Сергей Панарин - Побег из Шапито Страница 13

Михайло проговорил подчёркнуто серьёзно:

– Смотрю я на вас, спорите постоянно. Наверное, от большого ума.

В беседу вступил Вонючка Сэм:

– Главное, что я хочу знать, – это как вы тут будете противостоять браконьерам.

– По-старому. – Медведь-губернатор пожал плечами. – Проверенными способами.

– А насколько они эффективны?

– Достаточно, – буркнул Михайло.

– Достаточно для чего? – не отставал скунс, с каждым вопросом всё активнее жуя жвачку.

– Ну… Чтобы не всех перебили.

– Ого! – Циркачи были ошарашены.

– Но неужели ваша цель не полная победа над охотниками? – Вонючка Сэм был в ударе.

– Наша цель – выжить, – признался медведь.

Петер устремил на собеседников пламенный взор:

– Я хотеть предлагать думать этот цель устаревший. Мы есть должен размышлять вместе над то, что говорить Парфюмер.

– Мы сами справимся! – встрял Колючий.

– Отчего же?.. – протянул Михайло.

– Не знаю за что, но я люблю этого парня! – выпалила Лисёна, обнимая Петера.

Петух опасливо скосился на лисьи клыки.

– Отпусти посла, рыжая, – нарочито небрежно сказал Серёга.

Лиса как бы спохватилась, разомкнула объятья, отодвинулась от пернатого германца.

– Решено. – Михайло хлопнул лапой оземь. – Подумаем. Примем любую вашу помощь. Обсудим. А сейчас близится вечер. Давайте разойдёмся, отдохнём, перекусим, кто что найдёт.

На том и расстались. Тамбовчане разбежались по своим делам, экзотическая четвёрка отправилась к берлоге.

Глава 3

Вечер был тёплым и уютным. В такие вечера ничего не случается, и можно спокойно отдохнуть от суеты. В лесу царил мир. Разморенные животные купались в мягком зное, поднимавшемся от прогретой за день земли. Ветра не было. Деревья беззвучно замерли, на их зелень легла алая краска – солнце потихоньку покидало Тамбовщину.

Кенгуру, шимпанзе, скунс и петух от нечего делать сидели на краю оврага и лениво обсуждали события последних дней. Бегство из цирка казалось далёким. Звери ловили себя на мысли, будто бы это были вовсе не их приключения. Дикий лес буквально завалил артистов новыми, до сей поры неизведанными переживаниями. Циркачи признались друг другу, что они в смятении. Такая растерянность, наверное, охватывает мальчика из деревни, попавшего в огромный город.

Жизнь между клеткой и ареной была скупа на впечатления. Стены, пол, потолок. Соседи. Здесь же всего было чересчур: звуков – лавина, красок – революция, событий – ураган. Да, тревожно. Да, браконьеры. Да, приходится врать местным зверям, кстати, неплохим ребятам. Зато здесь всё настоящее.

– Может, не стоит никуда ехать? – спросил Гуру Кен. – Дом далеко, опасностей море. А тут тишь, соседи неплохие… Вот победим браконьеров и заживём… С лисой как-нибудь договоримся…

– Никаких переговоров с шантажисткой, – отчеканил скунс, прервав работу крепких челюстей.

Кенгуру выплюнул травинку:

– Ох, Парфюмер, мы не в Чикаго. Придётся найти с ней общий язык.

– Я есть бояться этот Василисья, – признался Петер. – Нихт доверие. Аларм.

– Зато стильная деваха, не без размаха, не черепаха, но хитрая ряха, – выдал Эм Си.

– Что есть ряха? – Петух захлопал глазами.

– Физиономия, Петер, – пояснил Вонючка Сэм. – Наш афроанглийский друг быстро схватывает местные словечки.

Шимпанзе гордо кивнул.

– Только нам здесь не место, – развивал свою мысль скунс. – Я допускаю, что мы приживёмся в этом коллективе авантюристов, хулиганов и преступников под управлением недалёкого губернатора. А как быть со знаменитой русской зимой?

– Перекантуемся, йо! – отмахнулся Ман-Кей.

– Где? – не сдавал позиций Вонючка Сэм. – Нам позволили занять берлогу, потому что сам Михайло летом там не ночует. А еда? Медведю хорошо – он заснёт до весны. Зато, например, Гуру Кен не заснёт. И жрать ему будет не-че-го.

– Они тут жить, и мы смочь, – неуверенно предположил Петер.

– Твои родичи живут в специальных домах. Как же это?.. В курятниках. Там тепло и люди кормят. Правда, потом сами вас едят, но это детали.

– Я категорически хотеть на родина! – выпалил петух, тряся гребнем.

– Да, – протянул кенгуру. – Надо выбираться отсюда. Но как?..

Никто не знал. Звери погрузились в невесёлые размышления.

В таком состоянии и застал иноземных гостей медведь-губернатор.

– Отдохнули? Славно, – бодро выдал он, потирая лапы. – Давайте-ка, гостюшки, устроим культурный обмен.

– Это как же, Михайло Ломоносыч? – поинтересовался Вонючка Сэм.

– Проведём конкурс художественной самодеятельности. Выявим, так сказать, таланты в среде братских народов.

Циркачи перемигнулись.

– Это мы можем, – вынес вердикт Гуру Кен.

– Чтобы мы, профессионалы?.. – начал возмущённую тираду Вонючка Сэм, но его прервал Эм Си:

– Чтобы мы, профи, красавцы в фас и профиль, показали мощь искусства, пробудили чувства, прославили бы места родные, а не кисли б, не ныли, трусами не прослыли, надо вызов принимать, йо! Тамбовчан удивлять, йо!

– Ё-моё, – прокомментировал Михайло речь Эм Си. – Чую, нашим дарованиям придётся туго. Конкуренция, забодай вас человек!

Скунс с остервенением жевал жвачку, шумно сопя через расширившиеся ноздри. Петер тоже вовсе не горел желанием петь перед неизвестным сбродом, как-никак он выступал перед самой королевой Англии! Ну, или женой пражского мэра. Всё равно, уровень-то международный! Но петух готов был переступить через актёрские амбиции. В глубине своей куриной души Петер нёс настоящий артистический огонь. Этот огонь требовал пищи – зрительских восторгов. И какая разница, кто тебе хлопает – польская женщина или тамбовский волк. Главное, что искусство принадлежит народу!

Проникнувшись пафосом, петух изрёк:

– Я быть хотеть петь на местную публику!

– Много хочешь, – буркнул под нос Вонючка Сэм.

– Раз вы согласны, то и здорово, – подытожил Михайло Ломоносыч. – Сейчас позову народ.

– Сюда? – удивился Гуру Кен.

– А что, идеальное место для концерта. Эй, ребятки, все сюда!

Из леса валом повалили животные: зайцы, белки, бобры, барсуки, ласки, лисы, пара оленей, мыши-полёвки, несколько диких свиней, ежи, ужи, лягушки, – да всех и не перечислить. Зрители рассаживались на склонах оврага. Птицы слетались на поваленное дерево, толкались, гомонили. В траве блестели спинки юрких ящериц. За всю карьеру циркачи никогда не видели столько зверей вместе. А крылатые? Воробьи, овсянки, сороки, филин, канюки, синицы, чибисы…

– Как же мы их раньше не заметили? – ошалело вымолвил кенгуру.

– Нюх потеряли, – тихо сказал Вонючка Сэм. – Допрохлаждались в клетках-то.

Вскоре овраг превратился в Колизей. Дно служило ему ареной или сценой, склоны – зрительскими трибунами. Десятки глаз настороженно изучали экзотических гостей, местные шептались, обсуждая внешность каждого.

Колючий, Серёга и Лисёна расположились наособицу, чуть в стороне от циркачей. Михайло Ломоносыч вышел в центр «арены».

– Вы все слышали, что нас посетили иностранные послы. Вот они… – Медведь жестом дал понять циркачам, что нужно встать.

Четвёрка поднялась. Артисты глуповато улыбались и махали лапами. Петер за неимением лап хлопал крыльями. Зрители ответили аплодисментами и криками.

Медведь переждал волну взаимных приветствий и продолжил:

– Мы тут в нашем лесу живём, мира не знаючи, словно бы и нету, кроме дома, никаких земель, дорогие мои. Ан есть. Нас окружает масса дружественных стран, плотно сжимая в тиски… Тьфу ты, я не об том. Все мы разные. Кто косой, кто колючий, а кто и вовсе косолапый.

Михайло Ломоносыч не чурался самоиронии, и лесные жители это ценили. Они заулыбались, зашептались, дескать, да, таков наш губернатор – строг, но и добр.

– А существуют в матери-природе ещё более необычные звери. Например, кенгуру. Помаши нам, Гуру Кен. Вот красавец… Или вот вам, пожалуйста, шимпанзе. Похож на врага нашего, человека, только лучше: и красивше, и умнее.

Тамбовчане рассмеялись. Анекдот об уме и красоте обезьян дошёл и до российской глубинки. Эм Си этого не знал, поэтому расценил смех как проявление дружелюбия.

– А теперича, ребята, попрошу отнестись посерьёзнее, с пониманием, дело всё же государственное, – понизил голос медведь. – Прибыл к нам гамбургский петух.

С невольным смехом справились почти все. Только какая-то белочка из молодых пронзительно хихикнула и замолкла, сконфузившись.

– И наконец, четвёртый посол. Вы думаете, он енот, а он, наоборот, скунс. Американский, стало быть, пушной зверь. Прошу любить и жаловать. Те, кто не хочет его любить и жаловать, потом могут расспросить Колючего, чем это чревато.