Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник) Страница 52

Алтарь – это альков в стене кухни. Он слабо пахнет сандалом. Я протягиваю руку, чтобы взять мою флейту у Бога Кришны.

Флейты нет.

Я падаю на колени перед алтарем, обшариваю пол под ним, трещину между его краем и стеной, но нахожу только пепел ароматных палочек.

– Ты что-то ищешь?

В темноте мелькает золотистый свет. Я оборачиваюсь и вижу, что Викрам стоит, освещенный открытым холодильником, зажав в руке мою флейту.

– Ты что, думала, я тебе ее отдам после вчерашнего? – спрашивает он. Его голос слишком спокоен. – Ты хотела обмануть меня светом в ванной? Я не дурак.

Я вскакиваю на ноги и пытаюсь выхватить у него флейту. Одной рукой он держит ее над головой, другой отталкивает меня. Я ударяюсь о стену.

– Ну давай, – говорит он. – Дай мне повод ее сломать.

Я бегу к двери. Он бежит за мной, и, когда я берусь за ручку, тихо смеется мне в ухо. Его дыхание шевелит мои волосы.

Мне нужно прикоснуться к лунному свету еще хоть раз.

Но вряд ли он даст мне хотя бы спуститься вниз. Может быть, у меня все-таки не пойдет кровь, пока ритуал не завершится? Повесив голову, я иду обратно к нам в комнату, подтаскиваю свой матрас к постели Гаутама и ложусь. Чувствуя на себе взгляд Викрама, я молюсь луне и богине Дурге: дайте мне время.

Через четыре дня приходят мои первые месячные. Как и предупреждала бабушка, это действительно больно.

Жила-была когда-то девушка-нагиня необыкновенной красоты. Ее хвост скручивался огромными кольцами, а чешуя блестела, словно только что отлитая из стали, и не было в ней ни одного изъяна. Она была прелестна и в человеческом облике: ресницы длинные, а волосы блестящие и темные, как ночь в новолуние. Человеческая кожа у нее была светлая, как змеиное брюшко, и она сохраняла свою змеиную грацию.

Может быть, она была царевной, может быть, царицей, а может быть, просто красавицей из селения нагов.

Принимая человеческое обличье, эта девушка часто убегала из своей страны в наши края, чтобы послушать музыку, – ведь в стране нагов ее нет. Только этого им и не хватает, и поэтому они рядятся в наши одежды и осмеливаются проникать в наш мир. Эта девушка любила музыку больше всех и рисковала сильнее – добром это не кончилось: ее поймал заклинатель змей, привел к себе домой и сделал своей женой.

Так рассказывала бабушка, и на этом месте она всегда останавливалась.

«Что с ней стало, бабушка?»

«Она научилась готовить жаркое и карри, стелить постели и не ловить при людях ни мышей, ни крыс, – отвечала бабушка. – Через некоторое время у нее родилась дочь, а у дочери появилось двое детей – мальчик и девочка. И эта девочка, внучка нагини, несет в себе волшебство нашего народа».

Это казалось невероятным, даже тогда. Нет, в то, что моя бабушка из волшебного народа, я как раз верила. Это подтверждали ее мудрые темные глаза на смуглом лице и волосы, похожие на нити лунного света. Меня удивляло то, что когда-то она была молода.

«Ты правда была красавицей, бабушка?»

Она смеялась:

«Много-много лет. Мы ведь только в людском обличье стареем, Аша».

Аша. Надежда. Она всегда меня так звала, и я не понимала почему, ведь меня назвали Шрути в честь музыки, а музыку она обожала.

Мама нашла флейту – она была спрятана в глубине шкафа, за скороваркой.

– Так-то ты заботишься о семейном наследстве? – побранила она Шрути на глазах у ухмыляющегося Викрама и неделю продержала флейту под замком.

Викрам же прятал домашние работы Шрути. Натирал ее зубную щетку мылом. Облил чернилами новую школьную форму. Сажал в наволочку тараканов. Тетя делала вид, что ничего не замечает, но мама сердилась и плакалась Гаутаму. Сначала он раздраженно советовал ей не обращать внимания, но после того, как Викрам подложил Шрути тараканов, накричал на него и обозвал его ублюдком. Это услышала тетя.

Шрути стала после уроков закрываться у себя в комнате. Когда Викрам начал ее преследовать, она часто пряталась на крыше или сидела в саду с флейтой. Но как-то раз бабушки на лавочке замолчали и проводили ее сердитым взглядом: она поняла, что тетя им что-то рассказала. Она убежала от них в дом.

Никаких следов кобры так и не нашли, но все равно с тех пор в каждом змеином укусе считали виноватой Шрути. Теперь она играла на флейте рано утром, когда никто не мог ее увидеть. Ее игре вторили крики разносчиц овощей; соседи держались подальше, и детям своим наказали к ней даже близко не подходить.

Мама перестала разговаривать с соседями, а Гаутам – играть в крикет с друзьями Викрама. Отец сделался серьезным и молчаливым. Они не желали слышать, чтобы о Шрути злословили.

Через три года в городе появилось чудо – мальчик, который брал змей в руки и оставался невредимым. Его показывали по телевизору, у родителей брали интервью. Соседи Шрути спорили, от кого из богов мальчик получил свое благословение – от Шивы или от Вишну.

Шрути тоже могла брать кобр в руки, но она была слишком странная, чтобы считаться чудом.

Дождавшись, когда папа с дядей похвалили карри, мама сказала:

– Это Шрути приготовила.

Папа нахмурил брови.

– Как будто это что-то меняет! Что мы скажем женихам? Девушка не разговаривает, всех соседей распугала, все играет на своей проклятой флейте, так что к ней черви и ящерицы со всей округи сползаются, – но зато умеет готовить неплохое карри?

– Да еще и не без посторонней помощи, – добавила тетя.

Викрам демонстративно скривился и выплюнул карри.

Гаутам холодно взглянул на него и отправил в рот новую порцию. Я опустила взгляд на свою тарелку. Ноздри щекотал запах масла ги и кардамона. Каким станет мой дом, когда Гаутам уедет в колледж и заживет своей жизнью?

– Она добрая девочка, – возразила мама, – и учится хорошо.

– Тогда научи ее говорить.

Мама опустила глаза и закусила губу.

– Она ненормальная, – встряла тетя. – Как твоя мать.

Дядя нахмурил брови:

– Хватит.

– Но она права, – тихо сказал папа.

Гаутам кашлянул:

– Как ты думаешь, папа, какие у нас шансы в отборочном матче?

Я смотрю на них – смотрю, как мама сжалась в комок, как брат пытается отвлечь папу, – и радуюсь, что на меня не позарится ни один мужчина. Я поднимаюсь, оставив еду почти нетронутой, и ухожу.

– Шрути!

Папу я больше не боюсь. Бабушкины глаза все еще способны заставить его замолчать, хоть теперь они и на моем лице. Я смотрю на него, пока он не отводит взгляд, затем поворачиваюсь и ухожу из квартиры.

Когда дед играл на своей флейте, бабушка Анкита не сводила с него глаз. Она смотрела на него с обожанием, не мигая, – мне, девочке, это казалось романтичным, как голливудский фильм. И лишь после его смерти, когда она сказала, что решила вернуться домой, я увидела темную сторону их любви.

Разумеется, она слушалась его, как мама слушается папу. А что если каждая девочка – похищенная нагиня, обреченная служить своему мужу?

На стене, идущей вокруг крыши, появились новые граффити. Красной и серебряной краской старательно выведены буквы «ВИКР». Под буквами Викрам оставил баллоны с краской – тетя позвала ужинать. Я выбираю серебряную краску и, встряхнув баллон, рисую большую расширяющуюся спираль с центром в букве «К». Потом черчу спираль в противоположную сторону – получается сплошной круг, – теперь луна закрывает почти всю надпись, кроме огромной буквы «В» и петли от буквы «Р». Отработанным движением я наношу на луну черную загогулину – кобра с вытянутым вдоль стены хвостом.

Я первой нашла эту крышу.

Затем я пробираюсь на другую сторону. На мою сторону. Я ступаю по краю, вдоль стены – середина крыши уже не выдержит мой вес.

Я сажусь со скрещенными ногами на желтый кусок внешней стены, который когда-то называла своим балконом, и играю песню об освещенных луной садах и чарах, которым суждено быть разрушенными. Я сижу лицом к крыше, а не к городу, чтобы не пропустить возвращение Викрама, и вижу поднимающуюся над землей голову кобры.

Кобра выпрямляется, пока ее глаза не оказываются вровень с моими. Ее гибкое тело переливается чешуей. Один ее бросок – и я мертва, я знаю это, но не боюсь: мое сердце не ускоряет свой ход, дыхание не убыстряется. Я завидую грации этих движений, но во мне нет страха. Может быть, это и значит быть «Пишах».

Я играю для кобры, а она танцует для меня, пока закат не окрашивает небо за змеей в оранжевый и лиловый цвет.

На крышу выходит Викрам и останавливается. Его раскрытый рот похож на букву «О». Он переводит взгляд с меня на змею, со змеи на свои граффити и снова исчезает в дверном проеме.

Я опускаю флейту. Он вернется. Я не знаю, как сообщить об этом змее, но, когда музыка затихает, змея сворачивает капюшон и скользит мимо меня в тень. Я наклоняюсь вниз, но не вижу ее.

Я опускаю одну ногу на пол. Там ничего нет. Кобра исчезла.

Когда Викрам вернулся со своими дружками, они никого не увидели, кроме меня – я, как обычно, сидела там, где не положено, и провожала игрой заходящее солнце. Они только таращились на меня и пустую крышу. Я улыбалась.