Аарон Дембски-Боуден - Ловец душ Страница 47

Они превратили себя в надежнейшее оружие Императора, в клинок страха.

А теперь их призывали за это к ответу, словно грешников, обреченных склонить колени перед разгневанным божеством?

Позор. Безумие. Святотатство.

Воины десятой, двенадцатой и шестнадцатой рот стали последними из Повелителей Ночи, кто ступил на поверхность Нострамо. Событие было из ряда вон выходящим, потому что мало кто из Астартес возвращался в родные миры, а жители Нострамо не славились гордостью за сражавшихся на имперских фронтах сынов.

Парад получился скромным, но организованным с душой. Он состоялся по инициативе капитана, возглавлявшего три роты. Пока экспедиционный флот заправлялся и проходил починку в доках над Нострамо, пятьдесят Астартес из каждой роты должны были приземлиться и промаршировать вдоль главного проспекта Нострамо Квинтус, идущего от космопорта.

Талос помнил, что даже в то время счел эту затею излишне сентиментальной. Тем не менее он спустился на поверхность на «Опаленном» вместе с остальными девятью Астартес Первого Когтя, тогда еще полностью укомплектованного.

— Я не понимаю, — сказал он брату-сержанту Вандреду, которому лишь через несколько месяцев предстояло стать капитаном десятой и много десятилетий спустя — Вознесенным.

— Чего ты не понимаешь, брат-апотекарий?

— Смысл этой высадки. Парад на поверхности. Я не понимаю, зачем капитан десятой отдал такой приказ.

— Потому что он прекраснодушный болван, — ответил Вандред.

Остальные согласно заворчали, в том числе Ксарл. Талос больше ничего не сказал, однако остался в уверенности, что тут кроется нечто большее.

Конечно, так и было. Но прошли долгие месяцы, прежде чем он узнал что.

Во время самого парада — который оказался подозрительно многолюдным — Талос маршировал рядом с братьями, сняв шлем и прижав к груди болтер. Ощущения были великолепные, несмотря на стоявшую поначалу на улицах тишину. Затем тишину нарушили приветствия и хлопки, поначалу робкие, но скоро переросшие в овацию. Безразличные к имперским делам жители Нострамо в присутствии Повелителей Ночи отбросили привычную апатию и бурно приветствовали своих защитников, вернувшихся в родной мир.

И в этом не было ничего унизительного. Если говорить о Талосе, то он, скорее, испытывал удивление.

Неужели люди Нострамо настолько прониклись любовью к Империуму, что искренне радовались приходу избранников Императора? Он провел юность в этом мире, прячась, убегая, воруя и убивая в темных городских трущобах. Империум всегда был чем-то далеким и не стоящим внимания.

Все настолько изменилось за два десятилетия? Конечно же нет.

Так почему они здесь? Возможно, любопытство вытащило их на улицы, а торжественность момента заставила разразиться криками и аплодисментами?

Или, подумал он с чувством внезапной неловкости, люди решили, что они возвращаются навсегда. Что они вернулись, дабы вновь установить суровые законы, некогда введенные Ночным Призраком.

Трон… Так вот в чем дело. Вот почему они так рады видеть Астартес. Жители Нострамо надеялись, что в отсутствие повелителя-примарха сыны Ночного Призрака вернутся и возьмут на себя его бремя. Уроки Призрака забылись, и след молчаливой войны примарха затерялся в прошлом. Талос и сам жил здесь и с трудом мог поверить, что его родной мир когда-то был бастионом порядка и закона.

И вот теперь он почувствовал унижение. Толпа возлагала на них огромные надежды. И Талос знал, какое страшное разочарование ждет его сограждан.

Стало еще хуже, когда люди начали выкрикивать имена. Не оскорбления, просто имена. Не все, однако то здесь, то там в выстроившейся вдоль проспекта шеренге людей отдельные голоса выкрикивали имена. Талос не понимал зачем. Были ли это их собственные имена, надеялись ли они получить благословение от воинов со звезд? Или имена их сыновей, вступивших в ряды Астартес и, возможно, сейчас марширующих по широкому проспекту?

Настал один из самых трудных моментов для Талоса. Он так далеко ушел от прежней жизни, что даже не мог угадать, о чем думают другие люди.

Тонкая цепочка полицейских, удерживающих собравшихся, разорвалась в нескольких местах. Раздались пистолетные выстрелы, под ноги толпы упало два или три человека, решившихся подобраться ближе к Астартес. Лишь немногие достигли цели и смешались с марширующими воинами. Они метались туда и сюда, растерянные, одурманенные, похожие на испуганных зверьков, и отчаянно всматривались в лица Повелителей Ночи.

Средних лет мужчина заскреб грязными ногтями по нагруднику Талоса.

— Сорион?

Прежде чем Талос успел ответить, человек уже убежал дальше, чтобы повторить вопрос другому Астартес в двух рядах позади.

Легион не останавливался. Снова защелкали пистолетные выстрелы: полицейские в дорогих деловых костюмах застрелили одного из смертных. Они осмелились стрелять только потому, что бедняга отошел достаточно далеко от марширующих Астартес. Никто из полицейских не собирался умирать, если промажет и случайно оцарапает священные доспехи сынов Ночного Призрака.

Какая-то старуха пристала к Ксарлу. Она едва доставала Астартес до пояса.

— Где он? — визжала старая карга, цепляясь иссохшими руками за броню идущего воина. — Ксарл! Где он? Ответь мне!

Талос видел, до чего неловко его брату, хотя тот не сбился с шага. Старуха, чьи глаза дико блестели из-под копны нечесаных седых волос, заметила взгляд пророка. Талос немедленно отвернулся, но почувствовал, как слабые руки женщины ухватили его за локоть.

— Взгляни на меня! — молила она. — Взгляни на меня!

Талос не оглянулся. Он продолжил маршировать. Сзади раздался протяжный стон — старуха отстала.

— Взгляни на меня! Талос! Это же ты! Посмотри на меня!

Выстрел полицейского оборвал ее крики. И Талос возненавидел себя за то, что почувствовал облегчение.

Пятью часами позже, на борту «Опаленного», Ксарл уселся в соседнее кресло.

Никогда раньше — и никогда впредь — Талос не видел такой нерешительности на лице брата.

— Это было нелегко для всех нас. Но ты хорошо держался, брат.

— Что такого я сделал?

Ксарл сглотнул. По лицу его медленно растеклось понимание.

— Эта женщина. В толпе. Ты… не узнал ее?

Талос склонил голову набок, внимательно глядя на Ксарла.

— Я едва ее видел.

— Она назвала тебя по имени, — настойчиво продолжал Ксарл. — Ты действительно не узнал ее?

— Они читали наши имена со свитков на доспехах. — Талос сузил глаза. — Она назвала и твое имя.

Ксарл встал и шагнул прочь. Талос тоже поднялся и крепко сжал наплечник брата:

— Говори, Ксарл.

— Она не читала имена. Она знала нас, брат. Она нас узнала, даже через двадцать лет и несмотря на все изменения. Трон, Талос… Как же ты не узнал ее?

— Я не узнал ее. Клянусь. Я видел только старую смертную.

Ксарл сбросил руку Талоса с плеча. Он не обернулся. В его словах прозвучала та же роковая окончательность, что и в выстреле, оборвавшем мольбы старухи.

— Эта старая смертная, — медленно проговорил Ксарл, — была твоей матерью.

Такие мысли беспокоили Талоса сейчас, когда он возвращался на орбиту с измочаленной войной поверхности Крита. Воспоминания, все это время надежно запертые в глубинах подсознания, вырвались на свободу.

Настроение на борту транспортника было мрачным, несмотря на победу, которую только что одержали Первый и Седьмой Когти. Они сразили титана — пусть даже только титана класса «Пес войны», младшего брата «Владык войны» и «Императоров», крушивших города… Это деяние будет запечатлено на их доспехах и выгравировано на броне «Ока бури». Нострамские руны будут возносить славу победителям до той ночи, пока их безжизненные тела не падут на землю и братья по легиону не растащат их древние доспехи.

Но атмосфера оставалась безрадостной. Победу, добытую столь дорогой ценой, вряд ли стоило считать победой. Талос вспомнил, что похожие слова написал военный теоретик Малкарион в годы, последовавшие за убийством Ночного Призрака.

И эта мысль, эта ассоциация погрузила Талоса — уже вскрывшего самые темные и мрачные тайники в самых ненавистных участках памяти — в еще большее отчаяние.

Заказное убийство. Смерть. Святотатство.

В последний раз он плакал той ночью — ночью, наполненной мучительной болью, — когда стоял вместе с тысячами братьев и смотрел, как нанятая Императором сучка уходит из монастыря-крепости, держа в обтянутой перчаткой руке голову их отца.

За несколько часов до этого Талос в последний раз говорил со своим сюзереном.

— Моя жизнь, — сказал примарх, опустив голову и не глядя на собравшихся капитанов и избранных воинов легиона, — ничего не значила.