Светлана Захаров - Сказочники оптом и в розницу Страница 12

— Так почему же вы, негодяй, меня не предупредили? — сердито сказал я.

— Земные вкусы для меня потемки, — сообщил Кащей. — Я же не знал…

— Я знал, — довольно сказал Колобок. — И сам знаешь, почему не предупредил.

— Сволочь, — кивнул я.

— Бессовестная сволочь, — поправил довольный Колобок и с хлюпаньем втянул в себя очередной хвост.

— Ну и пожалуйста, — я отодвинул картошку с ккатлетками на край стола, возле которого росло дерево. — Вино-то хоть тут нормальное? Ну и хорошо.

— Я доем, — скорее поставило в известность, чем спросило, дерево и протянуло к сковородке ветку.

— Ыыы! — смог вымолвить я, глядя, как ветка шустро копается в картошке.

— Целиком и полностью согласен, — сказало дерево. — Не бывает говорящих деревьев, я такой один. Так я это, того?

Но Кащей ловко хлопнул ладонью по ветке.

— Не наглей, — сказал он строго. — Сказочник должен привыкнуть к местной пище.

— Не буду я это есть, — фыркнул я.

— Слышал? — и дерево вновь хищно потянуло к себе сковороду.

— Отставить! — лязгнул челюстью Кащей и пальнул в ствол черным огнем с кончиков пальцев.

— Йййяяяйссс! — завизжало дерево, отдернуло ветку и жалобно спросило. — Ну хоть с краешков обгрызу?

— Посмотрим, — Кащей стряхнул с пальцев остатки огоньков и старательно затушил их носком ботинка.

— Мало тебе, выходит, в последний раз досталось? — ехидно спросил Колобок, вытирая соус, которым он увозился по самые уши.

— Нормально, — мрачно сказало дерево. — Так я уже за это отсидел. В палисаднике у Горпины Агафоновны.

Видимо, от скорбных воспоминаний ствол дерева ссутулился, ветви опустились, едва не накрыв нас с головой, а часть листьев пожелтела и опала.

— Да ладно тебе, — я пытался замять скандал. — Ну доешь, если хочешь. Я, видать, еще не скоро привыкну к этим… к этой… Да и вообще, когда мне начнут объяснять, кому и зачем я здесь понадобился?

— Так он еще ничего не знает? Ха! — дерево пренебрежительно закинуло в открывшееся дупло извивающуюся ккатлетку и смачно сглотнуло.

— Ну, не успели, не успели, что теперь? — проворчал Кащей. — Договоришься у меня. Хоть бы спасибо сказал, что накормили.

Дерево издало несколько непристойных звуков, которые даже с большого бодуна нельзя было принять за благодарность.

— Слушайте, Глым Харитоныч, — Кащей вытер пальцы и небрежным жестом как бы закрыл ту невидимую кастрюлю, из которой он таскал жаб и ужей. — Сейчас я буду вам рассказывать, а вы будете слушать и не перебивать. Что будет непонятно, спросите по окончании увлекательного повествования. Ты, хлебное, и ты, дерево — к вам это тоже относится. Вякнете — растерзаю.

Последняя фраза была произнесена таким тоном, что у меня по спине резво пробежала вереница мурашей-спринтеров. Кажется, наш друг и сосед Кащей совсем не так прост, как любит казаться — вон, Колобок с деревом мгновенно прижухли, а круглый даже тарелку перестал облизывать.

— Вы, как я знаю, все еще пребываете в недоумении, — вновь зажурчал Кащей. — И вот, наконец, мы и дошли до поворотного пункта. Сейчас вы узнаете то, что, вероятно, повергнет вас в легкое смятение, но поверьте, гражданин Чугунков, это того стоит.

— Знаете, я еще не пришел в себя после того, как увидел чудовищный нос вот этой самой головы на ножках…

— Довольно! — Кащей ощерился. — Вы готовы слушать?

— Нет, — сказал я.

— Поздно, — и костяной человек приступил к рассказу.

…Когда-то давным-давно, скорее всего лет двадцать тому назад, когда всё в Царстве-Государстве было хорошо и всем было весело, помер главный царственный-государственный Сказочник по имени Теодор и по фамилии Шнапс. Жил он до того триста тридцать лет, да и помер-то по собственной глупости (точнее, невнимательности, поправил сам себя Кащей, нельзя так со сказочниками-то). Дело в том, что всего за пару дней до своей глупой и нелепой смерти решил Шнапс очередную сказку придумать — не для дела, развлечения ради. Уселся, стало быть, он на трон, ибо в Царстве разрешено только двум человекам трон занимать — Царю-Государю и вот как раз Сказочнику — чтоб лучше думалось. Уселся, стало быть… а, это уже было, так вот, окружил себя сказочник слугами верными — как без слушателей-то? — и стал вслух сочинять-придумывать.

Начало было обыденным, и слуги верные чуть челюсти себе не вывихнули, слушая до оскомины надоевшую завязку: стандартный суповой набор добрых королей, злых ведьм и гномов со скверным характером и в башмачках с серебряными пряжками. Потом разошелся старикан, и потянуло его на новенькое, незатасканное грязными лапами сказочников: будто бы родилась у короля единственная дочь, и позвал он на ее первый день рождения всех добрых колдуний из своего королевства числом тридцать пять (вот тоже делать нечего, проворчал Колобок, на них же не напасешься — каждой выдай по золотой ложке, золотой вилке и золотой, вообразите, друзья, тарелке, а едят они все, как одна, только лепестки странного растения под названием Мааленькый цветочек…). Тут наш Шнапс сбился, и его опять — ну с кем не бывает? — потащило по накатанной колее: забыл король пригласить одну самую мелкую, незаметную и вообще только окончившую курсы ведьму, хотя это не его вина, ее и так практически никто не замечал, потому что была она ростом с горошину и ночевала под семью-семью пуховыми перинами.

Кстати, пригласить ее забыли еще и потому, что на предыдущем празднике Урожая так раздухарились, что переколотили половину обычной посуды, а золотая почти вся помялась об головы гуляк, бьющих обычную посуду. Для починки золотой посуды пришлось пожертвовать одним набором из тридцати четырех.

— Как это из тридцати четырех? Всего ведь было тридцать пять колдуний? — удивился я.

— Тридцать пятой была самая мелкая, а остальных — тридцать три, — пояснил Колобок. — Что непонятно?

— Он не в курсе про колдуний, забыл, с кем говоришь? — отрезал Кащей. — Тут все просто, Глым Харитоныч. Просто число "тридцать четыре" у колдуний самое что ни на есть плохое. Оно же делится без остатка на 17, что еще хуже, ведь семнадцатого числа энного месяца раз в сто лет одна из колдуний обязательно должна умереть, превратившись перед тем в золотистую бабочку и спев невыносимо жалостную песню, от которой тут же умирает двадцать два обычных человека, а у каждого из них — по сорок четыре дальних родственника или однофамильца.

Я схватился за голову. Интересно, как у них с такими порядками вообще не вымерло все Царство?

— Но сейчас не об этом, — Кащей пощелкал перед моим носом костяными пальцами. — Так вот, сказочник Шнапс был человеком незлым и зря в своих сказках никого не убивал. Превратить — это да, это пожалуйста, но только чтобы потом с обязательным превращением обратно.

— Мораль, — покивал я.

— Да не всегда, иногда и просто так, развлекался. Однажды взял и превратил стадо козлов в Иванушек, а всех окрестных Иванушек — в козлов. Что тогда было — ни в сказке сказать, ни пером описать. Чуть полцарства с ума не рехнулось. Представляешь — выходишь ты, позевывая, утречком на крыльцо, глядь — а подле крыльца твой сосед Иван Демьяныч, абсолютно голый, за обе щеки травку-муравку наворачивает, да еще чавкает так смачно, аж самому хочется рядышком примоститься и вволю… Ужас!

Вот и в этот раз решил сказочник отделаться превращением. Колдунья, ну, та самая, которую не пригласили по ошибке, вдруг заявляется средь шумного бала и — нате вам, господа-дворяне, ешьте подарочек с кашей — заклинает королевну заклятьем нерушимым: в возрасте семнадцати лет обязательно найдет она на чердаке иглу, уколется ею и заснет сном колдовским, покуда не разбудит ее поцелуем прекрасный принц!

— Дальше я, я дальше расскажу! — подпрыгивал от нетерпения Колобок. — Там самое интересное! Шнапса почему-то переклинило, и сказка куда-то совсем не туда поехала. В общем, дальше вот что было: колдунью — на костер, все иглы — в переплавку, королевну до семнадцати лет — в Свинцовую башню. Да только выросла от чрезмерных забот девица балованной, все удовольствия до семнадцати лет перепробовала, ну и в результате на кокаине с пятнадцати лет торчала. И вот по недосмотру мамушек и нянюшек залезла на чердак, а там — заначка папина, героина грамм двадцать, шприц и ложка закопченная. Ну, королевишна не полная дура была, разобралась, что к чему, зарядила себе дозу. А герыч оказался паленый, она, натурально, отвалилась, полный коматоз, тут папик забегает, сопли, вопли, нянек-мамок посбрасывали с башни на колья, а все — сработало заклятье-то, сон колдовской. Стали тогда принца прекрасного ждать, да вот беда — принцам их мамы запретили с той принцессой целоваться, мало ли чего подхватить можно, а обычных парней король на пушечный выстрел к дочурке не подпускал.

— А настоящий принц, — вмешался Кащей, свирепо взглянув на Колобка, — явился только через сто лет, когда и принцесса, и ожидающие жениха родственники все уже померли и превратились в труху. Поэтому никого он целовать не стал, а просто вымел эту всю рухлядь вон, а сам сел царствовать. Конец.