Гэрет Уильямс - Часть 2 : Мгновение радости в горести жизни. Страница 3

Я любил Элизабет. Возможно, она была единственной, кого я так любил — полностью и безоглядно. Без сомнений, без страха, ничего не оставляя себе. Она была единственным прекрасным творением моей жизни.

Мне тяжко без нее. Без нее — больше, чем без кого-либо еще. Она была невинна.

Я привык к мысли, что за это я и сражаюсь — ради этого я уничтожил "Черную Звезду", заключал союз с Тенями — чтобы защитить невинных. Не знаю, верю ли я в это до сих пор.

Не знаю.

— Как твои дела?

— А, хм?

— Ага. Хочешь сказать, что все в порядке, так?

— А, ага.

Кивок головой.

— Ну... — Дэвид моргнул и отвел взгляд.

Мэри осталась с Лианной, отослав Дэвида присматривать за Майклом, — проследить, чтобы тот не натворил чего-нибудь, о чем пожалеет после, — например, не забрел бы ненароком в термоядерный реактор. Впрочем, ей не о чем было волноваться. Майкл Гарибальди был сейчас похож на статую, неспособную двигаться, думать, и даже членораздельно разговаривать.

— Все будет в порядке, — Дэвид попытался успокоить будущего отца. — Все отлично. Лианна здорова. Никаких проблем. Местные доктора — кудесники. Все будет в порядке.

— А, хм?

— Мистер Гарибальди?

Дэвид обернулся. Майкл — нет. Это оказалась доктор Хоббс.

— Ребенок вот-вот появится на свет. Вы уже можете пройти сюда.

— Хм, а?

Дэвид сгреб Майкла за руку и толкнул его в нужном направлении. Доктор Хоббс весело закатила глаза.

Дэвид ухмыльнулся.

Я любил Элизабет. Я любил Анну тоже, но не точно так же. Анна и я... мы всегда были так далеки друг от друга. Я на "Вавилоне" — она в своих обожаемых археологических экспедициях. До тех пор, пока она еще занималась ими. После смерти Элизабет она все бросила. Забавно. В те годы мы стали еще дальше друг от друга, чем прежде, — несмотря на то, что виделись куда чаще.

Анна всегда так любила свою археологию. Когда-то она сказала мне, что это одна из немногих вещей, которыми она владеет мастерски. Копаться в обломках прошлого... Я помню ее смех, когда она задавалась вопросом, не прилетят ли с экспедицией на Землю какие-нибудь инопланетяне через миллион лет...

Я знал, как она увлечена этим, и не видел в этом ничего плохого. Это значило, что я мог проводить больше времени с Элизабет. Не то, чтобы я был слишком занят, чтобы оставаться с ней, когда рядом была Анна... что ж, впрочем, так, верно, оно и было. Но когда Анны не было, я тянул до последнего, стараясь остаться возле Ориона как можно дольше. У нас тогда были и другие корабли, и мы старались сделать жизнь более-менее похожей на что-то привычное, так что мне удавалось добиваться, чтобы "Вавилон" большую часть времени выполнял лишь патрулирование или стоял на обслуживании. Элизабет была на попечении Мелиссы, двоюродной сестры Анны, но я виделся с ней так часто, как мог.

Мелисса мне нравилась. Она была одной из немногих членов семьи Анны, с кем Анна действительно была близка. Так или иначе, она жила на Орионе. Ее муж служил в Вооруженных Силах, — офицер среднего ранга на... вспомнил, на "Геракле". Проклятье, не могу вспомнить, как его звали. Не думаю, что это так важно. "Геракл" не пережил гибели Ориона. Точно так же, как и Мелисса. Мне... мне кажется, что чистой случайностью было то, что Анна в это время была в экспедиции. Меня там тоже не было. Тогда я, как помнится, выполнял задание, связанное с миссией Вавилон 4. Это не важно.

Я никогда не забуду лица Анны, когда я сказал ей. Я видел, как что-то умерло в ее глазах...

У нее была любимая поговорка: "Любовь не знает границ". Она была права и она ошибалась. Любовь не знает границ в виде стен, расстояний, географии. Границы памяти и души — совершенно другое дело.

Сколько границ между нами сейчас? Границы памяти? Границы судьбы? Той же самой судьбы, которая свела нас всех троих в одно время и в одном месте. Встретимся ли мы двое — мы трое — снова когда-нибудь, там, где не падают тени?

Конечно же, нет. Что ждет любого из нас, если заглянуть вперед? Черви в земле, чистое пламя, медленный дрейф в пустоте космоса? И то, если повезет.

"Любовь не знает границ". А как насчет расовых границ? Кожи и костей? Или — истории? Пятен крови, которых никогда не смыть?

Я вновь возвращаюсь к Деленн. В последнее время она в моих мыслях чаще, чем Анна; почти так же часто, как и Элизабет. Какие границы разделяют нас теперь? И сможем мы когда-нибудь преодолеть их?

Да и хочу ли я?

Когда я впервые начал думать об этом? Когда вернулся с Нарна и увидел ее почти сломленной, с разбитой душой и телом? Когда я забрал ее на Вавилон, чтобы спасти себя, так же, как и ее? На Вавилоне 4? Когда она помогла мне выбраться из пучины отчаяния после смерти Анны? Когда мы были в той камере на минбарском корабле, — тогда мы разговаривали, делились друг с другом шутками и просто... были рядом?

Я не знаю. Я не думаю, что смогу точно указать этот момент. Да это, наверное, и неважно. Я не могу вспомнить и момент, когда я впервые понял, что люблю Анну.

Я даже не знаю точно, люблю ли я Деленн. Как я могу любить ее, черт побери? Но... она так одинока. Мне известно такое одиночество — я сам пребывал в нем. Старкиллер — герой, победитель, спаситель. Просто слова. Слова, которые отгородили меня ото всех. Даже от Дэвида. В особенности — от Анны.

Она одинока. Может быть, в этом дело. Я сопереживаю ей. Может быть, даже сочувствую. Но смогу ли я простить ее?

Вот в чем вопрос.

Знать бы ответ...

Красота... какая красота!

Появление Альфреда Бестера, вошедшего в комнату, отвлекло Дэвида Корвина от созерцания Майкла Гарибальди и Лианны Кеммер, лелеявших своего младенца. Это было словно вторжение темноты в обитель света. Взгляд Корвина потемнел. Неужели они не заслужили этого момента радости? Он попытался было придать своему лицу нейтральное выражение, но тут же понял, что это глупо. Бестер все равно почувствует фальшь в любой напускной эмоции.

Бестер, впрочем, казался каким-то смущенным. Он задержался в дверях, словно боялся войти. Его выражение напоминало... если бы Корвин знал его хуже, он решил бы, что это страх.

Майкл взглянул на него.

— Эй, босс! — воскликнул он, обретя, наконец, дар речи. — Подойдите-ка.

Бестер улыбнулся и слегка наклонил голову, входя в комнату. Мимо Корвина и Мэри он прошел, словно мимо пустого места.

— Итак, — в его голосе слышалось что-то, отличное от его обычного саркастического высокомерия. — Вы уже решили? Это Фрэнк Альфредо или Альфредо Фрэнк?

Майкл тихонько усмехнулся, и Корвин вдруг понял, что улыбается вместе с ним. Он посмотрел на Мэри, и их взгляды встретились. На ее лице тоже была улыбка.

— Ах, — вздохнула Лианна.

Несмотря на то, что голос ее был слаб, и выглядела она ужасно, в ее глазах были подлинные покой и счастье.

— Нет... мы тут были... немного заняты. Почему бы... почему бы вам не выбрать имя для него?

Бестер ошеломленно выпучил глаза, и Корвин опять улыбнулся. Приятно узнать, что и телепату можно преподнести сюрприз.

— Правда? — сказал Бестер. — Значит... имя? Ну... Фрэнк — это хорошее имя. Да... вполне хорошее.

Майкл заулыбался.

— Спасибо вам, босс.

Лицо Лианны тоже озарилось улыбкой.

— Не хотите ли... подержать его на руках, сэр?

— В самом деле? Да. Спасибо вам.

Нежно и осторожно Бестер принял ребенка из рук Лианны и приблизил к своей груди. Чистосердечная, искренняя, добрая улыбка засветилась на лице телепата. Корвин своими глазами видел это, и он не мог ошибиться.

— Здравствуй, малыш, — мягко сказал Бестер. — Добро пожаловать в наш Приют.

Корвин от удивления поднял брови. Даже учитывая, что он не мог видеть это вполне ясно, на какое-то мгновение ему показалось, что в уголке глаза Бестера блеснула маленькая слезинка.

Но, даже если и так, длилось это лишь один миг.

Я устал от одиночества, но что же испытываем мы все, как не одиночество? Мы все одиноки, — одиноки везде и всегда, когда задумываемся об этом. Нас никто и никогда не сможет по-настоящему понять. Чаще всего мы не способны понять даже самих себя. Судя по тому, что Деленн говорила мне о вере минбарцев, даже Вселенная не способна понять себя, так как же мы можем надеяться понять других людей?

Я думаю, отец нашел бы ответ, будь он здесь. Но его больше нет, и я опять возвращаюсь к себе. Один, пойманный тишиной и темнотой, разговаривая лишь со своими мыслями и воспоминаниями. Я ищу понимание, но нахожу лишь замкнутый круг. Все возвращается туда, откуда началось. Раньше или позже, все возвращается к началу, и на всем пути уже не остается ничего нового для тебя.