Стив Лайонс - Имперская гвардия: Омнибус Страница 39

Я опустил цепной меч, нанося верхний удар, и Коваль парировала его булавой, ударив её навершием по клинку. Разряд прошёл по цепному мечу и впился в руки, цепь зарычала, когда кулаки конвульсивно сжались. Спина напряглась от сокрушительного парализующего удара. Но я ожидал этого, и потому заранее сместил вес вправо. Я упал. Внезапный вес и вращающаяся цепь вырвали булаву из её рук. Она покатилась по платформе, Коваль перепрыгнула через меня, бросившись за оружием.

Платформа застонала. Скалобетон вздулся.

Коваль замерла. Зловещий треск остановился. Она потянулась за булавой.

Моя нервная система сбоила. Моя голова потяжелела от боли, словно булыжник, а руки были неподвижны, как свинец. Моё тело словно сговорилось с предателями. Нет, так я не умру.

Я заорал, и полный ненависти крик прорвался сквозь минутную слабость. Передо мной была расширяющаяся трещина в наблюдательной платформе. Я встал. Мои движения были резкими, судорожными, но я смог поднять цепной меч и опустить его в трещину, разрывая ослабевшие опоры.

Коваль отреагировала мгновенно, но слишком поздно. Платформа поддалась, две трети её поверхности отвалились от правой стороны. Она поползла вниз, и Коваль потеряла равновесие. Она пыталась прыгнуть вперёд, но притяжение тащило её вниз. И вот с грохотом большая часть головы обвалилась. Коваль исчезла в скалобетонной лавине, падающей на улицу.

Я тяжело поднялся. Приходя в себя, я повернулся к Шроту. Он прижался спиной к ограждению узкого полумесяца — всего, что осталось от платформы. Вернак сверлила его взглядом, полным в равной мере ненависти и презрения. Я вложил цепной меч в ножны и подошёл к губернатору. Он открыл рот. Но я не дал ему возможности умолять. Я схватил его за руки, оторвал от ограждения и сбросил вниз.

Его крик был долгим. Он затих в эхе оседающих обломков.

Вернак и я смотрели друг на друга. У Абидоса будет новый губернатор, хотя пока об этом знали только мы.

— Он был прав, не так ли? — сказала Вернак, и голос её был очень уставшим, очень старым.

— Да, — я кивнул. — Нам нужно исцелить раны.

Слова оставили дурной привкус. Но то, что мне придётся сказать потом будет ещё хуже.

Когда мы спускались по лестнице, остатки головы святого Каррина рухнули на землю.

Смерть Валентина Шрота была объявлена случайностью, трагедией, выпавшей на долю многообещающего лорда, решившего посетить статую, которую он обещал восстановить. Лишь один из жителей планеты узнал правду кроме меня и Вернак. Я рассказал её Хольтену, когда посетил его камеру на следующий день.

И я рассказал ему, что об этом узнает только он.

— Меня не освободят.

— Да. Твоя казнь прижжёт рану от убийства. Если же мы расскажем всем, что сын губернатора устроил его убийство, желая скрыть собственное предательство, то раны будут гноиться.

Всё, что я сказал, было абсолютной правдой. Я не оспаривал необходимости мученичества Хольтена. Но тогда это было самым тяжёлым решением, которое я когда-либо принимал, самыми тяжёлыми словами. Я справился с отвращением к себе и исполнил свой долг. Да, в моей душе останется новый шрам, но я не дрогнул. Я не гордился тем, что делал, но и не медлил. Иногда достаточно помнить о долге.

— Тогда я умру ради высшего блага Империума, — сказал Хольтен.

— Да, — мне не понравился выбор слов. Эта фраза стала проклятьем на Абидосе. Но писец был прав.

— Хорошо, — блаженно улыбнулся Хольтен.

Но его готовность исполнить свой долг не делала легче мой.

Виселица была возведена в центре площади Его Истребляющего Милосердия. Вновь жители Абидоса и спасшие их полки были призваны стать свидетелями зрелищ. Это станет печальным завершением прервавшихся торжеств. Но это всё равно будут славить, как победу. Предателя покарают. Это сильнее очистит душу Абидоса. Очередной шаг к искуплению планеты…

Бренкен и я вновь сидели на мраморных скамьях.

— Так тебе было легко принять решение? Комиссар, я не думала, что вы так цените целесообразность.

— Нет. Но я понимаю необходимость. Я видел на Мистрале то, к чему могут привести беспорядки. Мы не для того спасали Абидос от тау, чтобы его разорвали изнутри.

Она что-то проворчала. Я не мог понять, согласна она или нет.

На площади Хольтен поднимался по ступеням навстречу петле. Виселица находилась выше постамента. Его смерть увидят все собравшиеся граждане. Приговорённого сопровождали двое рядовых Адептус Арбитрес. Его запястья и колени были скованы цепями, но походка казалось мне лёгкой.

— Вот человек, знающий, что в его смерти есть смысл, — сказал я Бренкен. — И это важно.

Безымянный писец станет символом. Его смерть станет новым началом для Абидоса. Когда он поднялся по ступеням, то без сомнений направился к петле. Там он встретился с исповедником-палачом, потребовавшим покаяния.

Хольтен отказался.

— Удивительно, — прошептал я. Хольтен играл свою роль. Он добровольно стал козлом отпущения. Он выбрал бесчестье, чтобы лучше послужить Императору.

Они повесили его, и толпа заревела от ненависти к предателю — громче, отчаянней, чем несколько дней назад на торжествах. Над кричащими от гнева верующими раскачивался труп.

Я смотрел то на него, то на обезглавленную статую Каррина, видя перед собой мир, возрождающийся на костях убитых святых.

Дэвид Эннендейл

Обломки

Вражеский огонь загнал нас в убежище.

Неприятель находился на вершине холма. Окопавшийся. Защищённый. Невидимый. Мы же были как на ладони и не могли понять, откуда стреляют. Лазерный огонь бил по нам настолько жёстко, что казалось, будто сама Ночь вопила потоками убийственной энергии. Прежде чем забежать в укрытие, мы потеряли три отделения. Прямо передо мной выстрел угодил в газовый карман, и я отпрыгнул назад, рукой закрывая лицо от жара взрыва. Пламя омыло бойцов и вплавило противогазы в плоть. Шквал огня снова хлестнул по нам, и я побежал сквозь дым и смрад горящих трупов.

Шестая рота 252-го полка Армагеддонского Стального Легиона залегла. Нашим убежищем оказался разбитый сухогруз. Его происхождение, название и даже первоначальная форма были стёрты временем, и я угадал, чем оно когда-то было, лишь по размеру этой развалины, по длине и изгибу изъеденных коррозией остатков корпуса. Очевидно, судно врезалось в поверхность этой луны, после чего с него сняли всё, хоть сколько-нибудь ценное, и разобрали на металлолом. Теперь его стальные кости ржавели, обгладываемые едкими дождями Айоноса. Остался только циклопический хребет, будто измученный артритом.

— Приманка, — сказал мне сержант Отто Ганосчек, пока я переводил дыхание за дырявой железной стеной. — Эти проклятые корабли были приманкой.

Он снял противогаз и вытер рукавом плаща пот со лба. Сержант был худощав и выглядел намного старше своего возраста: всегда залитое румянцем лицо, седеющие волосы. Он смотрелся как ветеран и командовал своим отделением под стать. Однако на самом деле сержант был всего на несколько лет старше меня, а мантия комиссара на моих плечах до сих пор сидела непривычно.

— Действительно приманкой, — согласился я. — И мы на неё клюнули.

Ганосчек махнул рукой, охватывая жестом весь Айонос: «Мы, явно, не первые».

В этом он тоже был прав. Я выглянул в дыру в корпусе и посмотрел на холм, так как пока не оставил надежду оценить расположение и количество сил противника. Нам требовались сведения хоть на йоту подробнее, нежели мало о чём говорящие «на возвышенности» и «много». «Их не меньше тысячи», — решил я.

Ночь опустилась на Айонос. Планета, вокруг которой вращалась луна, — газовый гигант Килазма — заслоняла уже треть неба, но взошла лишь наполовину. Её зелёное пятно проглядывало сквозь дождевые облака и подчёркивало местные пики, перекрученные и изломанные. То были обломки тысяч кораблей, занимавших это многовековое кладбище для жертв гнусных еретиков, которых мы пришли истребить.

— Приманка, — повторил я. — Выходит, атака на Статерос тоже была завлекающей. Но кого они хотели поймать?

— Нас? — предположил Ганосчек.

— Может и так. Но зачем?

Набег культистов на соседнюю систему Статерос отличался зверской жестокостью. Были опустошены три колонии, разрабатывавшие залежи в астероидах, их ресурсы разграблены, и везде кровью убитых гражданских намалёваны восьмиконечные звёзды Хаоса. Разобраться в ситуации послали «Кастеляна Беласко», фрегат шестой роты. Мы пустились в погоню до Айоноса за флотилией, как мы тогда думали, не превышающей кучку лихтеров. Мы прилунились и атаковали в том месте, где посчитали расположен их лагерь. Однако выяснилось, что это была очередная уловка.

Затекавшие под фуражку и за воротник кислотные капли мороси неприятно жгли кожу. Пехотинцы привыкли на Армагеддоне и к худшему, но в дополнение осадки разъедали металл остовов кораблей, и те исторгали из себя легко воспламеняемые газовые пузыри.