовано в ношении воды. Одновременно в шатре находились не больше трех-четырех человек, однако, как только один кувшин опорожнялся, стоявший следом выливал свой.

Всего несколько минут приглушенных шагов и плеска льющейся воды, и ванна наполнилась. Иссяк и поток людей. На миг Харри осталась одна, наблюдая, как поблескивает поверхность воды и успокаивается рябь. Тут уж она разглядела узор, поняла, что это просто петли, и рассмеялась. В конце концов, она же в походном лагере. И тут четверо мужчин вошли все вместе, выстроились в ряд и уставились на нее, а она уставилась на них. Словно конюхи, подумалось ей, перед диким жеребцом, чей характер непредсказуем. Скорее всего, это были те же, кто принес ванну. Заметила она кое-что другое, ускользнувшее от ее взора в постоянном потоке людей и кувшинов: каждый из мужчин имел на лбу между бровями маленькую белую отметину, похожую на шрам.

Затем ее внимание привлекли полотенца, лежавшие на плечах троих из мужчин. И тут четвертый выступил вперед и движением столь же стремительным, сколь и учтивым, снял с ее плеч горский плащ. Девушка и ахнуть не успела, а он уже сложил одеяние и повесил себе на руку. Тут она резко развернулась и отпрянула. Мужчина явно удивился. Он очень мягко положил плащ на деревянный сундук и жестом указал на ванну.

Хоть кланяться не стал, уже легче, а то она наверняка подпрыгнула бы испуганным кроликом. Ей в этом жесте чудилась неприятная угодливость. Но в то же время поклон вроде бы подразумевал ее главенство. Недостаток угодливости, таким образом, тревожил, поскольку эти мужчины без труда поймут, что она ни в малейшей степени не чувствует себя хозяйкой положения.

Они еще с минуту смотрели друг на друга. «Неужто они ждут, чтобы искупать меня?» – недоверчиво подумала Харри и краем глаза заметила, что остальные трое теперь стоят за ванной. Одно из полотенец, будучи развернуто, обнаружило халат с плетеным золотым шнуром на поясе.

Снявший с нее плащ протянул руки и положил ладони на пояс ее халата. Тут Харри разозлилась. Последние два дня одно унижение следовало за другим, пусть и в самой вежливой форме. Она предпочитала не думать о них слишком долго, в расчете сохранить остатки самоуважения и мужества. Но что ей даже не позволено искупаться без стражи, что от нее ждут послушного подчинения указаниям четырех человек – мужчин! – как… как… Воображение предпочло покинуть ее здесь, далеко от дома, в еле сдерживаемом ужасе перед неизвестностью и пленом. Она в ярости отшвырнула пальцы вежливого слуги и гневно произнесла:

– Нет! Благодарю, но нет.

«Их тут достаточно, чтобы поставить меня на голову, если они решат форсировать вопрос, – подумала она. – Но помогать им я не собираюсь».

При звуках ее голоса золотой шелк пошел рябью, и в свете ламп появилась новая фигура. Корлат стоял за пологом с целью посмотреть, как себя поведет его Чужая. Теперь он вошел в шатер, произнес два-три слова, и мужчины тут же оставили их. Выходя, каждый поклонился, сначала ей, а потом своему королю. Частичка разума Харри, отказывавшаяся капитулировать под гнетом кошмара, отметила равную глубину и продолжительность поклонов. И та же частичка имела нахальство счесть это странным.

Когда четверо вышли, повисла новая пауза, только на сей раз перед Харри стоял король. Если она откроет рот, то вряд ли сумеет остановиться. Однако Харри не до конца забыла, что находится на милости незнакомцев, поэтому прикусила язык и сердито уставилась на Корлата. Почему все это происходит? Частица ее сознания, отпускавшая комментарии по поводу равенства поклонов, теперь отметила, что ярость предпочтительнее страха, поэтому уж лучше дать волю гневу.

Корлат, по всей видимости, уже искупался. Его черные волосы были мокры, и даже загорелая кожа стала на несколько оттенков светлее. Длинное золотое одеяние, стоявшее колом от замысловатой вышивки, открывало спереди свободную, кремового оттенка рубаху, спадавшую почти до сандалий на его ногах. Дома Харри приняла бы подобный наряд за ночную сорочку под странного вида халатом. Хотя кто же носит поверх ночной сорочки алый кушак? Но здесь костюм выглядел очень официально. Главное – не забывать смотреть сердито, а то можно впасть в благоговение. А затем неизбежно испугаться.

Его молчание показалось ей знакомым. То же чувство она испытала при их первом разговоре в маленьком лагере под защитой песчаной дюны. Он очень тщательно подбирал и выстраивал слова.

– Значит, ты не хочешь мыться? Мы проделали долгий путь.

«Итак, я практически сразу ухитрился оскорбить ее, – думал он. – Там, откуда она родом, это делается иначе. Она не может знать и не в состоянии догадаться – да и откуда? – что в горах только женщинам и мужчинам высочайшего ранга могут прислуживать слуги обоих полов. Я боялся… и что толку? Мы не знаем ничего об обычаях друг друга, а мои слуги только выполняли свои обязанности: обращались с королевской Чужой с величайшим почтением».

Харри в свою очередь слегка расслабилась при слове «мы». В нем читалось большее дружелюбие, чем в ожидаемом ею обвинительном «ты». Однако ей хватило выдержки холодно произнести:

– Я привыкла купаться одна.

«А. Да. Вот уж не предполагал увязнуть в объяснениях по этому поводу. Похоже, она не в настроении слушать».

– Это слуги моего дома. Их действия имели целью выказать тебе… уважение.

Она отвела глаза и почувствовала, как ярость начинает отступать. И поэтому оказалась не готова, когда он внезапно шагнул вперед. Король ухватил ее за подбородок, повернув ее лицо вверх, к свету, и уставился на нее сверху вниз в явном изумлении. Без всякого предупреждения, опять почувствовав себя вещью, которую могут закатать в ковер или вертеть как вздумается, Харри немедленно вскипела, и глаза ее сверкнули без тени страха.

Он смотрел в эти глаза, яркие и сияющие внутренним светом, и думал: «Так вот в чем дело. Не понимаю, но в этом и кроется смысл – первый шаг к смыслу». Едва уловив отблеск этого света, легкий намек на него при повороте головы, он протянул руку прежде, чем успел подумать. Ее глаза под его взглядом мерцали зеленым и серым с пузырьками янтаря, мелькавшими, как молния в глубинах, и всплывавшими, чтобы взорваться звездами на поверхности. Бездонные глаза. Человек или зверь, коему хватит глупости глядеть в них слишком долго, утонет. Он был одним из тех немногих, кто мог этого не опасаться, и знал, что она ни о чем не подозревает. Слишком легко она встретилась с ним взглядом. В ее глазах пылала лишь чистая и откровенная ярость. И он не мог ее за это винить, только гадал, случайно ли она научилась не фокусировать свой гнев, или люди, которых она ненавидела, имели обыкновение падать с лестниц или давиться рыбьими костями… А может, она и вовсе не знала ненависти. Человек в сильном раздражении обычно не смотрит в зеркало, у него находятся занятия получше – мерить шагами комнату или швыряться предметами. Вероятно, никто никогда не замечал этого или не имел возможности заметить. И, явилась ему смутная мысль без особой на то причины, она никогда не была влюблена. Обрати она хоть раз взгляд, сверкающий келаром в полную силу, на простого смертного, у обоих был бы шок. И ей уже не хватило бы невинности смотреть кому-то в глаза так, как она смотрела сейчас на него.