Владимир Тимофеев - Игрушечный мир. Отдохнем по-взрослому (СИ) Страница 19

Через восемнадцать минут и тридцать четыре секунды, прошедших после звонка на ресепшен, Жанна остановилась между мной и головизором, развернулась и, сузив глаза, посмотрела на меня. Очень так выразительно посмотрела. Ага, понятно, превращение в царицу зверей вступило в завершающую фазу – пора принимать меры. Превентивные. Я пожал плечами, выключил головизор и, поднявшись с кровати, решительно произнес:

– Знаешь, я думаю, мы тут до утра просидим, пока придет этот чертов электрик. Так что давай-ка я лучше сам погляжу, что там за ерунда.

Сказал и с нескрываемым (то есть вру, конечно: наоборот, тщательно скрываемым) удовольствием пронаблюдал обратный процесс последовательных перевоплощений. То бишь проследил за тем, как моя ненаглядная женушка возвращается в первоначальное состояние: из грозной королевы кошачьих в обыкновенную пушистую «муську». Ласковую, нежную, но ничуть не менее грациозную, чем какая-нибудь пантера или тигрица.

Удовлетворенный увиденным, я прошел к щитку, вырубил напрочь подачу энергии, а затем вновь взял в руки отвертку. После несложных манипуляций с крепежом хекнул, поднатужился и сдвинул-таки в нужную сторону кровать вместе с дубовой панелью. Той, что минуту назад цеплялась за стену, перекрывая путь к хитросплетениям проводов и целому вороху распаечных коробок и блоков. Понятно, что пылью «закроватное» электрохозяйство было покрыто по самое не балуйся. Даже чихнуть пришлось. Целых два раза, вызвав тем самым законное беспокойство жены:

– Андрюш, может, не надо? Может, черт с ним, подождем электрика?

«Ага, щас». Можно подумать, какой-то там электрик (неясной квалификации) сумеет лучше меня разобраться с проблемой. А потом уйти отсюда целым и невредимым. И я вовсе не о проводах говорю и не о правилах техники безопасности. Я говорю про Жанну. Ведь если бы этот работник местного ЖКХ появился тут пару минут назад, моя любимая от него мокрого места не оставила. Поскольку сейчас ее, кажется, вообще не волнуют те самые выключатели, с которых всё началось, ее нынче другое бесит. Сам факт беспорядка, да еще отношение к проблеме со стороны отельеров. Ну да, обещали через пять минут, двадцать прошло, а воз и ныне там. «Уж ужин близится, а Германа всё нет».

Кстати, насчет своего умения я тоже нисколько не преувеличиваю. Любую электрическую схему на раз раскидаю, без чертежей, а потом соберу то же самое и даже лучше, чем было. Такая вот есть у моего организма особенность, давно уже, лет пятнадцать как… Ч-черт… пятнадцать лет с того страшного дня прошло, а до сих пор, как вспомню, сдержать себя не могу, слезы душат. Сухие. До спазмов. Будто сам в том глайдере задохнулся…

Глава 16. Пятнадцать лет назад

Я ведь тогда еще студентом был, ну и, как водится, домой на зимние каникулы приехал, на Уренгут. Отец с матерью под это дело даже отпуск взяли, чтобы в кои-то веки всей семьей собраться, в горы там сходить, на лыжах опять же, на острова слетать, позагорать, поплавать. То есть отдохнуть, наконец, от работы, учебы и всех проблем, так или иначе с ними связанных.

А вообще они свою службу любили, работали планетологами и меня, соответственно, тоже по этой стезе направляли. Я, правда, сопротивлялся как мог – не люблю, знаете, ковыряться в каменьях, жилы искать, по экспедициям шляться незнамо где. Однако, в конце концов, согласился всё же семейную традицию поддержать. Лишь на одном настоял – чтобы обучение проходить с уклоном больше в планетофизику, чтобы, значит, нормальная наука была, а не дурацкая романтика с песнями под гитару и костром на ветру. Отец, впрочем, только посмеивался над таким пониманием сути. И науки вообще, и планетологии с планетофизикой в частности.

Что ж, он, как всегда, оказался прав. Наш чисто научный отдел из этой романтики командировочной уж третий год как не вылезает, а соседи-планетологи, те, наоборот, по кабинетам сидят, в поле и носа не кажут – образцы и карты им роботы обеспечивают, под это дело заточенные. Увы.

Однако мои родители такими не были. В смысле, не были они такими вот кабинетными исследователями. На роботов полевую работу не перекладывали – сами не меньше тысячи планет на своих двоих прошагали. Фигурально выражаясь, конечно – в любой экспедиции ведь и планетолеты имелись, и планетоходы, и глайдеры вспомогательные, и роботы-разведчики, что само собой разумеется. А еще был у них друг и коллега – дядя Артемий. Артемий Иванович Свиридов, тоже планетолог и тоже любитель «в полях» побродить. Вечно они своими коллекциями минералов мерялись – у кого круче. Ну и обменивались, конечно же, время от времени разными «ископаемыми редкостями». Подчас весьма и весьма дорогими. Почти уникальными.

Вот так же они и в тот день… мерялись. Мама на кухне с пирогами возилась, а отец с дядей Артемием сидели в гостиной. Каталоги свои выправляли, переругивались вяло насчет мифического «газзонитового гугеля», камни из коллекций туда-сюда перекладывали. И тут, как на грех, я к ним в беседу встрял со своей идеей поисков магнитного монополя. Ух и ржали же они надо мной. Так ржали, что аж коробку с «камушками» опрокинули. На пол. В итоге потом весь вечер ценные образцы, матерясь, собирали. Вполголоса матерясь, так чтобы мама не слышала. Но она, я думаю, всё-таки слышала кое-что, поскольку потом отцу тихонечко выговаривала:

– Дурак ты старый, чему сына учишь? Ругаетесь ведь как сапожники.

Но тот лишь отмахивался:

– Да ладно, Ань, чего ты право? Он вон уже какой лось вымахал, кумекает, небось, в этом побольше нашего…

А на следующее утро они улетели. Вместе с дядей Артемием, по срочному вызову на какой-то астероид близ Кузбастуса. Пообещав, правда, через день вернуться.

Увы. Не вернулись. Все трое.

Их глайдер пропал с диспетчерских экранов за двадцать километров до космодрома. И по какому-то совершенно дикому стечению обстоятельств его не могли обнаружить в течение почти трех часов. Сигналов бедствия исчезнувший транспорт не подавал, а автоматическая система поиска и слежения посчитала, что глайдер просто приводнился близ одного из островов, раскиданных вдоль побережья. А в итоге… в итоге время было потеряно. Сам глайдер нашли потом на глубине четыреста метров возле края каньона. Обследовавшие его роботы установили, что живых внутри уже не осталось – трое пассажиров погибли от удушья буквально за полчаса до появления спасателей. И, самое страшное, их даже поднять со дна не успели – непонятно отчего рванул реактор в двигательном отсеке, погибший транспорт отнесло взрывом к расщелине, а затем он сорвался вниз на почти четырехкилометровую глубину. Туда, откуда его достать уже не могли при всем желании. И даже определить в мешанине подводных разломов его точное местоположение не сумели.

Понятно, что гибель родителей стала для меня шоком. Настолько сильным, что последующие трое суток я провел в каком-то полусне-полуяви, почти не реагируя на внешний мир и искренние соболезнования многочисленных друзей и знакомых. Постоянно чудилось, будто не отец, а я сам сижу за штурвалом глайдера и судорожно пытаюсь перехватить управление у взбесившегося автопилота, а потом лихорадочно ищу путь к спасению, задыхаясь, шаря по салону в бесплодных поисках штатных ИДА (индивидуальных дыхательных аппаратов), раз за разом пробуя реанимировать вышедшую из строя систему регенерации воздуха.

Вывести меня из ступора удалось лишь прилетевшей с Москонии тете Насте. Анастасии Павловне Винарской, сестре моей матери. Они с мамой были настолько похожи, что, увидев ее, я попросту уткнулся в родное плечо и, уже никого и ничего не стесняясь, разрыдался как маленький. А она, усадив меня на диван и ласково обняв, долго-долго гладила по вихрастой голове и что-то тихо шептала на ухо. Что именно – не помню. Впрочем, это и не важно, Главное, что я осознал и почувствовал в те минуты – это то, что я не один в этом мире. И что жизнь всё-таки продолжается. Несмотря ни на что.

Оставаться на Уренгуте я больше не мог. Беззаботное детство, юность, все годы, наполненные счастьем и радостью, ушли безвозвратно. Канули в бездну. Вместе с отцом и матерью. Оставив после себя лишь память. Только память. И потому… потому я продал дом, раздарил знакомым всё, что напоминало о прошлом, и перебрался на Москонию, к тете Насте, благо, она не возражала. Глупо, наверное, я тогда поступил, но иначе… иначе я бы точно свихнулся в окружении до боли знакомых стен и предметов, вновь и вновь переживая то, что безжалостно разорвало жизнь, что разделило ее напополам. На до и после.

И только одну вещицу я сохранил. Маленький серый камень из отцовского собрания минералов. Впрочем, может, и не из его коллекции, а из той, что принадлежала дяде Артемию, не знаю. Камень этот я, вообще говоря, нашел за диваном, через неделю после того как… Видимо, случайно он закатился туда из опрокинувшейся коробки, и в тот вечер его так и не отыскали. Или забыли – уж больно невзрачный он был, незаметный. Кстати, все минералы я потом Борису и Глебу отдал, сыновьям Артемия Ивановича. А вот камушек тот оставил. И никому о нем не сказал. Почему? Не знаю. Хотя… зацепил меня чем-то этот обломок. Я ведь, как взял его в руки, так будто в прострацию впал. Привиделось что-то. Нечто пугающее и в то же время затягивающее, манящее куда-то в неведомое. В тайное. Словно стою я на вершине скалы, а передо мной круг, заполненный оранжево-серым туманом. И стоит только руку протянуть, лишь захотеть, лишь шаг единственный сделать. И всё – откроется дверь в новый мир. А я… я – ключ к замку. Отмычка. Единственная в своем роде. Можно сказать, уникальная. И плюс ко всему разумная, ясно осознающая свою силу и предназначение.