Аноним Эйта - Васка да Ковь (СИ) Страница 13

Васка хотел было возразить, но Ковь не собиралась делать паузы:

— А теперь глянь на мои заключения непредвзято. Я похожа на великого сыскаря? Ты — похож? Силы в нас гораздо больше, чем мозгов, опыта нет вообще. Скажи мне, Васка, зачем мы в это ввязались? Ладно, я, меня засыпали жемчугом, амулетами, и история эта… я не могла остаться равнодушной. Да и ты бываешь убедительным, а я редко думаю, прежде чем сделать. Но ты? Зачем в это ввязался ты?

— Я не… — Васка прокашлялся. — Почему-то мне стало ее очень жалко. Думаю, это из-за ментального воздействия, я не могу ему ничего противопоставить, неплохо бы тебе об этом позаботиться. А еще — и это основная причина — у нас не было денег. У нас нет репутации, а для наемников это важно.

— То есть ты хочешь сказать, что парил мне мозг своей рыжиной, зная, что и брюнетом никому не нужен? — Ковь скрестила руки на груди.

— Да. — Просто ответил Васка. — Кирочка — везение… в каком-то смысле. Репутацию мы на ней не заработаем, остаются деньги, на которые мы сможем протянуть, пока будем зарабатывать репутацию. И ты знаешь, что я прав. И даже если это несчастный случай, либо мы это докажем разъяренной нежити либо… либо я не знаю, что делать.

— А я о чем? Мы не справимся. Но если мы не справимся… — Ковь отвернулась. — Будет очень плохо.

— Что было в контракте? — Спросил Васка, и уже громче, — Что?!

— Ничего хорошего. — Буркнула Ковь. — Не смотри на меня так. Жемчуг. Амулет. Ты был убедителен, а они — еще убедительнее. Но если мы не справимся, к рекам тебе лучше не подходить…

— Могла бы предупредить заранее. — Устало сказал Васка.

Ковь не в чем было винить, но он почему-то чувствовал себя обманутым.

— Ты сам виноват. — Пожала плечами Ковь. — Пока мы не пришли сюда, все казалось таким простым… Я… извини.

Впервые за долгое время Васке стало по-настоящему страшно. Он еще никогда не видел Ковь в таком смятении. Она никогда в себе не сомневалась, она бралась за что угодно и не пасовала перед опасностями, за это Васка ее и уважал. Она была упряма, вспыльчива и неосмотрительна, и это доставляло много проблем…

Но он еще ни разу не слышал, чтобы Ковь извинялась.

Выбираться из замка Кови пришлось ночью. Васке она ничего не сказала — боялась, что одну на речку ее не отпустит. Все будет так же, как с Молью, но Моль не может почувствовать слежки, а нечисть — легко.

А Кови было позарез нужно, чтобы Кирочка ей доверилась. Сложно доверять тому, кто не доверяет тебе и всюду таскает с собой телохранителя, верно? Прийти вместе с Ваской тоже был не вариант — ну что это за доверительный разговор, когда двое на одного? Это уже какой-то допрос получается.

Вечером Ковь очень много думала. Вертела в голове ситуацию так и так, но одна деталь все никак не желала вставать на свое место. Пока она не додумалась до чего-то настолько простого, что верить в это не хотелось — сразу вспоминались их с Ваской навороченные теории. Озвучила Васке, но он не поверил, не захотел. И правильно. Если она права — они капитально сели в лужу.

Ковь терпеть не могла чувствовать себя дурой.

Но именно так она себя и чувствовала, когда тихонько, на цыпочках, кралась по коридорам (она еще и заблудиться умудрилась, и уже было подумала, что ничего у нее не выйдет, но тут увидела-таки заветную дверцу), когда осторожно проскальзывала через черный ход, и когда перебежками от одной хозяйственной постройки до другой пересекала двор, и когда толкнула калитку для прислуги…Тому было две причины: во-первых, скрываться она не любила. Да и не умела. Васка не услышал ее топота только потому, что он пил вино с хозяевами замка, внизу, в зале. И Ковь искренне надеялась, что он упьется до свинячьего визгу, и, вернувшись, не заметит, что в кровати вместо нее лежит состряпанная на скорую руку из простыней кукла, а просто завалится спать.

Во-вторых, она же выпускница Академии! Хоть и закончила она ее кое-как, с большим трудом сдав выпускной экзамен по самоконтролю, забыть основы, которые знают под конец года даже первачки — позорище. Васка как узнает, так и скажет, что от нее нет никакого толку, и, что самое обидное, будет прав.

— Я хочу видеть Киру! — Рявкнула она, продравшись, наконец, сквозь высокую траву, росшую в пойме реки, — Где эта тухлятина? Я надеру ей уши!

Когда Ковь чувствовала себя глупо, она всегда злилась. На себя тоже, но в основном — на мир вокруг. На выпавшую росу, из-за которой ее штаны были мокры почти по пояс, на холодный ветер с реки и, конечно же, тухлятину, которая, даром, что мелюзга, ухитрилась разыграть ее втемную.

— Чего орешь? — Крайне недовольная русалочка высунула мордочку из камыша, — жить надоело? Сестрицы голодные.

— Не зарывайся! — Рыкнула Ковь, но вспомнила про необходимость доверительного диалога, прикрыла глаза, глубоко вздохнула и выдохнула, — Фу-у-ух. Так. Я погорячилась. Нам надо поговорить.

— Насчет договора? Мне позвать Етеля?

— Не думаю, что ты захочешь, чтобы он это слышал. Хватит лупать глазами, думай давай! Не съем же я тебя, какой мне с этого толк? Думаешь, я тут погулять вышла, а? Мне что, больше заняться нечем, кроме как тебя в болотах вылавливать?

— Ты только не волнуйся! — С наигранным испугом воскликнула Кирочка, уцепилась за рукав и куда-то ее потянула, — Только не горячись, а то мне стра-а-ашно.

Глаза у Кирочки светились в темноте, как две гнилушки. Если бы Ковь посмотрела на свое отражение в воде, она увидела бы то же самое, и это свойство организма ее немало беспокоило: поделать с ночным зрением ничего нельзя, оно либо есть, либо нет, а кто-то может и внимание обратить. Солнцепоклонник, если он двинутый на голову фанатик, а их таких добрая половина, может и прикопать за такие глазки, не будет разбираться — есть у тебя диплом Академии или ты так, мавка залетная. Поэтому в темное время суток Ковь всегда щурилась, хотя толку-то. А вот Кирочка, безголовая малявка, думать не думала о конспирации. И правда, чего ей бояться, в родной-то реке?

Любого солнцепоклонника в случае чего тут же и притопят. Да и магичку, если вдруг…

Иногда Ковь завидовала нечисти. У них был дом, где они были почти всесильны, у них была простая и понятная цель в нежизни. Взять вот ту же Кирочку…

Та как раз дотащила ее до маленького пятачка скошенной травы и села прямо на землю, натянув холщовый подол сарафанчика на худые коленки.

Ковь, поколебавшись, села рядом — все равно штаны насквозь мокрые. Хорошо хоть хватило ума не идти в платье.

— Твоя цель — не рассчитаться с убийцей, — сразу взяла она быка за рога. — Потому что его нет.

— С чего ты взяла? — Вскинулась Кирочка. — А вот и есть!

— Тогда ты должна его чувствовать. Терять рядом все человеческое… Тебя должно тянуть к нему, ты должна являться ему во снах и манить в реку. Русалка, чей убийца еще жив, просто не может так здраво рассуждать.

— Ничего я не должна! Вообще, может, дело в моей близняшке! — Упрямо возразила Кирочка, надув губы. — Она — человек, и во мне тоже осталось много человеческого, раз я с ней общаюсь.

— Сама эту глупость придумала, или подсказал кто? — Хмыкнула Ковь. — Невозможно это. Твой убийца был бы для тебя наркотиком, наваждением, вкуснейшим, изысканнейшим блюдом для двинутого гурмана. Неужели ты не спрашивала у сестриц, как это бывает? Они должны были рассказывать.

— Они рассказывали, но я думала, что я — другая. — Кирочка зябко передернула плечами и всхлипнула. — Что я — особенная. Не такая, как все. Понятно? Что йа-а-а-а… — Она вдруг завыла — нечеловечески, тоскливо.

Откуда-то издали ответили собаки. Волков слышно не было, и Ковь порадовалась, что в местных лесах безопасно. Оборотней точно нет, эти бы точно присоединились.

Нормальный человек от такого вопля и поседеть мог. Поговаривали, что сирены — разновидность морских русалок. А речные — родственный им вид…

А вот Ковь, дипломированная магичка, просто сидела в растерянности и думала о чем попало вместо дела. Она снова глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки, и снова не получилось. Утешать маленьких девочек было не по ее части, даже Васка справился бы лучше, и мысли так и норовили разбежаться тараканами. Так она ничего и не сделала, просто замерла столбом, боясь пошевельнуться, пока Кирочка в нее рыдала.

В конце концов, слезы у Кирочки кончились. Она вытерла нос полой куртки. Любимой дорожной куртки Кови — та поморщилась, теперь стирать придется. Но ничего русалочке не сказала. Успокоилась — и то хлеб.

— Я думала, а вдруг вырасту? Хоть немного. У меня отрастали волосы… и ногти… это потом батюшка-водяной сказал, что они и у мертвых растут. Что я совершенно точно мертвая. Что никакая я не другая, что я самая обычная глупая русалка. И если бы убийца существовал… я бы точно знала, кто он.

— Но Мила с Етелем не поверили.