Брайан Крэйг - Пешки Хаоса Страница 59

— О, у них есть припадки, сэр. Но техножрецы не понимают ничего из того, что они пытаются сказать. Полная бессмыслица. Техножрецы считают, что тут что-то не так.

— Это же техножрецы! — вмешался Гамера. — Конечно, они считают, что что-то не так. Но мы все равно побеждаем. Слава Императору Великолепному, мы побеждаем!

Фульбра вернулся к перископу, а Диамбор поддержал мнение Гамеры, хотя и более рассудительно. Больше не было видно двух магических знамен с изображениями глаза, исчезла и экзотическая кавалерия, столь успешно атаковавшая имперские позиции в начале боя. Фульбра видел все еще сражавшихся врагов, но каждого из них уже окружали имперские солдаты. И убивали одного за другим.

Конечно, враги еще сопротивлялись — Фульбра видел, как падали его солдаты, некоторые раненные, а некоторые мертвые. Но имперцы больше не отступали, и на место каждого убитого солдата становился другой. Оборона держалась и была по-прежнему прочной. Вражеская армия вложила всю свою силу в эту атаку, подобную урагану, но теперь ураган рассеялся, и от него не осталось ничего кроме нескольких еще не затихших порывов.

— Бой почти закончен, сэр, — сказал Диамбор. — Они совершили самоубийство.

В устах Гамеры это была бы фигура речи, но Фульбра знал, что слова Диамбора имели буквальный смысл. Атака была самоубийственной: атаковать такое количество бронетехники, расположенной на так тщательно подготовленных позициях было абсолютным безумием. Противнику было бы куда более разумно вести партизанскую войну, заманивать в засады небольшие отряды имперских войск, выбирая подходящее поле боя, быстро наносить удары и исчезать среди этих странных лесов.

Если бы так называемый Гавалон «Великий» решил вести партизанскую войну, завоевание и усмирение Гульзакандры могло бы растянуться на годы. Конечно, даже так он не смог бы одержать победу — как только были бы установлены надежные маршруты снабжения, имперские войска могли бы получать подкрепления и усиливаться, пока не стали бы совершенно неодолимой для туземцев силой — но, по крайней мере, тогда Гавалон сильно затруднил бы их задачу.

Вместо этого он совершил самоубийство.

Почему?

На секунду Фульбра задумался, стоит ли вообще задаваться такими вопросами, когда имеешь дело с колдунами, но это был слишком легкий ответ. Должен быть какой-то смысл, пусть и извращенный, в том, что совершил Гавалон. Почему он действовал столь безрассудно — словно завтра уже не наступит, и думать о будущем не имеет смысла?

Фульбре оставалось лишь вернуться к предположению, что это из-за того, что варп-шторм прекратился и звезды в небе неподвижны. Чем бы ни была та странная тень над полем боя, для Имперского Флота теперь путь свободен, чтобы прийти на помощь маленькому «Империуму» Сигматуса — и если путь свободен, псайкер Баалберита, должно быть, уже связался с флотом.

«Как доволен будет имперский командующий, когда узнает, что я совершил сегодня», подумал Фульбра. «Этот тщеславный глупец Мелькарт воображает себя будущим правителем мира, но когда Империум вернется, Мелькарт будет ему не нужен. Несомненно, я стану тем, кто больше всего выиграет от восстановления контакта. Даже Баалберит сумел проявить свою верность Империуму довольно жалким образом. Но я одержал победу — победу именно такого рода, какие больше всего ценятся в Империуме! Возможно, я буду служить генералом в масштабах звездного Империума!»

Звуки выстрелов постепенно затихали, и, наконец, настала тишина.

— Самоубийство, — повторил Диамбор. — И этим они нам сильно помогли, несмотря на все наши потери. Если бы они настолько не упростили нам задачу их уничтожения, мы могли бы потерять в три или даже в пять раз больше людей.

— Их глупость всегда была нашим преимуществом, — заметил Гамера. — У них нет нашей дисциплины, нашей веры, нашей чистоты и целеустремленности…

— Тень в небе все еще видна? — спросил Фульбра вокс-оператора. Он смотрел на круглый кусок звездного неба, видимый в люк, но небо было куда больше.

— Нет, сэр, — ответил связист. — Она исчезла.

— Хорошо, — сказал Фульбра.

И вдруг десяток звезд, видимый из люка, снова что-то заслонило. Фульбра едва успел подумать, что тень вернулась, или что наблюдатели, утверждавшие, что она исчезла, ошиблись, но его тренированные рефлексы уже реагировали на опасность, прежде чем сознание успело зафиксировать ее.

Когда гульзакандранский ассасин спрыгнул в башню, держа клинок, готовый ударить, правая рука Фульбры выхватила пистолет из кобуры на поясе.

Как только ассасин приземлился, Фульбра выстрелил.

Человекоподобная тень рухнула, словно это действительно был всего лишь сгусток мрака, появившийся из бесконечной тьмы за пределами солнца. Нож безвредно лязгнул о пол башни.

«Я герой!», подумал Фульбра.

Конечно, в определенном смысле он и раньше был героем, которому принадлежит заслуга эпохальной победы, но в убийстве врага своими руками было что-то, требовавшее особого героизма — и Фульбра не сомневался, что даже люди, командующие звездными кораблями и покоряющие целые миры, поймут это.

— Ну что ж, — сказал он с напускным спокойствием. — До рассвета у нас еще много работы. И лучше нам покинуть эту позицию, как только прибудет чертов самолет, прежде чем тут станет невыносимо находиться из-за вони трупов. Скоро искоренение зла начнется по-настоящему.

Глава 27

КОГДА бой закончился, и войска Гульзакандры были истреблены, тень, кружившаяся над полем боя, улетела, и Дафан по-прежнему был зажат в ее когтистой лапе. Крылья Сатораэля были теперь так огромны, что одного их взмаха было достаточно, чтобы взлететь высоко в небо. Дафан почувствовал, что замерзает. Воздух, который он втягивал в легкие, казался разреженным и обжигающе ледяным — но звезды не становились больше; они были слишком далеко.

Взмыв высоко в небо над полем боя, Сатораэль развернулся и начал долгое снижение.

Дафан слышал шум воздуха в огромных пернатых крыльях демона и знал, что испытываемое им чувство невесомости было лишь иллюзией. Сатораэль был далек от невесомости; он был чудовищно тяжел. Если бы он упал с той высоты, на которую ненадолго поднялся, то врезался бы в поверхность планеты как метеорит, оставив огромный кратер. Несмотря на свою страшную тяжесть, он был грациозным и элегантным существом, и глаза Дафана, привыкнув к звездному свету, могли разглядеть бронзовый блеск оперения демона и сияние его желтых глаз.

Сатораэль мог быть красивым, несмотря на свою громадную лысую голову и чудовищный клюв, но особый блеск в его глазах придавал ему выражение беспредельной жестокости и бесконечного высокомерия. Ничего более в нем не оставалось от Сосуда; и тело и душа Нимиана были пожраны окончательно.

Его снижение стало более крутым. Внизу не было видно огней, по которым можно было различить, где находится земля, и Дафану казалось, что они спускаются в необъятную бездну тьмы. Но когда Сатораэль снова выровнял полет, Дафан заметил проблеск света на горизонте, слабый и мигающий, но, несомненно, дело рук человека.

Это были костры на земле, и когда Сатораэль полетел к ним, почти скользя над поверхностью, Дафан смог их сосчитать: их было пять.

Дафан не сразу догадался, что Сатораэль хочет опустить его на землю, чтобы он выполнил какое-то мелкое поручение демона. Он не тешил себя иллюзией, что именно по этой причине Сатораэль унес его с поля боя. Демон определенно не нуждался в нем для исполнения этой части своего плана, но раз уж Дафан оказался у него, демон снизошел до того, чтобы его использовать, лишь потому, что так было проще.

«Ты ее любишь», прошептал демон, не нуждаясь в том, чтобы произносить слова вслух. «Я на мгновение дарю ее тебе. Она твоя, спаси ее и наслаждайся ею».

Но демон прекрасно знал то, что знал и Дафан — Гицилла уже совсем не та, которую он когда-то любил, и что бы он ни сделал, он сделает это по другим причинам.

Дафан понимал это потому, что лишь подсознательная часть его разума слилась с разумом демона, а сознание осталось свободным. И поэтому у него была власть не подчиниться демону, если бы он так решил. Он все еще сам управлял своим телом, своими движениями — но сейчас он не намеревался проявлять свою индивидуальность. Пусть Гицилла была уже не та, которую он любил, это все же была Гицилла. Если она нуждалась в его помощи, он должен помочь ей. Если ее нужно спасти, и у него есть такой шанс, он спасет ее.

Он даже был признателен демону за эту возможность, зная, что Сатораэль с легкостью мог бы сделать это и сам.

«Я все еще человек», напомнил себе Дафан. «Я все еще Дафан, сын Оры, ученик патера Салтаны и друг Гициллы. Я человек, я мужчина, и мне есть чем гордиться».