Мервин Пик - Титус Гроан Страница 69

Выкрутив штопор и положив неповрежденную пробку на каминную полку, он отлил немного вина в бокал и пригубил его, сохраняя на бледном лице критическое выражение.

Тетушки, немного клонясь вперед и держа на коленях ладони, следили за каждым его движением.

Стирпайк извлек из кармана позаимствованный у Доктора шелковый носовой платок, вытер губы. Затем поднял бокал повыше и долго разглядывал вино на просвет.

— Что-нибудь не так? — медленно выговаривая слова, спросила Кларис.

— Оно отравлено? — спросила Кора.

— Кто его отравил? — подхватила Кларис.

— Гертруда, — сказала Кора. — Она бы убила нас, если б могла.

— Да только не может, — подтвердила Кларис.

— Вот потому мы и должны получить власть.

— И величие, — добавила Кларис.

— Да, после сегодняшнего.

— После сегодняшнего.

Они схватились за руки.

— Это хорошего урожая вино, ваши светлости. Весьма удовлетворительного урожая. Я сам его выбрал. Уверен, вы его более чем оцените. Оно не отравлено, любезные мои государыни. Гертруда, отравившая ваши жизни, не догадалась, по счастью, отравить и вино, налитое в эту бутылку. Могу я наполнить ваши бокалы, чтобы мы подняли их за успех сегодняшнего предприятия?

— Да, да, — сказала Кора. — Наполняй.

Стирпайк налил им вина.

— Встаньте, — приказал он.

Пурпурные Двойняшки поднялись, как один человек, и Стирпайк, правой рукой держа бокал у подбородка, а левую сунув в карман, уже открыл было рот, чтобы произнести тост, но ровный голос Коры остановил его.

— Выпьем вино на нашем Дереве, — сказала Кора. — Снаружи сейчас так хорошо. На Дереве.

Кларис, приоткрыв рот, повернулась к сестре. Глаза ее были не выразительней пары грибов.

— Так и сделаем, — сказала она.

Стирпайк не испытал раздражения, напротив, мысль эта даже позабавила его. В конце концов, для него нынче был значительный день. Он немало потрудился, чтобы все подготовить, он сознавал, что будущее его зависит от того, насколько гладко удастся выполнить все им задуманное, и хотя поздравлять себя, пока библиотека не обратилась в уголья, было еще не с чем, он чувствовал, что и ему, и тетушкам следует на несколько минут расслабиться перед работой, которая их ожидает.

Провозгласить тост за этот День на ветвях мертвого Дерева — такая мысль вполне отвечала его представлениям о театральном, уместном и смехотворном.

Им потребовалось всего несколько минут, чтобы миновать Горницу Корней, гуськом пройтись по отлогому стволу и рассесться вкруг столика.

Они сидели, Стирпайк в центре, сестры по бокам, в неподвижном вечернем воздухе. Тетушки, судя по всему, нисколько не боялись головокружительной высоты — просто никогда о ней не думали. Стирпайк же, хоть он и наслаждался положением в целом, старался по возможности не заглядывать в лежащую под ним тошнотворную пустоту. Особенно налегать на вино, решил он, покуда не стоит. На деревянном столе сверкали под теплым светом три бокала. В тридцати футах от них освещенная солнцем стена уходила вверх и спадала вниз, и от основания ее до верхушки глазу не за что было зацепиться на ней, кроме вот этого торчащего точно из ее середины бокового отростка, мертвого дерева, на котором они сидели, да еще отбрасываемых ветвями тончайше прочерченных теней.

— Прежде всего, ваши светлости, — произнес Стирпайк встав, и стараясь не отрывать взгляда от тени одной, спиралью изогнутой ветки, — прежде всего, я предлагаю выпить за ваше здоровье. За вашу целеустремленность и веру в свою судьбу. За вашу отвагу. Ваш ум. За вашу красоту.

Он поднял бокал.

— Я пью, — сказал он и сделал глоток.

Кларис немедля присосалась к бокалу, но Кора пихнула ее локтем:

— Рано еще, — сказала она.

— Затем, я поднимаю бокал за будущее. Преимущественно за Ближайшее Будущее. За дело, которое мы решились исполнить сегодня. За успех этого дела. И также за Дни Величия, которые проистекут из его успеха. За дни вашего восстановления в правах. Дни вашей Власти и Славы. Сударыни, за Будущее!

Кора, Кларис и Стирпайк, намереваясь осушить бокалы, воздели локти. Теплый воздух облекал их. Кора, поднимая локоть, врезалась им в локоть сестры, выбив бокал из ее руки, бокал прокатился по столу, по стволу и сорвался в пустоту, и западное солнце подхватило его, летящий, посверкивая, в бездну.

«Горим!»

Хотя Встречу устраивал лорд Сепулькгравий, именно к Саурдусту, когда тот появился в библиотеке, обратились взгляды всех собравшихся, ибо энциклопедические познания старика по части ритуала наделяли его властью над всяким собранием. Саурдуст стоял у мраморного стола, и поскольку он был самым старым, а по собственному его убеждению и самым мудрым из присутствующих, лицо его хранило вполне понятное выражение собственной значимости. Богатый, идущий к лицу наряд, разумеется, внушает мысль о благоденствии всякому, кто его носит, но облачаться, подобно Саурдусту, в заветные багровые лохмотья, значило стоять неизмеримо выше таких соображений, как цена и удобство одежды, и испытывать чувство своей правоты и правильности, которого ни за какие деньги не купишь. Саурдуст знал, что по первому его требованию все гардеробы Горменгаста распахнутся перед ним. Они были ему не нужны. В пегой бороде старика, где белые волосы перемежались черными, виднелось несколько свежезавязанных узлов. Мятый пергамент лица его, лица патриарха, тускло поблескивал в вечернем свете, льющемся из высоко расположенного окна.

Флэй сумел отыскать пять кресел, каковые и расставил в ряд перед столом. Нянюшка с Титусом на коленях заняла центральное место. Лорд Сепулькгравий справа от нее и графиня Гертруда — слева сидели в обычных своих позах: Граф оперся правым локтем о подлокотник, погрузив подбородок в ладонь; кресло Графини полностью скрылось под нею. Одесную Графини сидел, перекрестив длинные ноги, Доктор, по лицу его блуждала глуповатая, предвкусительная улыбка. С другого конца ряд замыкала его сестра, таз ее по меньшей мере на фут выдавался назад от волнующегося перпендикуляра: грудная клетка, шея, голова. Фуксии, к большому ее облегчению, кресла не досталось и она, заведя за спину руки, встала позади сидящих, крутя и крутя в пальцах носовой платок. Увидев, как древний Саурдуст делает шаг вперед, она задалась вопросом — что чувствует столь дряхлый, столь морщинистый человек. «Интересно, буду ли я когда-нибудь такой же старой? — думала она. — Наморщенной старухой, старше матери, старше даже, чем нянюшка Шлакк». Девочка бросила взгляд на черную глыбу материнской спины. «И кто у нас тут не стар? Нету таких. Только этот безродный мальчишка. Мне-то все равно, но уж больно он отличается от меня, и потом для меня он слишком умен. Да и он не так уж молод. Я предпочла бы друзей помоложе».

Взгляд Фуксии прошелся по череде голов. Одна за другой: старые, ничего не понимающие головы.

Последней была Ирма.

«Вот и она тоже не родовита, — думала Фуксия, — и шея у нее слишком чистая, самая длинная, тонкая и смешная шея, какую я когда-либо видела. Интересно, может, она, на самом деле, белый жираф и только притворяется человеком?». Мысли девочки перескочили к жирафьей ноге на чердаке. «А вдруг это ее нога» — подумала она. Идея эта до того понравилась Фуксии, что она забыла о необходимости следить за собою и прыснула.

Саурдуст, как раз собиравшийся начать свою речь и уже воздевший ради того дряхлую руку, вздрогнув, уставился на Фуксию. Госпожа Шлакк покрепче прижала к себе Титуса и замерла, вслушиваясь. Лорд Сепулькгравий не переменил позы, но неспешно приоткрыл один глаз. Леди Гертруда, словно услышав сигнал, крикнула Флэю, замешкавшемуся за дверью библиотеки:

— Да открой же ты дверь, милейший, и впусти птицу! Что ты там топчешься?

Графиня присвистнула, странно, будто чревовещатель, и пеночка-трещотка, влетев в библиотеку, пронеслась по ней, как по длинной, темной пещере, и опустилась Графине на палец.

Ирма, услышав смешок девочки, дернулась, впрочем, она была слишком воспитана, чтобы оглядываться, так что отреагировать на смешок пришлось Доктору, что он и сделал, подмигнув Фуксии левым глазом из-под выпуклого стекла — точно устрица закрыла и отворила в воде створки своей раковины.

Саурдуст, выведенный из состояния душевного равновесия этой неподобающей помехой, как и присутствием пеночки, отвлекавшей его, прыгая вверх и вниз по руке леди Гертруды, снова задрал подбородок, теребя пальцами затяжной булинь в своей бороде.

Хриплый, дрожащий голос его побрел по библиотеке, как заблудившийся посетитель.

Длинные полки, ярус за ярусом, обступали собравшихся, замыкая их мир в стену других миров, скованных, но живых средь хитросплетения миллионов запятых, двоеточий, точек, дефисов и всевозможных печатных знаков.