Аарон Дембски-Боуден - Чёрный Легион: Омнибус Страница 3

Хотя разум Мехари порой испускал такие же импульсы памяти, тогда я ничего в нем не почувствовал. Второй рубрикатор смотрел на меня бесстрастным неподвижным взглядом Т-образного визора шлема, сжимая болтер в величественной позе стража.

Я не раз пытался объяснить противоречивость живых мертвецов Нефертари, но мне всегда недоставало верных слов. В последний раз, когда мы беседовали на эту тему, все кончилось особенно жалко.

— Они там и не там, — говорил я ей. — Оболочки. Тени. Не могу объяснить это тому, у кого нет второго зрения. Это все равно, что пытаться описать музыку родившемуся глухим.

В тот момент Нефертари провела своей когтистой перчаткой по шлему Мехари, и ее хрустальные ногти поскребли одну из неподвижных красных глазных линз. Ее кожа была белее молока, светлее мрамора, достаточно прозрачной, чтобы видеть тусклую паутину под кожей на угловатых щеках. Она и сама выглядела полумертвой.

— Ты это объяснишь, — отозвалась она с сухой чужеродной улыбкой, — если скажешь, что музыка — это звучание эмоции, которую музыкант выражает аудитории посредством искусства.

Я кивнул на ее изящное опровержение, но более ничего не сказал. Мне не доставляло удовольствия делиться подробностями проклятия братьев даже с ней, не в последнюю очередь из-за того, что на мне лежала часть вины за их судьбу. Это я пытался помешать Ариману в последний раз бросить кости.

Это я потерпел неудачу.

Знакомая пульсация окрашенного виной раздражения вернула меня обратно в настоящее. Рядом со мной зарычала Гира.

За мной, — приказал я двум рубрикаторам. Команда с потрескиванием прошла по психической нити, соединявшей нас троих, и связь загудела от их подтверждения. Мехари и Джедхор двинулись следом, глухо стуча подошвами по палубе.

В длинном проходе, ведущем на мостик, с треском ожил еще один вокс-динамик.

— Иди к нам, — произнес он. Очередная монотонная просьба забраться вглубь холодных коридоров корабля.

Я посмотрел прямо на один из бронзовых акустических рецепторов, которые испещряли сводчатые стены основного хребтового коридора. Этому придали форму улыбающейся андрогинной погребальной маски.

— Зачем? — спросил я.

Из динамиков по всему кораблю шепотом раздалось признание, всего лишь очередной голос среди песен призраков.

— Нам одиноко.

Жизнь на борту «Тлалока» была контрастна и противоречива, как и на всех имперских кораблях, выброшенных на берега Преисподней. В Великом Оке существовали как владения стабильности, так и истерзанные потоки, и корабли, заходившие в пространство Ока, в конечном итоге впадали в такое же состояние нерегулярности течения.

В этом царстве мысль становится реальностью, если иметь силу воли, которая необходима, чтобы вызвать нечто из ничто варпа. Если смертный чего-то жаждет, варп зачастую предоставляет это, хотя подобное редко не сопровождается нежданной ценой.

После того, как слабейшие покончили с собой, будучи не в силах совладать с собственным непослушным воображением, на хаосе обломков начала возводиться иерархия экипажа. В сводчатых залах «Тлалока» общество вскоре перестроилось по принципу деспотичной меритократии. Те, кто был мне наиболее полезен, возвышались над теми, кто не был. Так вот просто.

Многие в экипаже были людьми, которых забрали в рабство во время набегов в ходе войн Легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше — звероподобные мутанты, урожай генных хранилищ Сортиариуса. Ночь за ночью по коридорам разносилось эхо их рева при ритуальных схватках, пока они сражались на нижних палубах, где смердело звериной шерстью и потом.

Чтобы добраться до Анамнезис, ушло почти два часа. Два часа переборок, со скрежетом медленно открывающихся в режиме малой энергии. Два часа трясущихся подъемных и опускных платформ. Два часа темных коридоров и звука песни варпа, терзающей металлические кости корабля. Под мелодию натужных поскрипываний по хищному телу «Тлалока» изредка проходила дрожь, когда корабль рассекал наиболее плотные из волн Ока.

Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось реактивировать поле Геллера внутри Ока, однако эта область была больше варпом, чем реальностью, и за нами пылал океан демонов.

Я не обращал внимания на мелодию варпа. Прочие в нашем отряде утверждали, что во время самых жестоких бурь слышат голоса — голоса союзников и врагов, предателей и преданных. Я ничего подобного не слышал. По крайней мере, голосов.

Гира следовала за нами, периодически исчезая в тенях по собственной прихоти или из-за соблазна на что-то поохотиться. Моя волчица входила в область мрака и возникала где-то еще из другой тени. Каждый раз, когда она сливалась с пустотой, я чувствовал резонирующую дрожь в незримых узах, связывавших нас.

Мехари и Джедхор, напротив, вышагивали в безмолвном согласии. Я находил в их обществе мрачное успокоение. Не будучи одаренными собеседниками, они воплощали собой непоколебимое присутствие.

Порой я обнаруживал, что разговариваю с ними, как будто они до сих пор живы, обсуждаю свои планы и отзываюсь на их стоическое молчание так, словно они на самом деле отвечают. Я гадал, как бы расценили мое поведение еще способные дышать сородичи на Сортиариусе, и подвержен ли подобному кто-либо еще среди уцелевших из Тысячи Сынов.

Чем дальше мы уходили вглубь корабля, тем менее он напоминал скорбную крепость и тем сильнее — трущобы. Аппаратура становилась все более ветхой, а обслуживавшие ее люди — еще более жалкими. Когда я проходил мимо, они кланялись. Некоторые плакали. Кое-кто разбегался, словно паразиты на свету. Им всем хватало ума не заговаривать со мной. Я не питал к ним особой ненависти, однако из-за роящихся мыслей рядом с ними было неприятно находиться. Они вели бессмысленную жизнь во тьме, рождаясь жить и умирать рабами непостижимых господ на непонятной войне.

Нижние палубы опустошали циклы эпидемий. Большинство из наших набегов за рабами представляли собой просто массовое восполнение неквалифицированной рабочей силы, раз в несколько десятилетий требовалось атаковать другой Легион, чтобы заполнить палубы экипажа после очередной заразы, порожденной Оком. Око Ужаса было неласково к немощным и слабовольным.

Когда я добрался до огромных взаимосвязанных помещений Внешнего Ядра, начало преобладать разрушающееся чувство порядка Анамнезис. Громадный зал населяли сервиторы и закутанные культисты Бога-Машины, которые поголовно занимались лязгающей аппаратурой, тянувшейся по стенам и потолку и установленной в гнездах, вырезанных в полу. Это был неприкрытый мозг «Тлалока» с венами из композитных кабелей и витых проводов, а плотью из ветшающих черных стальных машин и ржавеющих железных генераторов.

Однозадачные рабочие бригады по большей части игнорировали проход своего господина, хотя культисты-надсмотрщики кланялись и расшаркивались так же, как людское стадо на верхних палубах. Я ощущал их нежелание склоняться перед властью, которая не разделяет поклонения Омниссии, однако я не был к ним жесток. Пребывая здесь, они могли служить нуждам самой Анамнезис, а такой чести алкали многие в Культе Машины.

Мало кто приветствовал меня искренне почтительными жестами повиновения, узнавая командира корабля. Их уважение не имело значения, меня не заботили и те, кому его недоставало. В отличие от неквалифицированных людей-чернорабочих, также влачивших жизнь без солнца в чреве корабля, у этих жрецов были более насущные обязанности, чем простираться ниц перед владыкой, обращающим на них мало подлинного внимания. Я позволял им спокойно трудиться, а они отвечали мне таким же вежливым игнорированием.

Над сгорбленными жрецами и шаркающими сервиторами высились несколько роботов-часовых: человекоподобные кибернетические воины типов «Таллакси» и «Бахарат» в каждом зале. Все они стояли неподвижно, опустив головы и повесив оружие. Как и сервиторы, неактивные роботы не замечали нашего перемещения из Внешнего Ядра во Внутреннее.

Внутреннее Ядро представляло собой один отсек, закрытый группой загерметизированных переборок, куда имели доступ лишь высшие чины корабля. Автоматические лазерные турели неохотно ожили, выдвинувшись из гнезд в стенах на скрипучих механизмах и отслеживая наше приближение по подвесной палубе. Я сомневался, что энергии для стрельбы хватит более, чем половине из них, однако зрелище того, что управляющий «Тлалоком» машинный дух все еще придерживается определенных стандартов, ободряло.

Вход во Внутреннее Ядро был вычурным, почти как во дворце. Сами двери представляли собой огромные плиты темного металла, на которых были выгравированы волнистые и свивающиеся тела просперских змей, высоко держащих гребнистые головы и широко раскрывающих челюсти, чтобы пожрать двойное светило.