Мэтью Стовер - Новый Орден Джедаев: Изменник Страница 3

- Джейсен Соло. Слушай внимательно. - Ее голос был добрым и мягким, а в дыхании чувствовался запах специй, выросших в чужеродной почве. - Все, что я говорю тебе - это ложь. В каждом заданном тебе вопросе - ловушка. Ты не найдешь правды во мне.

Она приблизилась настолько, что ее усики защекотали ухо Джейсена, и прошептала:

- Из всего, чему ты не веришь, это - единственное, чему верить можно.

Джейсен уставился в ее глаза, их чернота была затягивающей, как межзвездное пространство. Он прошептал:

- Кто ты?

- Я Вержер, - просто ответила она. - А кто ты?

Она замерла в терпеливом ожидании, чтобы удостовериться, что у него нет ответа на этот вопрос; потом она отвернулась. Зев прохода раздвинулся - с влажным звуком, словно губы раскрылись для поцелуя - и Вержер покинула его, даже не оглянувшись на прощание. Стены и потолок заскрипели, как стариковские суставы, и "объятия боли" ужесточили хватку.

Джейсена Соло снова охватила агония. Только теперь с ним не было Силы - ни прохладного дыхания живого и разумного, ни присутствия Джейны, ни самой жизни. Там, где Джейсен, осталось только белое свечение.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СПУСК

ГЛАВА ПЕРВАЯ. КОКОН

Небольшой корабль из йорик-коралла вынырнул из небытия в разреженное межзвездное пространство, плотность материи которого измерялась парой атомов на кубический метр. Корабль выписал сложную дугу, изменив тем самым и вектор, и скорость движения, а затем унесся, оставив позади себя прямой, как лазерный луч, ионный след. Точка, из которой он ушел в гиперпрыжок, выбросила поток радиации.

Через неопределенное время, на неизвестном расстоянии, в регионе, неотличимом от первого, безопасном благодаря воздействию параллакса нескольких звездных скоплений, тот же самый корабль выполнил точно такой же маневр.

В этом длительном полете корабль мог врываться в реальное пространство несчетное количество раз, только чтобы еще раз исчезнуть в небытии.

Джейсен Соло висит в белом свечении, думает. Он начинает постигать уроки боли.

Свечение выплевывает его время от времени, словно "объятия боли" каким-то образом понимают его; словно они могут чувствовать пределы его выносливости. Когда лишняя минута в белом свечении начинает угрожать убить его, "объятия боли" раскрываются, и он соскальзывает в реальность этого помещения, этого корабля. Когда жар становится невыносимым, и его истощенные нервы и мозг перестают чувствовать ожоги, "объятия боли" укладывают его на пол, и он даже может поспать, пока остальные устройства - или существа, поскольку он не уверен, в чем же разница, и есть ли она вообще - умывают его и обрабатывают его раны, оставшиеся от царапающего, рвущего, пронзающего захвата "объятий боли". Еще больше устройств-существ ползают по нему, словно прядущие тараканы, вкалывая ему питательные растворы и воду, чтобы поддерживать в нем жизнь.

Даже без помощи Силы его джедайские способности позволяют ему пережить мучения; его разум вновь и вновь проходит сквозь медитативный цикл, который возводит стену самоконтроля между его сознанием и белым свечением. Несмотря на то, что его тело страдает, Джейсен может удерживать свое сознание за пределами боли. Но стена самоконтроля не вечна, а "объятия боли" терпеливы.

Они подтачивают его воображаемые заслоны с невозмутимым упорством морской волны, размывающей утес; скрытое чутье "объятий боли" каким-то образом позволяет им знать, что он защищает себя, и их натиск медленно нарастает, как шторм, превращающийся в ураган, пока стены не падают, и Джейсен не начинает биться в конвульсиях. И только тогда, дойдя до крайних пределов его терпения и перейдя их, обрушив на него целые галактики страданий, "объятия боли" медленно ослабевают.

Джейсену кажется, что белое свечение поглощает его - что "объятия боли" питаются его страданиями, но не так жадно, чтобы он не мог оправиться и перестать кормить их. За ним ухаживают, присматривают, как за блуждающей водорослью с чадианской глубоководной фермы. Его существование измеряется приливными циклами боли, которая накатывает, пока не достигает наивысшей точки, и отступает ровно настолько, чтобы он смог отдышаться. "Объятия боли" заботливы: они не позволяют ему утонуть.

Иногда, когда он выныривает из белого свечения, Вержер ждет его. Бывает, она сидит сбоку от него, и смотрит немигающим взглядом хищного крылана-осоеда; бывает, кружит по комнате, поднимая свои птичьи ноги, как когтистый аист, пробирающийся через болото. Очень часто она необъяснимо добра к нему и лично обрабатывает его раны со странно приятной заботливостью; и Джейсен гадает, не получил бы он, не услышал бы он больше, если бы не постоянное внимание стебельков, свисающих с потолка.

Все же чаще он просто сидит или лежит, и ждет. Он обнажен, и кровь сочится из его запястий и лодыжек. Хуже, чем обнажен - он совершенно лыс. Живые механизмы, ухаживающие за его телом, выщипали все его волосы. Все до единого - с головы, с рук, с ног, с лобка, из подмышек.

Выщипали его брови. Выщипали ресницы.

Однажды Джейсен спросил своим тонким, квакающим голосом:

- Как давно?

В ответ он получил лишь вопросительный взгляд. Он начал снова:

- Как давно я здесь?

Она плавно передернула плечами, что он обычно принимал за пожатие плечами.

- Давно ли ты здесь, неважно, так же, как и то, где это, собственно - здесь? Время и пространство принадлежат живущим, малыш Соло. Но ты к ним не имеешь никакого отношения, так же, как и они к тебе.

И всякий раз он получает подобные ответы на все свои вопросы; в конце концов он перестает спрашивать. Вопросы требуют усилий, на которые он не способен.

- Наши хозяева служат жестоким богам, - сказала Вержер, когда он во второй, или в пятый, или в десятый раз очнулся лишь для того, чтобы увидеть ее рядом с собой. - Истинные Боги постановили, что жизнь - это страдание, и дали нам боль, чтобы мы убеждались в этом все время. Некоторые из наших хозяев добиваются покровительства Истинных Богов, истязая себя; особенно этим славился домен Шаи. Они ныряли в "объятия боли", как ты или я могли бы нырнуть в бассейн. Возможно, они надеялись, что наказывая самих себя, они тем самым предотвращают наказание, которое им назначено Истинными Богами. В этом, надо полагать, они... э, прогадали. Но может быть - как любят шептаться их недоброжелатели - они просто привыкли наслаждаться болью. Боль может стать наркотиком, Джейсен Соло. Теперь ты это понимаешь?

Казалось, Вержер не волновало, ответит ли он; она была совершенно самодостаточна, болтая без умолку на любую произвольную тему, как будто наслаждаясь самим звуком своего голоса - но если его хватало на то, чтобы поднять голову, проквакать ответ или пробормотать вопрос - разговор немедленно переводился на тему о боли.

Им было о чем поговорить, и Джейсен узнал много важных вещей.

В первый раз истинное понимание урока пришло к нему однажды, когда он бился в мучительных конвульсиях на неровном полу. Сучковатые манипуляторы "объятий боли" по-прежнему придерживали его, но не крепко - лишь обозначая контакт, не более.

Они свисали расслабленными спиралями из волокнистых, узловатых связок растительного мускула, перемещавшегося и сокращающегося под кожистым потолком комнаты.

Эти минуты отдыха ранили Джейсена почти так же, как и пытки: его тело медленно, но верно восстанавливало свою форму; суставы становились на места, а растянутые мышцы расслаблялись, и это было болезненно. Когда бесконечные пытки вдруг все-таки прекращались, мысли Джейсена вновь и вновь возвращались к Анакину; к зияющим ранам, которые нанесла его смерть; к тому, как смерть Анакина подействовала на Джейну, подтолкнув ее к тьме; к тому, как, должно быть, страдают их родители, потеряв обоих сыновей...

Скорее чтобы отвлечься от этих мыслей, чем действительно желая поговорить, Джейсен повернулся к Вержер и спросил:

- Зачем ты делаешь это со мной?

- Это? - испытующе разглядывала его Вержер. - А что я делаю?

- Нет... - он закрыл глаза, привел в порядок свои мысли, рассеянные болью, и снова посмотрел на нее. - Нет, я говорю о йуужань-вонгах. Об "объятиях боли". Меня подвергли ломке, - сказал он. - Эта ломка имеет какое-то значение, наверно. Но это...

Его голос сел от отчаяния, но Джейсен взял себя в руки и начал говорить только тогда, когда у него появилась уверенность, что язык снова слушается его. Отчаяние приходит с темной стороны.

- Почему они пытают меня? - спросил он ясно и просто. - Меня даже ни о чем не спрашивают...

- Почему? - это такой вопрос, который всегда сложнее, чем ответ на него, - сказала Вержер. - Возможно, тебе следовало бы лучше спросить - что? Ты говоришь - пытки, ты говоришь - ломка. Для тебя - да. А для наших хозяев? - она наклонила голову, и ее гребень стал оранжевым. - Кто знает?