Терри Пратчетт - Вольные Мальцы Страница 10

Тиффани была правдивая натура, но считала: есть ситуации, когда все делится не на «правду» и «ложь», а на «сейчас надо, чтобы люди знали это» и «сейчас не надо, чтобы люди знали это».

Вдобавок, она была не уверена, что сама сейчас это знает.

На завтрак была каша. Тиффани торопливо ела, думая о том, как выяснить насчет барана. Там на выгоне могли остаться борозды в траве, или что-то такое…

Она посмотрела вверх, сама не зная, почему.

Минуту назад Крысоед спал себе у печи. А сейчас он сидел насторожившись. Тиффани почувствовала, как по затылку словно легкие иголочки пробежали, повернула голову и попыталась увидеть то, что заметил кот.

На буфете стояли в ряд белые с голубым горшочки, совершенно бесполезные в хозяйстве. Их оставила матери старая тетушка, и мать очень ими гордилась, потому что горшочки выглядели мило, а больше никакого толку с них не было. В доме фермера мало места для красивых бесполезных вещей, поэтому их очень берегут.

Крысоед смотрел на крышку одного из них. Она медленно-медленно приподнималась, и под ней можно было разглядеть что-то рыжее, и еще — две бусинки пристальных глаз.

Крышка опустилась на место, когда Тиффани задержала на ней взгляд. А когда отвернулась, то услышала, как что-то тихо задребезжало. Снова глянула вверх — горшочек покачивался, и облачко еще не осевшей пыли тянулось над буфетом. Крысоед сидел с озадаченным видом.

Похоже, и впрямь они очень быстрые.

Тиффани прибежала на выгон и посмотрела вокруг. Туман уже рассеивался над травой, жаворонки кружили в вышине.

— Или баран вернется сию минуту, — закричала Тиффани в пространство, — или я буду с кем-то разбираться!

Ее крик отдался эхом в холмах. И потом она услыхала, очень тихо, но совсем близко, разговор тонких голосов.

— Чего карга рекла?

— Рекла — будет с кем-то разбиратися.

— Ой вэйли-выйли-вэйли! Нам горе-беда.

Тиффани огляделась. От гнева ее лицо горело.

— У нас есть обязанности, — сказала она воздуху и траве.

Так однажды сказала Бабушка Болит, когда Тиффани плакала из-за ягненка. У Бабушки была привычка говорить по-старинному, и она сказала: «Мы как боги для тварей полевых, мой джиггит. Мы ведаем часом их рождения и часом смерти. В промежутке, у нас перед ними обязанности».

— У нас обязанности, — повторила Тиффани немного тише и обожгла взглядом пространство над выгоном. — Я знаю, что вы меня слышите, кто вы там есть. Не вернется баран, кому-то будет… горе-беда.

Жаворонки пели над овечьими загонами, придавая молчанию глубину.

Прежде чем выкроить время для себя, Тиффани надо было управиться со своими делами по хозяйству. То есть покормить кур, собрать яйца и в душе погордиться тем, что их на два больше, чем могло быть. И еще наносить в шесть бадеек воды из колодца, и еще — наполнить ящик для дров. Но Тиффани эти два занятия не очень-то любила и отложила на потом. Зато любила сбивать масло. За этим делом хорошо думалось.

Сбивалка ходила у нее в руках, а Тиффани думала: буду ведьмой в островерхой шляпе и с помелом, рукой поведу — и масло готово только так. А если какие-то малюсенькие рыжие гады хоть посмотрят в сторону наших овец, я…

Она услыхала хлюпанье воды за спиной — оттуда, где поставила в ряд шесть бадей, которые надо было наполнить из колодца.

Одна из них теперь была полна, и вода в ней колыхалась.

Тиффани вернулась к своему делу, как будто ничего не произошло. Но, чуток погодя, пошла к ларю с мукой, взяла оттуда щепотку и посыпала на порог. А потом продолжала сбивать масло.

Через несколько минут позади снова раздался плеск. Она повернулась, и — да, еще одна бадейка полна. И на муке, которой Тиффани посыпала каменный порог, всего две цепочки маленьких следов: туда и обратно.

У самой Тиффани только-только хватало сил поднять одну из этих тяжелых деревянных бадеек, если та полна.

Вот как, подумала она. Невероятно сильные, кроме того, что потрясающе быстрые. Я спокойна, я совершенно спокойна.

Она взглянула на толстые деревянные балки под крышей маслодельни. Оттуда посыпалась пыль, словно что-то быстро спряталось из виду.

Думаю, я должна сию минуту положить этому конец. А с другой стороны, вреда не будет, если сперва во все бадьи наберется вода.

— И дров принести надо, чтобы ящик был полон, — сказала она вслух. Попробовать стоит, разве нет?

Она снова начала сбивать масло и не оглянулась, когда позади еще четыре раза послышалось хлюпанье воды. И когда раздалось шур-шур-шур, а потом стук падающих в ящик дров. Она повернулась только после того, как все стихло.

Дрова в ящике высились до потолка, все бадьи были полны, мука на полу сплошь испещрена маленькими следами.

Тиффани перестала работать. Она чувствовала, что за ней следят глаза — множество глаз.

— Э… благодарю, — сказала она.

Нет, не то. Это вышло как-то неуверенно. Тиффани отложила сбивалку, выпрямилась и сделала очень свирепый вид.

— Так что насчет барана? — сказал она. — Я не поверю, что вы хотите извиниться, пока не увижу, что баран вернулся!

С выгона долетело блеяние. Тиффнаи пробежала по саду и выглянула через изгородь. Баран как раз возвращался, задом наперед и с большой скоростью. Он рывком затормозил рядышком с изгородью и свалился в траву, когда человечки отпустили его ноги. Один человечек вдруг оказался у него на голове. Подышал на рог и потер его своим кильтом, а потом исчез во мгновение ока.

Тиффани медленно и задумчиво пошла обратно в маслодельню.

О, и обнаружила там, что масло уже сбито. Даже не просто сбито, а сформовано в дюжину толстых золотистых брусков на специальной мраморной доске, где Тиффани всегда это делала. И каждый брусок украшен веточкой петрушки.

Может, они — брауни? — подумала Тиффани. В «Сказках» говорилось, что брауни — это домовые, которые делают всякую работу по хозяйству, и в благодарность им нужно угощение, блюдечко молока. Но на картинке брауни были веселыми маленькими существами в длинных колпачках. А если эти рыжие хоть разок в жизни пили молоко, то по ним что-то не похоже. Но проверить стоит, разве нет?

— Ну, — сказала она, по-прежнему чувствуя, что на нее внимательно смотрят, — это пойдет. Благодарю. Я рада, что вы извинились.

Она взяла кошачье блюдце из пирамиды под мойкой, тщательно вымыла, налила свежего сегодняшнего молока, опустила блюдце на пол, отступила на шаг и спросила:

— Вы брауни?

В воздухе мелькнуло что-то размытое, блюдце закрутилось на месте, молоко брызгами разлетелось по полу.

— Стало быть, нет, — проговорила Тиффани. — Тогда что вы такое?

На этот вопрос было великое множество неизвестных ответов, какой хочешь — выбирай.

Она легла на пол и заглянула под мойку, потом в щель между стеной и полками для сыров. Оглядела все темные, паутинные уголки. Пусто.

И она подумала: мне надо купить образования на яйцо, быстро.

Тиффани ходила по крутому спуску из Фермы в деревню сотни раз. Это было меньше полумили. За века повозки превратили дорогу в одну сплошную глубокую рытвину, и в дожди тут бежал молочно-белый меловой поток.

Тиффани была на полпути вниз по дороге, когда начался сусуррус. Придорожные кусты зашелестели без ветра, жаворонки в небе перестали петь. Она не замечала их голосов, но когда они вдруг смолкли — это было как удар. Молчание громче грома, если обрывается песня, что всегда была здесь.

А когда она поглядела вверх, в небо, это было как смотреть сквозь бриллиант. Оно слепяще искрилось, а воздух так быстро становился холодным, словно ты опускаешься в ледяную ванну.

И тогда снег показался у нее под ногами, снег покрыл придорожные кусты. И послышался топот копыт.

В поле, сбоку от дороги. Лошадь скакала галопом по снегу — там, за кустами, которые теперь были как один высокий длинный сугроб.

Топот прекратился, миг тишины — и лошадь прыгнула на дорогу, оскальзываясь в снегу. А потом выровнялась, и всадник повернул ее, и теперь он был к Тиффани лицом.

Но он не мог быть к Тиффани лицом. У него не было лица. Негде быть лицу, когда нет головы.

Тиффани бросилась бежать. Ботинки скользили, ноги разъезжались, но ум вдруг наполнился ледяной ясностью.

У меня разъезжаются две ноги, а у коня — четыре. Я видела на этой дороге лошадей в снег и гололед. У меня есть шанс.

Она услыхала за спиной шумное свистящее дыхание и тонкое ржание. Рискнула оглянуться. Лошадь нагоняла, но медленно — то идя, то скользя. От нее валил пар.

Примерно на середине спуска деревья смыкались ветвями над дорогой, словно арка. Теперь, вся в снегу, арка выглядела как проломленное облако. Тиффани знала — дальше спуск уже не крутой. Безглавый всадник догонит ее. Неизвестно, что случится тогда, она лишь была уверена: это будет очень быстро и очень плохо.

Снежные хлопья посыпались на нее с деревьев, и она решила: бежать. Может, успею домчаться до деревни. Я хорошо бегаю.