Алесь Куламеса - Быть рядом Страница 15

Буквально через полчаса после его выступления у военкоматов стали появляться добровольцы, желающие вступить в армию. Они требуют отправки к пунктам взаимозачёта. Многие несут государственные флаги. Военные пока отправляют добровольцев по домам, так как предполагают, что конфликт будет быстротечным и армия обойдётся своими силами. В военкомате Северо-западного округа столицы побывал наш корреспондент, Никита Арбатов. Передаю ему слово…

Я убивал звук, потому что вошёл отец. Он был в парадной форме и держал в руке чемодан.

– Слышал?

– Слышал.

– Тогда собирайся. Нашу часть переводят на казарменное положение. Возможно…, – он запнулся и снова посмотрел на водку, которую так и не убрал в бар.

– Что «возможно»?

Отец оторвал взгляд от бутылки и сказал хрипло:

– Ходят слухи, что нас могут перебросить к зачётнику. Если война не закончится в ближайшее время.

– Правда? – вскочил я. – Вот здорово! Всегда об этом мечтал!

Отец посмотрел как-то странно и, резко повернувшись, вышел из кухни. Я услышал, как он открыл сейф, где хранил мамины драгоценности и какие-то свои документы. Потом зажужжали замки чемодана, и отец вернулся на кухню.

– Что-то забыл?

– Да, решил взять кое-что, – голос у отца был холодный и сухой. Точно такой же, как четыре года назад, когда маму насмерть сбила машина, и он приехал забирать меня из летнего лагеря. Мне тогда только-только двенадцать исполнилось.

– Что-то мамино?

– А? Да-да, мамино…, – отец странно кашлянул и, как будто уводя разговор в сторону, спросил. – Сумку сложил?

– Ага, только зубную щётку не взял.

– Хорошо. Возьми – и идём.

Я закинул в сумку туалетные принадлежности, пару дисков, которые купил накануне, и натянул кроссовки.

– Я готов.

– Тогда пошли.

Отец окинул взглядом квартиру, задержавшись на большой фотографии мамы, висевшей в зале, но видной даже из прихожей. Этот снимок папа сделал за день до гибели мамы. Они отдыхали на Гавайях, как всегда. Каждый год они отправляли меня в летний лагерь и летели вдвоём на Гавайи. Это был вроде как медовый месяц. Вот только тогда он закончился на четвёртый день – пьяный водила сбил маму на глазах у папы. Отец сделал портрет после сорока дней и специально его так повесил. Чтобы видеть маму, приходя домой. «Как будто встречает», говорил он.

– Ну, может и вернёмся, – прошептал он так тихо, что я едва расслышал. Расслышал и понял – он сказал это для себя. И для маминого портрета.

– Давай, сын, – сказал он громко и бодро, – поехали. К часу нужно быть в части.

В машине отец включил радио «Классика ФМ» и стал рассказывать несмешные анекдоты. Я для вида смеялся, но видел, что папа думает о чём-то своём.

Мы неожиданно остановились. Я чуть не стукнулся о лобовое стекло, потому что, как всегда, не пристегнулся. Отец, не говоря ни слова, вышел из машины и направился к банкомату. Через пару минут папа вернулся, запихивая в бумажник толстенную пачку тысячных купюр.

– На всякий случай, – сказал отец, перехватив мой изумлённый взгляд.

– Какой случай?

Папа не ответил. И музыку выключил. До самой части мы ехали молча, при этом отец держал себя так, словно меня рядом не было. Только уже подъезжая к части, отец вполголоса произнёс:

– Ну и хрен с ним, звёзды всегда можно срезать.

***

В части мы поселились в отдельном двухместном номере – отцу, как офицеру, полагается по званию. Если бы он был не майором, а хотя бы подполковником, то нам бы дали номер с джакузи. Но и так не плохо – мультивизор, кондиционер, ионизатор воздуха, ванная с круговым душем и мини-сауной. Ну и интерьер соответствующий. Не в каждом отеле можно найти такой номер. В армии же все жилые помещения были сделаны по высшему разряду. Минимум – три звезды, если сравнивать с гостиницами. А ещё во дворе каждой части – открытый бассейн. И закрытый, для холодного времени суток. Не мудрено, что многие так стремятся в армию. В последнее время – сам слышал в новостях – устраивают конкурсные отборы, как при поступлении в университет.

Отец кинул сумки на кровать и ушёл в душ. А я сразу же включил телевизор.

На «Первом» по-прежнему шли новости. Агапову сменил другой ведущий – Юрий Симонов. Он выглядел гораздо бодрее своей предшественницы и уверенно читал текст:

– …теперь на каждом пункте взаимозачёта в нашей стране есть комиссия наблюдателей из ООН. Их задача – следить за тем, чтобы взаимозачёт шёл честно. Точно такие же комиссии заняли свои места на пунктах противника. Многонациональный состав комиссий, куда включены представители разных государств, гарантируют непредвзятое, беспристрастное и объективное наблюдение за процессом взаимозачёта. Наш корреспондент Аркадий Волков пообщался с главой комиссии ООН по нашей стране…

Это было неинтересно, и я переключил на другой канал:

– Мы наблюдаем за отправкой Кантемировской дивизии к пункту взаимозачёта. Приказ поступил всего час назад, но дивизия уже пришла в движение. Один полк отбыл, сейчас заканчивается погрузка второго. Провожать бойцов пришли сотни людей.

На экране появились молодые парни, которые сидели в открытых кузовах грузовиков и весело улыбались. Им бросали цветы, девушки старались дотянуться, чтобы поцеловать. Солдаты хохотали и свешивались с бортов, подставляя губы.

– Как вы можете видеть, – продолжал рассказывать невидимый журналист, – бойцы полны энтузиазма и с радостью готовы отдать свои жизни за свободу нашей Родины. Почти все их них ещё не женаты, поэтому вместе с ними на пункты взаимозачёта отправятся их родители и браться с сёстрами. Они грузятся в поезд в километре отсюда. Разумеется, на пункте взаимозачёта, они встретятся. Нам удалось поговорить с родителями одного из солдат. Они ещё не отправились, но ждут своей очереди с нетерпением.

В кадре появился седоватый мужчина, держащий под руку немолодую женщину. Рядом с ними стоял, широко улыбаясь, парень с нашивками сержанта.

– Мы гордимся тем, что наш сын – солдат! – срывающимся от волнения голосом произнёс мужчина. – И очень рады, что сможем быть с ним рядом, когда он будет отдавать свой долг стране. Это ведь прекрасно – умереть за Родину! Правда, дорогая?

Женщина молча кивнула. В глазах её стояли слёзы, но она нашла силы улыбнуться. Сына камера не показала.

Шум голосов и моторов перекрыла мелодия «Прощание славянки», которую заиграл военный духовой оркестр. Машины тронулись. Люди бежали за ними, кидали солдатам оставшиеся букеты, что-то кричали. В ответ с грузовиков махали руками и смеялись.

Я позавидовал им. Если мы отправимся к зачётнику, то меня вот так по ТВ не покажут – я поеду на поезде, как член семьи военного. Чтобы ехать на грузовике, нужно быть солдатом. А что, если…

Вошёл отец.

– Папа! – подскочил я к нему. – Папа! Я хочу тебе кое-что сказать!

Отец присел и повернулся ко мне:

– Я тебя слушаю.

– Пап, а как ты смотришь на то, чтобы я тоже стал солдатом? Как ты!

Отец сощурился, с шумом втянул воздух:

– Зачем?

– Ну, понимаешь, – слова не находились. Сложно вот так сразу взять и объяснить это желаниё. Просто я знал, что это будет правильно, – Понимаешь, если нашу часть вдруг отправят в зачётник…

– То тебя отправят следом, вместе с остальными, – перебил меня отец, едва сдерживая раздражение. – Я не хочу разговаривать на эту тему. Кроме того, тебя не возьмут из-за возраста.

– Но ты сам рассказывал, как мой прадед пошёл на фронт, когда ему исполнилось шестнадцать. Чем я хуже него?

Отец резко вскочил и шагнул ко мне, я инстинктивно отшатнулся. Он замер, потом торопливо сел обратно.

– Тогда было другое время, – его голос звучал глухо, он словно выдавливал из себя слова, – немцы рвались к Москве, и их нужно было остановить любой ценой. Сейчас всё не так. Совсем не так…

Глядя на грустное, можно даже сказать скорбное, лицо отца, я вдруг понял, почему хочу стать солдатом.

– Пап, – я подошёл к отцу, – я просто хочу быть рядом с тобой. Когда нас повезут туда, я хочу быть рядом.

Отец поднял голову, и мне показалось, что он готов заплакать. По крайней мере, его глаза странно блестели. Не уверен, возможно, просто почудилось – ведь отец не плакал, даже когда умерла мама.

– Спасибо, сынок, – сказал он тихо и крепко сжал мою руку, – кроме тебя у меня никого не осталось.

Захотелось обнять его, что бы он понял, как я люблю его, но отец не признавал таких нежностей. Поэтому я просто ответил на его пожатие.

Какое-то время мы молчали. Потом отец отпустил мою руку и поднялся.

– Давай поговорим о твоём желании позже. Может, нас никуда не отправят. Идёт?

Я кивнул. Может и правда, к чему торопиться? Всё же отец лучше знает, что и как надо делать.

– Вот и хорошо. – Отец посветлел. – Мне нужно идти – служба. В шесть часов будет общий ужин, а до этого времени, думаю, ты найдёшь, чем себя занять.