Елена Асеева - Коло Жизни. Середина. Том 1 Страница 31

Перший мгновенно узрел зябь, пробежавшую по лицу старшего сына, и, протянув к нему руку, принялся голубить тыльной стороны длани его щеку и губы, очень тихо и мягко молвив:

— Ну, что ты моя драгоценность так напряжен? Никак не пойму? Что-то происходит, я же чувствую… скажи мне…

— Нет, Отец, все хорошо, — немедля отозвался Вежды и зрелось, как крутнулись несколько утопленные желваки на его скулах, абы он с трудом справлялся со своим волнением. — Просто надо посетить дольнюю комнату, а она почти пустая… и хранилище в пагоде тоже, как я понял… — Бог всеми силами пытался перевести волнительный для него разговор в иное русло.

— Хочешь, я заправлю пагоду в Отческих недрах, и направлю к вам? — заботливо вопросил Перший, и более резким движением перст на коже сына всколыхал золотое сияние.

Медлительно повернул голову, дотоль прижатую к плечу старшего Димурга, в направление Вежды, Седми и в его темно-мышастых треугольной формы радужках очей промелькнул неприкрытый испуг, который право молвить никто не узрел, ибо он был мгновенным.

— Нет… не надо, — откликнулся сын Першего, степенно уводя разговор в безопасное место. — Мор пришлет заправленную тарель. Мы с ним столковались давеча, а та заодно подхватит туесок с бесицами-трясавицами.

— Ну, смотри сам, моя любезность, — отметил старший Димург, не желающий давить на сына, несомненно, ощущая неоднозначность его состояния, и не в силах понять, что с ним происходит. — Грудница, Галдея, — обратился Перший к бесицами-трясавицам и те единожды развернули головы в его сторону. — Как только проведете надобные процедуры над мальчиком, сообщите Господу Вежды, чтобы он унес его на Землю в бессознательном состоянии. — Теперь Бог медлительно расплел руку, выпустил из объятий Седми и развернулся в сторону кувшинки, где плавал отрок. — И более, — вельми властно молвил он, — чтобы не было промахов, как ноне… Это недопустимо!

— Сие не наша вина Господь Перший, — немедля отозвалась одна из бесиц-трясавиц та, что стояла справа от кувшинки, величаемая Грудница. — Сие способности лучицы. Она очень мощная, сильная и как я узрела, с легкостью подчинила себе плоть господина… Уверена ее мощь будет нарастать. Однако сама плоть весьма слаба здоровье, господин достаточно нервозный мальчик, подвержен, судя по всему, перепадам настроения, что как итог…

Впрочем, бесице-трясавице не удалось досказать, ее перебил Вежды, испугавшись, что та не ведающая о его замыслах, сейчас ляпнет Отцу чего лишнего. Посему с негодованием в голосе дыхнул:

— Замолчи! Сей же миг! Сызнова!.. сызнова затарахтела!

— Молчу, — тотчас откликнулась Грудница и ее выпученные уста обидчиво изогнулись.

— Вот и молчи, — рыкнул на бесицу-трясавицу Вежды и нежданно тягостно сотрясся всем телом, вероятно, начиная гневаться.

— Да разве я говорю, Господь? Разве вы не слышите, я молчу, — отозвалась бесица-трясавица и рывком отвернула в сторону лицо, уставившись на лежащего в кувшинке мальчика. — Да и вообще в худжре, ежели прислушаться толкуете лишь вы.

— О, да, что же это такое, в самом деле. Где же ты молчишь? Ты препираешься со мной, — днесь голос Вежды слышимо заколыхался и он широко отворил оба глаза, живописав темно-бурую радужку с вкраплениями пульсирующих черных пежин, точно жаждая той безбрежностью сомкнуть рот собственному созданию.

— Ничего я не препираюсь, — немедля отозвалась Грудница и порывчато пожала худобитными плечами. — Я вам отвечаю. Я же не могу вам не отвечать. Коль вы спрашиваете, толкуете со мной, как же в ответ я могу молчать, что тогда подумают иные Зиждители про нас Господь Вежды. А они подумают, что мы ваши творения не почтительны к вам, не соблюдаем положенных нам законов, а потому достойны как такового уничтожения.

— Уничтожения! вы и впрямь заслуживаете уничтожения, — тягостно молвил Вежды, словно сама эта мысль его пугала. Златое сияние кожи на нем нежданно поблекло и перемешалось с чернотой, сделав Бога и вовсе каким-то обиженно-мрачным. — Ты все время со мной препираешься, ведешь не имеющие смысла потения, вступаешь в бестолковые споры и прения. Словом ты меня, как и иные бесицы-трясавицы, огорчаешь. И ноне я прямо-таки уверен, вы делаете это нарочно, ведая, как я вами дорожу, а вы тем бессовестно пользуетесь.

— Ничего подобного ни я, ни иные бесицы-трясавицы не делают, — голос Грудницы наполнился какой-то насыщенной сиплой мягкостью, точно она видела пред собой хворого, раскапризничавшегося ребенка, которого нужно было напоить лекарством. — Это просто вы, Господь, вельми утомлены. И я, и Трясца-не-всипуха, и Огнеястра, словом мы все пришли к выводу, что Господь Перший вас мало бережет, возлагает на ваши трепетные плечи непомерные обязанности. Поэтому вы все время находитесь в состоянии повышенной нервозности, усталости и раздражительности. Плохое самочувствие, настроение и не проходящее чувство недовольства, все это преследует вас…

— Да, — перебивая бесицу-трясавицу, нежданно вставил Перший. — Теперь я понимаю, почему отослана Трясца-не-всипуха и иже с ней. Очевидно, они так часто толковали с моим малецыком? — вопросил у Раса старший Димург и его мощный глас, точно отрезвляющая хлесткая затычина враз пригнула голову Грудницы.

— Достаточно часто, Отец, — отозвался Седми, и легохонько роняя смех, ярко засветился густо-алым светом, окутавшим не только его тело, но, кажется, и само серебристое сакхи.

— Спасибо, Отец, — благодушно произнес Вежды, прикрыв очи до тонких щелей, и воззрился с нежностью в лицо Першего. — Я уже устал с ними спорить… Они совсем отбились от рук.

Старший Димург теперь заключил в объятия старшего сына, и, прижав к груди, полюбовно облобызал его дугообразные брови, с теплотой в голосе отметив:

— Знаешь, мой дорогой, будем честны, бесицы-трясавицы никогда не отбивались от рук. Ибо и меня, и иных Зиждителей слушают безоговорочно. Однако с тобой у них все по-иному, оно как ты при творении этих созданий, вложил в них присущие только тебе качества. И одно из них, способность в любой морг вступать в спор. Склонность к полемике в данном твоем творение обратилась почему-то только против тебя.

Глава четырнадцатая

Яробору Живко в это лето исполнилось шестнадцать лет. Он за прошедшие три года, кажется, еще сильнее вытянулся, но так и не смог набраться коренастости. Уж и неведомо, почему Перший узрел в нем крепость, оной никогда там и не было. Верно, эту крепость Бог просто хотел в нем видеть, не более того. Потому как мальчик продолжал быть худеньким, его покатые с выпирающими косточками плечики не имели той самой присущей его сродникам мышцастости, и чудилось все, что касаемо усилий Яробор Живко делает лишь благодаря собственным жилам. Может потому, второе имя Живко, обозначающее живой, быстрый, Збигнев Варун ему даровал так толком ничего, и, не добившись от мальца, нежданно появившегося к вечеру подле дуба, находящегося воочью в каком-то коматозном состоянии. Из того самого состояния мальчик выходил еще пару дней, ощущая мощную слабость и степенно обретая собственное тело и мысли, ибо таким образом действовало заложенное в плоть бесицами-трясавицами лекарство.

За прошедшие года в жизни отрока… юноши произошло много чего примечательного. Во-первых, их общине все-таки пришлось покинуть обжитые места и уйти многажды севернее, туда ближе к начинающейся горной гряде, подымающей свои вершины к поднебесьям. Так распорядился Вежды, более не желая сердить Родителя и, конечно, тревожить Крушеца. Во время данного перехода, который пришелся на весенний период, Твердолик Борзята тяжело простудился и заболел, а вмале умер. Прошло лишь пару месяцев, и вслед за мужем ушла и мать Яробора Живко, Белоснежа… к тому времени и впрямь став подобной своему имени, с почти белыми волосами.

Основав новое поселение, которое днесь возглавил, как и полагалось, старший из братьев Чеслав Буй, юноша перебрался жить к нему, поелику был еще достаточно юным, чтобы образовывать свою семью…

Семью…

Да только Яробор Живко не желал ни той семьи, ни жизни в общине. В нем особенно после возвращения с последнего испытания все переменилось. Разговор, оный он услышал благодаря способностям Крушеца, полностью перевернул его представления о верованиях, и даровал возможность почитать Першего, как равного Небо. Ведь не зря подле его величания прозвучало имя Бога Седми, воплощением которого являлся семиглавый крылатый, огненный пес. Сын самого Небо, этот Бог охранял посевы, бился с болезнями и слыл всегда непримиримым противником Першего. Однако из того, что услышал мальчик, явствовало, что Седми не являлся противником Першего, а вспять действовал подле него… него… Того, Бога, каковой отроку неизвестно почему был всегда близок… кто был им любим.

С тех самых пор как силою обстоятельств, а вернее способностями лучицы Яробор Живко услышал толкование Богов, он и вовсе перестал ощущать единство с членами своей общины. И если раньше не хорошие вопросы задавал Крушец, теперь их с особой язвительностью стал озвучивать сам мальчик. Степенно наполняясь отчуждением в отношении близких и желанием увидеть… или хотя бы услышать Их!..