Аарон Дембски-Боуден - Ловец душ Страница 52

Ксарл не ответил. Кирион наблюдал, как его брат молча приближается — они вновь сошлись на полпути вокруг зала. Проходя мимо, Ксарл сжал край наплечника Кириона. Это был странный и неловкий момент. Даже сквозь рубиновые линзы шлемов Кирион ощутил, как брат смотрит ему прямо в глаза, впервые за долгие годы.

— Говори, — проворчал Ксарл. — Попробуй оправдаться, если это возможно.

— Представь, — начал Кирион, — потаенный голос, звучащий у каждого в душе. Голос их страха. Когда я с тобой, с Талосом, с Узасом… я не слышу ничего. Мы Астартес. «Тогда как тела смертных заполнены страхом, мы пусты и холодны».

Ксарл усмехнулся, услышав цитату из трудов Малкариона. Умно, очень умно.

В воксе треснул голос Меркуция:

— Секретничаете втайне от вашего нового товарища по отделению?

— Нет, брат, — ответил Кирион, — прости, мы скоро закончим.

— Конечно.

Меркуций отключился.

— Продолжай, — сказал Ксарл.

— Рядом со смертными по-другому. Я слышу их страхи. Это похоже на стыдливый шепот — много голосов, сливающихся в один хор. Когда ты, Ксарл, убиваешь смертного, ты видишь только то, как свет угасает в его глазах. Я слышу его безмолвный плач, слышу, как он шепчет о родном мире, который никогда больше не увидит, о жене, с которой ему было так тяжело расстаться. Я… собираю эти мысли из разума каждого встречного, как спелые плоды с дерева.

Псайкерская зараза, подумал Ксарл. В годы славы примарха таких несчастных изгоняли из легиона или преображали в соответствии с суровыми правилами обхождения с псайкерами и их использования. Неукрощенный талант псайкера был приманкой и распахнутой дверью для демонов варпа.

— Продолжай, — сказал он.

Произнести это слово во второй раз оказалось куда труднее.

— Ты не можешь представить, что я слышу в присутствии Вознесенного, брат.

Голос Кириона дрогнул и зазвучал неуверенно, словно воин не мог подобрать нужные слова.

— Он кричит… затерявшись во тьме собственного разума. Он выкрикивает имена, имена живых и мертвых братьев, умоляя нас отыскать его, спасти его, убить его. — Кирион перевел дыхание, прежде чем продолжить. — Вот что я слышу, когда оказываюсь рядом с ним. Его муки. Его ужас оттого, что он полностью потерял над собой контроль. Он уже не Астартес. Одержимость дала ему возможность ощущать страх, и страх выел его изнутри. Ужас прогрыз в нем туннели, как тысяча голодных червей.

Ксарл осознал, что все еще сжимает наплечник Кириона. Он поспешно убрал руку, борясь с гневными нотками в голосе.

— Я прекрасно прожил бы без этого знания, брат.

— Так же как и я. Но я открыл правду не для того, чтобы испортить тебе настроение, брат. Внутри Вознесенного обитают две души. Вандред, чей крик медленно угасает в пустоте. И что-то другое… что-то, родившееся из его ненависти и смешавшееся с чужим разумом. Когда Талос пригрозил, что разбудит Малкариона, я впервые услышал, как обе души взвыли в унисон. То, что осталось от Вандреда, и завладевший им демон — они оба боятся этой секунды.

— Мы здесь, — упрямо сказал Ксарл. — Мы несем караул во время ритуала пробуждения. Если Вознесенный действительно напуган и пошлет кого-то, кто попытается… помешать, — нам ничего не грозит. Кто из Чернецов настолько бесчестен, что вступит в бой с собственными братьями? Малек? Никогда. Гарадон? Он любимчик Вознесенного, но не выстоит против нас троих. Любой из Чернецов падет, а Вознесенный слишком ценит своих избранных, чтобы разбрасываться ими.

— Ты исходишь из того, что их жизни для него одинаково ценны. Нет, брат, — возразил Кирион. — Он пошлет Враала.

Оба воина обернулись на грохот распахнувшихся дверей. Кирион без промедления связался с Талосом:

— Брат, начинается.

Ответ был кратким:

— Первый Коготь. При первом признаке агрессии вы должны вступить в бой и уничтожить цель. Ave Dominus Nox.

— Кирион, — Ксарл выдернул болтер из магнитного зажима при виде вошедшего в Зал Памяти Чернеца, — терпеть не могу, когда ты оказываешься прав.

Малек спустился в лифте на нижние уровни вместе с Талосом и Адгемаром.

— Ты не можешь позволить себе такую наивность, — сказал он Талосу.

Лицо терминатора было твердо и холодно, как у статуи из белого гранита.

— Я не наивен, — огрызнулся Талос.

Несмотря на все уважение к Чернецу, его тон разозлил пророка.

— Я действую в интересах десятой роты, — вызывающе продолжил он.

— Ты действуешь как слепой мальчишка, — жестко отрубил Малек.

В его черных глазах вспыхнул яростный огонь.

— Ты говоришь об интересах десятой роты? Именно в этом суть. Десятая рота мертва, Талос. Иногда, пытаясь сохранить прошлое, ты просто скатываешься назад. Я не сторонник перемен ради самих перемен. Мы говорим о положении дел на войне.

— Ночной Призрак никогда…

— Не смей говорить о нашем отце так, будто знал его лучше меня!

Малек сузил глаза, а в голосе его прорезался звериный рык.

— Не смей предполагать, что он советовался только с тобой в последние ночи. Многие из нас были его избранниками. Ты не один.

— Я это знаю. Я говорю о том наследии, которое он хотел передать нам.

— Он хотел, чтобы мы выжили и боролись с Империумом. И все. Неужели ты думаешь, что его заботило, кто станет нашими союзниками и под каким именем мы пойдем в бой? Нас осталось чуть больше тридцати. Отделения распались. Авторитет командования ослаб. Наши ресурсы на пределе. Мы — не десятая рота Восьмого легиона. Мы перестали быть ей почти сто лет назад по нашему времени… и десять тысячелетий назад по галактическому летоисчислению. Неужели ты действительно не видишь, что творишь? — закончил Малек.

Он покачал головой, словно сама идея была немыслимой.

— Я готов признать…

— Это был риторический вопрос, — проворчал Малек. — Все это видят. Ты случайно натыкаешься на сотню сервиторов, когда наши ресурсы почти подошли к концу. Ты ступаешь на поверхность нашей мертвой планеты, и каждый, кто не ослеп, понимает, что это знак. Затем ты берешь в плен не абы кого, а навигатора! Теперь принцепс титана. Ты бунтуешь против Вознесенного и говоришь о том, чтобы разбудить Малкариона.

— Талос, брат, — вмешался Адгемар. — Ты изменяешь роту согласно своим принципам. Поимка навигатора была самым смелым шагом. Если мы потеряем Этригия, вся рота будет зависеть от тебя и от навигатора, которого ты контролируешь. Мы даже не сможем войти в варп без твоего… согласия.

— Этригий абсолютно здоров, — ответил Талос.

Но ему нечем было подтвердить свои слова. Навигаторы благодаря измененным генам жили намного дольше обычных людей. Но Этригий заперся в своей обсерватории на носу корабля, и никто не видел его в течение последних десятилетий, не считая Вознесенного. Октавия имела доступ в ту часть судна, но в ее скудных отчетах, пересказанных Септимусом, не было ни слова о физическом или психическом состоянии нынешнего навигатора. Казалось, годы не меняют его.

— Я — из Чернецов, — многозначительно произнес Малек.

Талос немедленно понял, о чем речь. Малек никогда бы не нарушил клятвы и не выдал секретов своего сюзерена, как бы он ни презирал Вознесенного. Но он мог намекнуть Талосу, что сопровождал Вознесенного во время его визитов к Этригию.

Возможно, захват Октавии на мертвой Нострамо оказался более явной угрозой Вознесенному, чем полагал Талос.

Ее надо охранять. Бдительно охранять. И пробуждение Малкариона…

— Меркуций, Кирион и Ксарл дежурят в Зале Памяти, — сказал он Малеку.

Тот кивнул. Его гранитное лицо оставалось бесстрастным.

— Думаю, это неглупый ход. Сколько уже идет ритуал?

— Четыре часа. Когда я уходил, подключали и освящали ходовую часть дредноута. Они еще не начали пробуждение.

— Шансы против нас, — сказал Адгемар. — Он не просыпался ни разу.

— И его положили в саркофаг против воли, — добавил Малек.

Вокс Талоса ожил, обрывая дальнейшую дискуссию.

— Брат, — сказал Кирион, — начинается.

Враал неторопливо вошел в Зал Памяти.

Ревущий лев на его правом наплечнике — знак различия Чернецов — был покрыт вмятинами и царапинами. Похоже, после многочисленных сражений его нечасто приводили в порядок. Остальная часть терминаторской брони Враала находилась не в лучшем состоянии. Темно-синюю поверхность уродовали шрамы с металлически-серыми краями. Хозяин не озаботился даже тем, чтобы покрыть их слоем краски.

К его перчаткам присохли чешуйки крови. Хотя при активации перчаток вся грязь на них превращалась в пепел, кровавые пятна не сходили неделями после сражений.

Другие ошибочно принимали это за пренебрежение. За неуважение. Это было почти смешно.

Что может быть большей честью для машинного духа брони, чем гордая демонстрация полученных в бою увечий? Что может лучше выразить уважение, чем все эти шрамы — шрамы от ран, которые не сумели его убить?