Капитан-фюрер-5 Битва с Америкой - Рыбаченко Олег Павлович Страница 5

  Во мне нет страха, только сожаление о том, что доказать свое мужество я могу лишь гибелью за это бессмысленное, чтобы не сказать преступное, дело. Помнишь, как говорил Гете.; признать вину - значит искупить ее. Постарайся не слишком быстро забыть меня. ...Я раз двадцать на сцене изображал смерть, а вы сидели в плюшевых креслах, и моя игра казалась вам правдивой. И теперь очень страшно осознавать, как мало общего имела эта игра с реальной смертью. Смерть всегда изображалась героической, восхищающей, захватывающей, совершающейся во имя убеждения или великого дела.

  Стальлук отметил, что, конечно же, из многих тысяч писем отбирались наиболее яркие.

   Капитан-фюрер перекрутил сальто в воздухе и как бы спланировал на носки. Подумалось - как хорошо для этой вселенной, что я вселился в тело величайшего преступника всех времен и народов. Ведь сумел предотвратить это.

  Фантастки оказалась куда лучше, чем настоящее. Да и фантастика ли это?

  Лучше бы страшной сказкой остались бы эти строки;

  А как же выглядит реальность? Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питье. Они мрут, как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит. Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду "о прекрасной смерти". Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде "умирающих воинов" с перевязанными бинтом головами и руками. Напишут романы, зазвучат гимны и песнопения. В церквах отслужат мессу. Но с меня довольно, я не хочу, чтобы мои кости гнили в братской могиле. Нечто подобное я написал профессору Тельману. Я непременно еще напишу ему.

  Стальлук снова перевернулся в прыжке... Ух как он лихо разбежался... Боец высшей пробы.

   Некоторым разумеется не до бега, и даже ноги унести не дано...

  Вот как автору этих строк;

   Но не удивляйтесь, если некоторое время от меня не будет никаких известий, потому что я твердо решил стать хозяином собственной судьбы... Ну вот, теперь ты знаешь, что я не вернусь. Пожалуйста, сообщи об этом нашим родителям как можно осторожнее. Я в тяжелом смятении. Прежде я верил и поэтому был сильным, а теперь я ни во что не верю и очень слаб. Я многого не знаю из того, что здесь происходит, но и то малое. в чем я должен участвовать, - это уже так много, что мне не справиться. Нет, меня никто не убедит, что здесь погибают со словами "Германия" или "Хайль Гитлер". Да, здесь умирают, этого никто не станет отрицать, но свои последние слова умирающие обращают к матери или к тому, кого любят больше всего, или это просто крик о помощи. Я видел сотни умирающих, многие из них, как я, состояли в организации гитлерюгенд, но, если они еще могли кричать, это были крики о помощи, или они звали кого-то, кто не мог им помочь.

  Стальлук сам себе сказал:

   - Гитлер, ты совершил большее, чем преступление - ты ошибся с оценкой: что дважды два не четыре!

  Но вот даже умирающие люди верили тирану;

   Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда, его слова нам зачитывали, и мы им твердо верим. Я и сегодня еще верю в это, потому что надо хоть во что-нибудь верить. Если это окажется неправдой, то во что же мне верить? Тогда я не хочу ждать ни весны, ни лета, ничего, что приносит радость. Оставь мне эту веру, дорогая Грета, я всю свою жизнь или по крайней мере восемь лет верил в фюрера и в его слово... Это ужасно, с какими сомнениями здесь относятся к его словам, и стыдно, что нечего возразить, потому что факты против них. Если то, что нам обещают, не будет выполнено, значит, Германия погибла, потому что в таком случае никто не будет верен своему слову.

  Стальлук ударил ногой в пальму, так что сбил верхушку и заметил:

   - Вера пропала, только когда вы стали терпеть поражение за поражением.

  Хотя с другой стороны в этом уникального нет.. В сорок первом году пленные солдат крыли, не стесняясь матом Сталина. Тут ответная реакция.

  Строчки подтверждают это;

  О, эти сомнения, эти ужасные сомнения, если бы можно было поскорее от них избавиться! Нам ясно, что мы стали жертвой тяжелейших ошибок руководства и все это "раздувание" значения крепости Сталинград нанесет нашему народу и народам вообще тяжелейший урон. И все же мы еще верим в счастливое воскресение нашего народа. Об этом позаботятся люди с правдивым сердцем. Придется проделать после войны огромную работу, чтобы положить конец проискам всех сумасбродов, дураков и преступников. Те, кто вернется с войны, выметут их, как сор из квартиры. Мы - прусские офицеры и знаем, что надо делать, когда в нас нужда.

  Если есть Бог, написала ты мне в твоем последнем письме, он скоро вернет тебя мне живым и здоровым. Ты писала: такого человека, как ты, который любит животных и цветы и никому не делает зла, любит своего ребенка и жену, Бог непременно сохранит. Благодарю тебя за эти слова, письмо твое теперь всегда со мной в нагрудном кармане. Но если ты, дорогая, ставишь свою веру в существование Бога в зависимость от исполнения твоей надежды, ты окажешься перед очень тяжким решением. Я ведь религиозный человек. Ты всегда была верующей, но теперь это изменится, если мы будем исходить из нашей прежней позиции, ибо обстоятельства таковы, что выбрасывается на свалку все, во что мы верили. Я ищу слова, чтобы сказать тебе об этом. Или ты уже догадываешься сама? Мне показался странным тон твоего последнего письма от 8 декабря. Сейчас у нас середина января. Это теперь на долгое время, а может, и навсегда, мое последнее письмо. Мой товарищ, которому надо на аэродром, захватит его, потому что завтра из нашего котла уйдет последний самолет.

  Стальлук заметил сам себе:

   - В принципе, конечно, предвидеть фланговые удары с охватом Сталинграда было нетрудно. Особенно если учесть, что еще в августе сорок второго года генерал Гайдне предупредил, что протянутый к Сталинграду палец может быть отсечен фланговыми ударами.

  И немцы-солдаты понимают, что их командование подставило;

  Положение уже стало неконтролируемым, русские в трех километрах от последней летной базы, и если мы ее потеряем, отсюда и мышь не вырвется - и я в том числе. Конечно, и другие сотни тысяч, но это слабое утешение, что делишь смерть с другими. Если Бог есть... Там, на другой стороне, это тоже повторяют многие, и, наверное, миллионы в Англии и Франции.