Леонид Латынин - Чужая кровь. Бурный финал вялотекущей национальной войны Страница 18

Других монахов из Золотниковской пустыни на телегах доставили, на лошадях монастырских, вроде как и лошадей взяли, и монахов подвезли, а это тридцать верст от Суздаля, и все четыре церкви вниманием своим не оставили – не так, конечно, как Малюта, без правежа, но тоже не с пустыми руками вернулись. И Собор Успения Богородицы с двумя приделами, и Воздвижения Честного креста, и Казанскую Богородицу, и Всех Святых.

Но вообще в Суздале с мужским населением монашеским дело хуже было, чем с женским.

Еще монахов гнали из Боголюбова монастыря, что был второго класса и стоял в одиннадцати верстах от самого Владимира, между рекою Клязьмою и Нерлью. Святой князь Андрей Юрьевич и поставил его там на тыщу лет.

А почему там поставил, ежу понятно. Как не поставить, если произошел такой случай: ехал Андрей Юрьевич из Киева в Суздаль и вез с собой икону Пресвятой Богородицы, что нам теперь как Владимирская известна; было это в 1154 год.

А лошади, которые икону везли, вдруг возьми и встань, устали, видно, запрягли других, но и те ни с места. Там храм во имя Божьей Матери поставили. А уж при ней и обитель, а около обители потом и город именем Боголюбов. В 1238 год ордынцы все сожгли, что сожгли, а обитель стоит, как стояла. Даже икона осталась жива, что в 1157 год написана в память о явлении Богоматери князю Андрею во сне. Праздник этой иконы – два раза в год. Первый – почти в день пробуждающегося медведя 25 березозола, или марта, а второй – 18 июня, или кресеня, тоже близко от Купалы. Емелины дни.

А последних монахов, что до нужного счета не хватало, пригнали из Шуи из Шартоминского-Николаевского третьего класса монастыря, в котором три церкви было – Николы, Казанская с приделом Григория Акрагантийского и над вратами – Сретенская.

А вот с монахинями вышло ближе. В Суздале их много. В одном Покровском, что за спиной, первого класса, густо.

Монастырь знатный. Заложен он в 1364 год князем Андреем Константиновичем Суздальским, щедр был князь, о душе думал сначала, а обо всем другом потом. В монастыре церковь Покрова Богородицы, в ней гробница княгини Соломонии Юрьевны, в иночестве – Софии, супруги великого князя Василия Иоанновича, что скончалась здесь в 1542 год 16 декабря, или студиня, иначе. Здесь, в монастыре, схоронена и жена Ивана Грозного, одного из трех великих кровавых русских жрецов, что народ на жертвенник густо положил, – Анна из рода Васильчиковых. Здесь жили и царица Мария, супруга царя Василия Шуйского, и царица Евдокия, первая жена второго жреца, Петра Великого, – вся русская история побывала тут и осела в ризницах да кладовых, да на лицах монахинь тенью вышла; монастырь, как осадок от настоя, – вся боль, весь свет на дне, и пока жизнь течет, он живет, пока не разобьется банка и весь осадок на землю не прольется, а с ним и вся суть живая в почву не уйдет, да чем-то наружу выйдет.

И Ризоположенский монастырь не отстал, монахинь на сбор поставил, хотя этот, в отличие от Покровского, второго класса. А древний, с 1207 года живет. Да и то благодать на нем положена. Мощи здесь преподобной Евфросинии, обретенные в 1699 год 18 сентября, или вресеня, иначе.

При нашествии Батыя в 1238 год весь Суздаль был разорен дотла ханом, а Ризоположенский, где в это время жила преподобная Евфросиния, благодаря молитвам ее цел остался.

Но не поленились и из Владимира монахинь доставить, из Княгинина монастыря второго класса, что еще семь сотен лет назад строить начали. А строил его великий князь Всеволод третий по желанию супруги своей Марии. И изо всех трех церквей еще кое-что взяли – прихватили, в Суздаль привезли. Конечно, не мощи мученика Авраамия и не княгини Александры, первой жены Александра Невского, и не Марии, основательницы монастыря, и не княгини Вассы, второй жены Александра Невского, и не их дочери Евдокии. Было что взять в соборе Успения Богородицы, и Казанской Богородицы, и Иоанна Златоуста.

А еще из соседних храмов попов с попадьями да детьми их натащили, и всего образовалось ровным святым счетом 450.

Собрал Илия всех, согнали их его помощники в один гурт потеснее, чтобы, не напрягая голоса, Илия говорить мог серьезные слова. И он сказал:

– Вот что, уважаемые, вера ваша не истинная и бог ваш ослабел за две тысячи лет, состарился, потому столько церквей в дым ушло и потому столько попов с монахами на тот свет бегом убежали, разлюбил вас бог, не говоря о том, что одряхлела десница божья. Вот что я надумал. Поставлю-ка я перед своим наганом тельца безгрешного, а чтобы в безгрешности его вы убеждены были, он будет еще в утробе матери.

Опричники Илии вывели против него и поставили к реке спиной заранее избранную Илией беременную попадью именем Вера – жену отца Алексея Ильинской церкви, что на холме, против северо-западного угла Кремля строения 1744 год. Живот у ней был большой, и попадья должна была вот-вот рожать.

– Безгрешно дитя в утробе матери? – спросил Илия.

Все молчали, но было очевидно, что дитя безгрешно.

– Так вот, – продолжал Илия. – Если я из своего вот этого нагана, – показал он, подняв вверх наган, – стрельну и их убью, то я вас всех казню, поскольку ваш бог не защищает безгрешную душу. А если не попаду, или наган не стрельнет, или пуля отлетит, я с вами в монастырь пойду, монахом стану и до конца дней своих вашему богу молиться буду.

А за четыре года до этой поры Илия скрывался от властей в доме одной суздальской вдовы, и, несмотря на то что вокруг голодали в соседних домах, в доме вдовы не уменьшались мука в кадке и масло в кувшине. А когда заболел сын вдовы, Илия сидел над ним и кормил, и песни над ним пел, и когда сын поправился, и вдова, и сын уверовали в чрезвычайную силу Илии.

И, веря вместе с ними в свою чрезвычайную силу, глава чрезвычайки города Суздаля собрал этих попов с их женами, и монахов, и монахинь, чтобы проверить, правильно ли он сделал, что пошел бороться за новую троицу – счастье, равенство, братство, – или он заблуждается, и сам с волнением стал ждать результата своего эксперимента. Но ничего для него неожиданного не произошло. Получив в голову и грудь четыре свинцовые пули, Вера, прижав руки к животу, упала на зеленую, покрасневшую траву на берегу Каменки и забилась в судорогах.

И только у единственного зрителя, крестьянина Ивашки монастырской деревни Княжье, что не раз сидел в каменном мешке тюрьмы Покровского монастыря за варку пива в будний день, случайно оказавшегося на берегу Каменки в толпе, из правого косившего глаза сползла, задерживаясь на щетине, желтая слеза.

А Илия, более ничего не говоря, самолично всех оставшихся 449 попов, попадей, их детей, и монахов, и монахинь неторопливо, несуетно, но усердно и даже сноровисто, каждого предварительно повернув затылком к себе, отправил на тот свет, где их ждал, разумеется, по их вере, рай за мучения их. И, завершив так же добросовестно и кропотливо, размеренно, по-рабочему, складно и тщательно всю работу, отправился к вдове, которая теперь в церковь не ходила, верила в него, и сын вдовы, тоже веривший в Илию, работал вместе с ним в чрезвычайке, хотя возрасту ему было всего шестнадцать лет.

А мальчика, которого в судорогах вытолкнула из себя попова жена, подобрали ехавшие мимо на телеге старики Сумароковы из села Яковлевское, что жили во втором овражном возле храма Николы Чудотворца, и дали потому мальчику имя Николай. Посадили Сумароковы на телегу еще четверых бедных странников именем Ставр, Сара, Рахиль и Тихон. Сара была слаба – ибо только что родила сына, и он умер, и его закопали вместе с убитыми монахами и монахинями, священниками, их женами и чадами в одну общую безымянную могилу.

А спустя восемнадцать лет мальчик именем Николай забьет на допросе насмерть Суздальского Илию, узнав из документов и затем личных ответов чрезвычайного начальника, кто и как помог ему появиться на свет Божий, а после этого сам уверует в прежнего Бога и уйдет из Москвы в неизвестном направлении, и пропадет из глаз своего опричного хозяйства навсегда.

И тут сон в Емеле, как рыба, шевельнул хвостом и ушел глубже, почти на самое дно…

Часть седьмая

Бурный финал вялотекущей национальной войны

Главы о побитии камнями общего врага всея Москвы – Медведко, христианским именем Емеля, и последующем затем пожаре, приведшем к очередной штатной погибели земли Московской и переходе ее жителей в Подмосковье

Москва, год 2017-й…

Емеля поднял веки от тепла, которое коснулось их. Вокруг, видимое со ступенек Лобного, ходило волнами море факелов, которые трепетали на ветру, как свечи в церкви, где выбиты окна, выломаны двери, выщерблены фрески, на полу лежат разбитые ящики из-под хозяйственного мыла, стирального порошка «Лотос» и средств для чистки мебели, но поют ангелы, и от их дыхания и сквозняка трепетом и сиянием исходит маленький огонек свечи, зажатый в руке пятилетнего мальчика под простертым в дырявом куполе Пантократором. Служба в зените: «Господи, помилуй, Господи, помилуй», – стоит в воздухе, как столб света из пробитого купола. Такими церквами второй век полна Москва.