Фрэнк Херберт - Дом глав родов Дюны [= Капитул Дюны] Страница 4

Тэг представил себе руки, роющиеся в грязи, бережно рыхлящие почву вокруг саженцев; ирригацию, проводимую со всей возможной тщательностью и вниманием; строительство оград, не позволяющих скоту заходить сюда с пастбищ, окружающих плантации и здания первого Дома Собраний.

К тому времени он уже знал о гигантском песчаном черве с Ракис.

Смерть этого червя послужила причиной появления существ, именуемых песчаной форелью. Из-за этой песчаной форели и разрасталась пустыня. Частично эта история была связана с его предыдущей инкарнацией — с человеком, которого называли «Башар». Великий воин, погибший, когда эти ужасные женщины, Чтимые Матры, разрушили Ракис.

Тэг нашел, что эти занятия одновременно и увлекают, и тревожат его. Он чувствовал в себе какие-то лакуны, пустоты, которые должна была заполнять память. Должна была, но не заполняла. Эти провалы в памяти заполняли сны, но и сны уходят. А временами перед его внутренним взором появлялись лица. Он почти слышал слова. Бывало и так, что он знал имя вещи — просто знал, еще не успев спросить. Особенно хорошо вспоминались названия разных видов оружия.

Он начинал осознавать многое. Вся эта планета должна была стать пустыней, и перемены начались потому, что Чтимые Матры решили уничтожить Бене Джессерит, воспитавшую его.

Почтенные Матери, наблюдавшие и контролировавшие его жизнь, зачастую относились к нему с почтительным страхом — к нему, вечно одетому в черное, суровому до аскетизма. Да еще эти глаза — синее в синем, без белков. Говорили, это из-за спайса.

Только Одрейд проявляла к нему чувство, похожее на искреннюю привязанность, — а Одрейд была весьма важной персоной в мире Бене Джессерит. Все называли ее Преподобной Матерью, и она велела ему называть ее так же. Но только не в садах, где они были одни. Там он называл ее Матерью.

На утренней прогулке во время, близившееся к сбору урожая, в девятый год его жизни, в третьем кругу яблоневых садов они наткнулись на небольшую ложбинку, в которой не было деревьев, но зато она заросла разнотравьем. Одрейд положила руку на плечо Тэга и придержала его там, где он мог видеть дорожку из отдельных черных камней, ведущую сквозь густую траву, в которой поблескивали маленькие звездочки цветов. Почтенная мать была в странном настроении; это было слышно по ее голосу:

— Собственность — интересный вопрос, — сказала она. — Эта планета — наша собственность, или мы — собственность планеты?

— Мне нравится, как здесь пахнет, — сказал Тэг. Одрейд убрала руки с его плечей и легонько подтолкнула его вперед:

— Здесь собраны травы для обоняния, Майлз. Ароматические травы. Рассмотри их хорошенько и выясни их названия в библиотеке, когда мы вернемся. Ну, иди же!

Он попытался обойти выползший на дорожку вьюнок, но, услышав эти слова, твердо ступил на зеленые усики растения, вдохнув острый запах.

— Они были посажены именно для этого: когда на них ступаешь, они отдают тебе свой аромат, — сказала Одрейд. — Прокторы учили тебя тому, как справляться с ностальгией. Они говорили тебе, что ностальгию часто вызывают запахи?

— Да, Мать…

Обернувшись и взглянув туда, куда только что ступил, он прибавил:

— Это розмарин.

— Откуда ты знаешь? — голос Преподобной звучал настойчиво; она требовала ответа.

Он пожал плечами:

— Просто — знаю.

— Возможно, это изначальная память, — Одрейд казалась довольной.

Они пошли дальше по ложбинке, полной странных ароматов, и снова голос Одрейд зазвучал задумчиво:

— У каждой планеты — свой характер, на каждой есть место, где мы пытаемся восстановить уголок Старой Земли. Иногда воплощение лишь смутно напоминает замысел, но здесь нам была суждена удача.

Она наклонилась и, сорвав тонкий побег ядовитозеленого растения, растерла его в пальцах. Понюхала:

— Шалфей.

Она была права, но он не смог бы сказать, откуда знает это.

— Я чувствовал этот запах в пище — иногда. Это как меланж?

— Нет, это растение улучшает вкус, но не изменяет сознания, — она выпрямилась и посмотрела на мальчика с высоты своего роста. — Запомни это место, Майлз, хорошенько запомни. Миры, породившие нас, давно исчезли, но здесь мы восстановили их малую частицу.

Он чувствовал, что она учит его чему-то очень важному. Он спросил:

— Почему ты подумала, что эта планета владеет нами?

— Мои Сестры считают, что мы — правители этой земли. Ты знаешь что-нибудь о правителях?

— Это как Ройтиро, отец моего друга Йорги. Йорги говорит, что его старшая Сестра когда-нибудь станет правителем их плантации.

— Верно. На некоторых планетах мы живем много больше, чем кто бы то ни было, но мы — только правители.

— Если не ты владеешь Домом Собраний, то кто же?

— Быть может, никто. Мой вопрос таков: какую метку мы наложили друг на друга — мои Сестры и эта планета?

Он взглянул снизу вверх в ее лицо, затем перевел взгляд на свои руки. Быть может, именно сейчас Дом Ордена накладывает на него свою печать, свою метку?

— Большинство таких отметин — внутри нас, глубоко внутри, — Одрейд взяла его за руку. — Идем. Они покинули травяную ароматную долину и поднялись по склону во владения Ройтиро, а Одрейд все говорила:

— Сестры редко создают сады с чисто ботаническими целями. Сады должны не только услаждать взгляд и обоняние.

— Пища?

— Да, в первую очередь то, что поддерживает нашу жизнь. Сады дают пищу телу. И та ложбинка позади — она тоже дает пряные травы для нашей кухни.

Он чувствовал, как ее слова вливаются в него, заполняя пространство между провалами в памяти. Он чувствовал, что значит предусмотреть все на века вперед: деревья для того, чтобы заменять потолочные балки, растения, предназначенные для того, чтобы сдерживать оползни, не позволять разрушаться берегам рек и озер, чтобы предохранять плодородный слой почвы от эрозии под действием ветров и дождевой воды, чтобы не допустить обмеления морей — и даже водяные растения, пища и убежище для рыбы… Бене Джессерит приходилось также думать о деревьях, дающих убежище и тень, и даже о тех, что будут бросать причудливые тени на газоны.

— Деревья и прочие растения для любых симбиотических отношений, — сказала Одрейд.

— Симбиотических? — это было новым словом.

Она стала объяснять на примере того, с чем Тэг уже встречался — например, когда ходил собирать грибы:

— Грибница будет жить и расти только подле подходящих ей корней. И каждый гриб находится в симбиозе с определенным деревом или растением. Каждое дерево или растение берет у других что-то, что ему нужно…

Она продолжала объяснение, и наконец, утомленный учением, Тэг поддал ногой поросшую травой кочку — и тут заметил взгляд Одрейд. Странный, какой-то неуютный взгляд. Он сделал что-то оскорбительное. Почему на одно растение можно наступить, а на другое нельзя?

— Майлз! Трава не дает ветру иссушить плодородный слой и развеять его, унеся частицы его куда-нибудь далеко — на речное дно, скажем.

Он знал этот тон. Тон упрека. Он снова взглянул на оскорбленную им траву.

— Эти травы кормят наш скот. Некоторые дают семена, которые мы употребляем в пищу с хлебом или другой едой. Некоторые — надежная защита от ветра, как лесополосы…

Он знал это. Пытаясь отвлечь Одрейд от отповеди, он спросил:

— Лесополосы? — произнося слово по слогам.

Она не улыбнулась. Тэг понял, что напрасно пытался обмануть Одрейд. Он сдался и вновь принялся слушать. Урок продолжался.

— Когда сюда придет пустыня, — говорила Одрейд, вероятно, виноградники погибнут последними — их корни уходят в землю на несколько сот метров. Сады погибнут раньше.

— Почему они должны погибнуть?

— Чтобы уступить место более важной жизни.

— Песчаным червям и меланжу.

Он увидел, что ее обрадовали эти слова: ей было приятно, что он знает о связи между песчаными червями и спайсом, который был необходим для существования Бене Джессерит. Он не знал точно, какова была эта необходимость, но ему рисовался круговорот: песчаные черви — песчаная форель — меланж — и снова по кругу. И из этого круга Бене Джессерит выбирала то, что было нужно Сестрам.

И все же это учение утомило его, а потому он спросил:

— Если все это все равно умрет, зачем мне снова возвращаться в библиотеку и учить имена деревьев и растений?

— Потому что ты человек, а в людях живет желание классифицировать. Вешать на все ярлыки.

— Почему нам так нужно называть вещи?

— Потому что таким образом мы заявляем право на то, чему даем имена. Мы принимаем на себя права владения, которые могут оказаться обманчивыми и опасными.

Итак, она снова вернулась к праву владения.

— Моя улица, мое озеро, моя планета, — говорила она. — На них навсегда — моя печать. А печать эта может и не пережить тебя — разве что останется как вежливая уступка победителя… или слово, которое вспоминается со страхом.