Андрей Белянин - Жениться и обезвредить Страница 10

– Охти ж мне, совсем загоняем мальчонку, – привычно всплеснула руками моя домохозяйка. – И так уж, поди, трудится без сна без продыху, ест в сенях, спит на лавке, в выходные работает, уж и не знаю, как маменьке его любезной Марфе Петровне при встрече в глаза принципиальные смотреть буду…

Это всё разговоры, причём исключительно на публику. Самого Митю бабка держит в ежовых рукавицах, и оно себя оправдывает. По крайней мере, тётка Матрёна (классовый враг нашего младшего сотрудника) уже две недели на него не жаловалась. Дежурные стрельцы доложили, что у ворот толокся дьяк, непрозрачно намекал на какой-то должок. Скорее всего, речь о компенсации вчерашней самогонки, но ведь пили-то все, чего ж он с одного меня пытается затраты окупить? Хотя по логике вещей с царственной четы разве что пряник получишь, а на немецкого посла он давить боится – господин Шпицрутенберг на расправу крут. Да и немцы у себя в слободе не спрашивают паспорт или гражданство – одет неопрятно, не умыт, не расчёсан, лапти за три метра не блестят – пороть!

– Никитушка, глянькось в оконце, – прервала мои мысли Яга. – Кажись, твой Кнут Плёткович заявился! Грех на мне, не люблю я этих немцев – ножки тонкие, ряхи красные, а пузо пивное так и висит… Да и пахнут не по-нашему – не хлебом ржаным и молоком, а шнапсом с сосисками! Тьфу ты, сам с ним разговоры веди, а я в уголке отсижуся.

– Но он же посол всё-таки, хоть чаем угостить надо, неудобно…

– Кому неудобно, мне?! Я вона как удобственно у печки тёплой присела, а чаю твоему послу пущай вон хоть Олёнка подаст… А Назимушку моего и тревожить по таким пустякам не моги!

– Кнут Гамсунович, кого я вижу?! Заходите, – тепло приветствовал я пожилого, тощего немца, с поклоном входящего в горницу. Что бы ни говорила о нём глава экспертного отдела, мы с гражданином Шпицрутенбергом старые друзья, ещё с дела о заговоре Чёрной Мессы. И потом не раз немецкий посол своей законопослушностью и верностью долгу только закреплял наши дружеские отношения. Опять же кофе он нам поставлял весьма приличный. Пусть, кроме меня, его и не пил никто, но кофе всё равно был хорош!

– Рад приветствовать, герр Ивашов. – Немец крепко пожал мою руку. – И вам моё искреннее уважение, фрау Яга! Ваша гроссмутер уникальна в своих талантах, и я был бы счастлив вручить ей небольшой презент…

– Что большой-то? – чуть ворчливо, но заинтересованно подняла ушко моя домохозяйка.

Посол сунул руку за пазуху и вытащил чашку мейсенского фарфора. Такую тонкую и изящную, что казалось, сквозь неё можно было смотреть во двор. Золотой ободочек, голубая роспись цветочками и плюс звонкое блюдечко в пару. Бабка сомлела на глазах…

– Спасибо, Кнут Гамсунович, присаживайтесь. – Я поспешил усадить посла за стол. – Подарки всегда приятны, но вы ведь редко заходите в гости просто так. Что-то случилось?

– Данке шён, – машинально откликнулся он, опускаясь на скамью. – Право, даже не знаю, как начать… Русская полиция не обязана расследовать проблемы суверенной Немецкой слободы, но… тем не менее… мне хотелось бы верить, что если мы как честные немцы платим налоги, то… Гутен морген, фрейлейн!

– Гутен таг. – Из моей комнатки сверху бесшумно спустилась Олёна. – Не откажите в любезности чаю с нами откушать. А уж сыскной воевода и сотрудница его главная вам советом помогут. Мало ли какие беды у кого возникнуть могут, затем и участковый у государя на жалованье состоит.

Браво! Бинго! Чистый страйк! Моя умничка умудрилась разом польстить Яге, послу, мне и самому Гороху одновременно. Кнут Гамсунович сразу расслабился и охотно принял чашку чаю. Наша ведущая эксперт-криминалистка мигом уселась к нему под бочок и затребовала налить себе в новую чашку. Назим только успевал подавать плюшки, варенье и пахлаву…

Через десять минут наш гость окончательно расслабился и поведал истинную причину своего визита. Оказывается, этой ночью неизвестные лица самым неподобающим образом осквернили Немецкую слободу. Ей-богу, он подобрал именно это слово – «осквернили», и, подумав, я был вынужден с ним согласиться.

Немцы славились чистотой и порядком. Так вот представьте их удивление, ужас и негодование, когда рано утром, проснувшись, поселенцы обнаружили улицы и домишки родной слободы заляпанными комьями свиного навоза! И эта дурно пахнущая дрянь была везде – на пороге покоев посла, на стенах пекарни, жилых помещений и даже (Яга невольно перекрестилась) на стенах кирхи! Кнут Гамсунович, разумеется, дал приказ всё отмыть, но сам факт подобного вандализма вызывал очень серьёзные опасения.

– Так, запишем это как акт группового хулиганства. Подозреваемые имеются?

– Найн, герр Ивашов, – сконфуженно покачал головой наш немецкий друг. – У вас очень хорошая страна, большой город, и русские люди весьма доброжелательны к честным иностранцам. У нас никогда не было проблем с местным населением. Кроме, может быть…

– Говорите, – насторожились мы с бабкой. – Сейчас важна любая мелочь.

– Соседские мальчишки иногда кричат через забор: «Немец-перец-колбаса, на носу сидит оса!» Это… бывает очень обидно, потому что не соответствует действительности. Лично я ещё ни разу не видел ни одного законопослушного немца с осой на носу! Этих детей было некому пороть! Я-я!

– Ладно, отработаем и эту версию, – с трудом пряча улыбку, кивнул я. – К царю не обращались?

– Это было бы недостойно представителя великой державы! – гордо привстал посол. – Как глава местной полиции вы всё узнали первым. И только если это не повредит интересам следствия, я бы поставил его величество в известность. Но лишь затем, чтобы он поручил это дело вам. Позволите откланяться?

– Позволим, позволим, гость немецкий, – так же приподнявшись из-за стола, ответила наша домохозяйка. – Да тока надолго прощаться не будем. Есть у меня мыслишка с экспертизой к вам в слободу наведаться…

– Яволь! Мною будут отданы соответствующие распоряжения.

Мы церемонно пожали руки. Олёна с поклонами проводила посла в сени. Я оглянулся на Ягу, бабка тихо присвистнула сквозь зубы и сделала мне знак глянуть в окно…

Мать моя милиция, папа Уголовный кодекс и пелёнки серые с погонами! У ворот отделения толпилась здоровущая очередь местных жителей, беспорядочно размахивающих свеженаписанными заявлениями. Это предмет моей профессиональной гордости, не очередь, разумеется, а нововведённое и постепенно утвердившееся правило: хочешь, чтоб твоё дело было рассмотрено быстрее, приноси письменное заявление, составленное по всей форме. Дьяки и писари на меня просто молились, я им стабильный хлеб обеспечивал на весь год. Даже Филимон Митрофанович на этом тайком подрабатывал, хотя своё недовольство органами вечно тыкал в нос каждому, как музейное знамя Октябрьской революции! Ой, чего-то я не в ту сторону уклонился…

– Батюшка сыскной воевода, там народ пришёл. – В горницу сунулись дежурные стрельцы. – Прикажете пущать по одному али просто бумаги ихние к сведению принять?

– Минуточку… Митя спит?

– Недобудимо! – подтвердили бородачи, на минутку обернувшись в сени.

– Тогда просто соберите заявления у граждан, передайте, что каждое будет внимательнейше рассмотрено, о результатах мы сообщим сами. Не забудьте извиниться, что не приняли лично, – у нас тут «государево дело»…

Стрельцы понятливо кивнули. В последнее время я частенько злоупотреблял этой магической формулировкой «государево дело» – хотелось, знаете ли, иногда отдохнуть и элементарно выспаться. Но народ всё ещё верил, и я точно знал, что до послезавтра ни одна, даже самая скандальная, тётка не припрётся разбираться, почему её иску против соседки-стервы до сих пор не дан законный ход с судом и сибирской каторгою али плахой в качестве приговора!

– И Еремеева сразу ко мне, как только явится.

– Слушаемся, батюшка сыскной воевода! Странно, что его вообще до сих пор нет.

Фома – начальник всей стрелецкой сотни при отделении, он расставляет посты, определяет график дежурств, назначает часовых, следит за порядком в городе, на нём в целом очень много чего держится. Он человек дисциплины и слова, но чтоб так опаздывать на службу…

– Бабуль, поднимайте Митю. Любым способом. Что-то не то начинает твориться у нас в Лукошкине… В смысле прогнило что-то в Датском королевстве…

– Ну дык Дания далеко, а мы-то тут при чём, Никитушка?

– Ни при чём, это образно, это Шекспир.

– Тот самый плагиатор, что ль? Который у деревенских наших бесстыдно истории печальственные тырит?

– Будите Митю, – не встревая в споры, ещё раз попросил я.

Яга сухо козырнула, приложив ладонь к прядке у виска, и бодро шмыгнула в сени. Вася с табуреткой наперевес и Назим с кувшином ледяного айрана направились следом. Олёна вышла, не желая даже как зритель присутствовать при этом садистском акте – пробуждении Митяя.

Пока со стороны сеней доносился шум, ругань, храп и звуки ударов тяжёлым по недобудимому, мы с моей невестой успели хотя бы обняться…