Андрей Белянин - Жениться и обезвредить Страница 19

В смысле мы с царём стояли на своих ногах, но прислонённые поближе к стенке, а неутомимая фракция защитников «традиционализма энд монархических ценностей» штабелями была складирована в противоположном углу. Взмокшие стрельцы на коленях просили государя простить их, «потому как замешкалися». Я бы таких неоперативных телохранителей вообще гнал в шею, но Горох вместо этого пожал каждому руку. После чего снял со стены старинный самурайский меч и указал мне на дверь:

– Пошёл вон! Службу служи, дела расследуй, припёрся же…

– А вы?

– А я задержусь. – Он запрокинул голову, унимая всё ещё бегущую кровь из носа. – Я тут бояр моих особо ретивых кастрировать буду… на голову!

Домой, в родное отделение, я шёл уверенной, чуть прихрамывающей походкой. Не знаю, как у Яги или Митьки, а для меня сегодняшний день обернулся большой удачей. Разумеется, если не считать синяков, шишек, пинков и ссадин на рёбрах после боярских сапог. Со свадьбой разобрались, новые улики набраны, есть правильная постановка задачи для нашей бодрой эксперт-криминалистки, и, кажется, я знаю, каким образом замазать досадную трещину в браке царя и царицы.

На улицах было малолюдно, обеденное время, все по домам. «Макдоналдсов» в Лукошкине еще не понастроили, по трактирам и кабакам народ тусуется ближе к вечеру, обедать предпочитают по старинке – в семейном кругу или артельно. Возможно, и мне бы стоило ускорить шаг, бабка не предупреждала, что сегодня на обед, но, учитывая, что на кухне кроме домового аж целых три женщины… Если не передерутся, то накормят. В крайнем случае всегда можно получить сухой паёк у того же Назима.

Примерно с такими вот мыслями я и вышел к нашему кварталу. Плотная толпа у ворот отделения была видна ещё с дальнего конца улицы. Причём ни шуму, ни криков, ни мата – тихо так стоит народ, крестится иногда да в затылках чешет. Я, знаете ли, как-то ведь и не сообразил сразу, чего это они. И только когда к калитке поближе подошёл, стрельцы просветили:

– Богомаз знакомый ваш забегал. Ну тот, который иконки не по-людски малюет. Вона весь забор нам энтими ликами увешал. Дескать, вы разрешили…

– Более того, я ему их лично заказал. – Мне вспомнился разговор с Саввой неделю назад. – Он должен был нарисовать для нас двенадцать портретов преступных лиц, находящихся в розыске. Чтоб все эти рожи видели и могли посодействовать органам. Обычная милицейская практика.

– А-а, тады тебе видней, сыскной воевода, – мрачно ухмыльнулись еремеевцы. – Иконы-то уже видел, поди?

– Не иконы, а портреты!

– Ну кому портреты, а кому… и двенадцать апостолов…

Мамма миа! Антракт окончен, три звонка, второе действие, проверим, кому на этот раз конкретно не повезло. Я с извинениями протолкался поближе к забору, уткнулся едва ли не носом в аккуратную дощечку размером с альбомный лист и ахнул…

На меня смотрело благообразное лицо пожилого мужчины лет под семьдесят, с евангельскими кроткими очами, аккуратной бородой, прорисованное с соблюдением всех канонов православной живописи. Выбивалась только подпись на церковно-славянском: «Петр – лиходей и убивец». Рядом висел «Павел – конокрад и вор» – те же иконные приёмы, тот же неземной свет от лица, разве что нимб над головой не светится. Убить художника мало…

И ведь я сам по-человечески просил этого мазилу, этого Рафаэля непризнанного, этого Пикассо в голубом периоде с кубиками и глазом на носу изобразить нам наиболее опасных преступников без всякого авангарда! В нормальной манере! В традиционной, чтоб его! На «Андрее – мошеннике и горькой пьяни» в мою гневную голову виновато стукнулась мысль о том, что слово «традиционно» простодушный Савва мог воспринять по-своему. Он ведь говорил, что умеет писать иконы, как все, в привычной манере…

То есть опять я сам виноват? Мне оставалось лишь выбраться из зачарованной толпы и устало махнуть рукой стрельцам – пусть висят, чего уж там… Посмотрим, конечно, кого они к нам потом притащат, но портить художнику первую персональную выставку не будем. Да и людям интересно, вернисаж всё-таки…

А на обед я, разумеется, опоздал. В доме меня ждала только бабка. Митю, Олёну и царицу она отправила по лавкам, надо было кое-что закупить по хозяйству и для вечернего мероприятия. Под «мероприятием» имелась виду очередная экспертиза, Баба-яга – специалист серьёзный и после двух неудач дело не бросит, для неё это вопрос профессиональной чести. Я было дёрнулся рассказать ей о своих сегодняшних подвигах, но моя домохозяйка в каких-то вопросах традиционно непреклонна: покуда не поем, слушать не будет. И лишь когда жгучее харчо и нежная свинина по-монастырски успешно переместилась ко мне в пузо, бабуля сама начала разговор. Правда, не на ту тему…

– Любит она его, Никитушка. Пусть и дурак он, и сумасброд, и натура увлекающаяся. Хоть обидел её сильно…

– Как именно?

– Да уж так. – Яга перешла на смущённый шёпот. – Попросил он у ней чегой-то ночью. То ли соловья, то ли жаворонка изобразить. Ну а государыня не смогла… Не умею, говорит, по-птичьи свистеть. А он изобиделся! Дурой обозвал вслух… А ты чё лыбишься-то?

– Так, вспомнилось кое-что…

– А-а-а, ну я уж у царицы-то и так и эдак интересовалась, чего ж такое мужику от бабы понадобилося, чтоб у ей не было?! Ить как ни верти, а все мы на один манер сшиты, под одни болванки заточены, одним мёдом мазаны. Бесовку твою любопытную выгнала даже, да всё одно толком не призналась Лидушка. Кремень австрийский! Честь семейную блюдёт! Потому и ушла в милицию, вроде как и не дома, и всё ж таки на службе у того же Гороха…

– «Жаворонок», говорите? – Я с трудом сдержал улыбку. – Думаю, это проблема решаемая. Самое главное, что царь, хоть и строит из себя неприступного самурая, вполне подвержен обычным человеческим страстям и очень переживает за свою жену.

– Энто не он тебе с переживаний эдакую дулю на лоб навесил?! Подрались, поди, как мальчишки прям.

– Нет, – гордо откинулся я, прижавшись спиной к тёплой печке. – Это мы с боярами махач устроили. Из-за царицы, между прочим. Там вся дума на ушах стоит, оттого что мы тут матушку государыню за всем отделением посуду мыть заставляем!

– Да всего-то разок и попросили, – возмущённо всплеснула сухонькими ручками Яга. – От ить вруны толстопузые, не ровён час, попадутся нам по одному в узком переулочке.

– Им сейчас сам Горох подаренной катаной через задницу мозги вправляет, – нимало не задумавшись над двусмысленностью выражения, я сыто улыбнулся, вновь придвинулся к столу и начал свой рассказ: – А теперь давайте вернёмся к делам следствия. Итак, сегодня у меня чётко сложилась в голове одна вполне логичная версия. Не вписывается в неё только смерть возчика, но это пока… Начну сначала.

Бабка честно слушала весь мой бред в течение получаса. Перебивала по существу, ругнулась разок (когда меня бояре колотили), пару раз хихикала (про отца Кондрата со слипшейся бородой), вздыхала в нужных моментах и на посторонние раздражители не отвлекалась. Блистательный Назим, в чистой рубашке, но грязном фартуке, бесшумно доливал нам чаю, подсовывал лепёшки и варенье, всё тихо, безмолвно, без единого лишнего движения да вдобавок не сводя с Яги искренне влюблённого взгляда. А не поженить ли и их, кстати?! На этой купидоноподобной мысли я застопорился, благо отчёт подошёл к концу. Вроде бы день прошёл не зря – во взгляде моей домохозяйки прыгали сумасшедшие сиреневые искорки, хороший признак…

– Ох и мудр же ты у меня, участковый, – удовлетворённо пристукнула кулачком по столу бабка. – Опять белку прям в глаз бьёшь!

– Бабуль, вот только про белку не надо, а? У меня уже комплексы из-за неё… Скажите лучше, вот из всего этого можно хотя бы предположить, что мы имеем дело с некой колдовской силой, способной одновременно совершать хулиганские акции в разных районах отдельно взятого города?

– Предположить можем… Хоть и неохота мне такое-то предполагать. Ну да экспертиза, поди, покажет. А ты мне вот чего, старой, растолкуй: это ж какую такую «птичку» наш Горох от своей Лидушки в ночь требовал? Да не хихикай так явно уж, а то и у меня самой от смеха губы разъезжаются, а дело серьёзное.

– Не могу, – действительно едва дыша, просипел я.

– Никитушка-а, ну интересно ведь! Ну скажи, скажи, а то так дурой необразованной и помру…

– Всё равно не могу!

– Да хватит ржать-то, – начала всерьёз заводиться Яга. – Ить я же тоже не лыком шита, за жизнь долгую женскую чего тока не навидалась, не наслушалась. Ясно же, что не о живой птахе речь, так поделись смыслом иносказательным – небось не покраснею?!

– Бабуля-а… правда, не могу! Давайте я Ваське всё расскажу, а он вам потом по-своему намурлыкает?

Моя домохозяйка надулась и обиженно принялась убирать посуду. Я кое-как отдышался и взялся за блокнот. Уже четвёртый, подарок из переплётной мастерской при Немецкой слободе. Мой первый, из Москвы, давно распух от записей и занял почетное место в наших милицейских архивах. Бабка отойдёт быстро, а я, как ни верти, не смог бы ей внятно объяснить, что царь наверняка имел в виду какую-нибудь безобидную позу из японских трактатов о любви.