Сватоплук Чех - Путешествия пана Броучека Страница 19

— О, у Чароблистательного всегда найдется для гостей сытная материальная пища, — заверил Броучека селенит, — к тому же, мне кажется, что мы еще успеем к утренней трапезе, которую наш меценат совершает чуть позже других. Погоди, я взгляну на небесные часы!

Он обратился лицом к серпу Земли на небосклоне и при этом невольно посмотрел назад.

— Стой! Взгляни! — вскричал он.

Броучек обернулся в направлении, куда показывал Лазурный, и увидел в воздухе нечто вроде большой бабочки, летевшей к городу..

— Ничего не говорит тебе твое сердце? — спросил селенит. — Не узнаешь ее? Не узнаешь Эфиршо, что на своих мотыльковых крыльях и на крылах любовной тоски мчится тебе вослед?

— Кошмар! — скорбно возопил пан домовладелец. — Гони же, гони, авось удастся от нее улиануть!

Селенит стегнул Пегаса длинным стеблем белоснежной лилии, служившей ему хлыстом, и крылатый конь, мигом домчав их к огромному сверкающему, дворцу, опустился вместе со своими седоками у его порога.

IX

Храм искусств и его великолепие. Меценат. Броучек в роли поэта. Категории, на которые подразделяются стихотворцы. Трапеза бардов. Наш герой изгнан иа круга певцов. Злосчастный нос.

Лазурный привязал Пегаса к лазуритовой колонне великолепного портала и вместе с паном Броучеком стал подниматься по хрустальной лестнице, которая вела внутрь дворца. Все кругом излучало столько сказочного блеска, что землянин, не выдержав ослепительного сияния, вынужден был взбираться по лестнице с зажмуренными глазами.

Между тем Лазурный объяснял ему назначение великолепного здания: Чароблистатепьный назвал свой шедевр Храмом искусств, и с полным правом. Как ты, очевидно, заметил сверху, дворец по его указанию построен в виде звезды, и каждый луч этой звезды отведен для определенного вида искусства. В одном он разместил самых знаменитых поэтов, в другом — выдающихся живописцев и их творения, в третьем — ваятелей, целый луч предоставлен музыкальному искусству и его прославленным представителям, и так далее. Словом, в этой звезде, как в магическом кристалле, сосредоточен весь блеск лунных искусств. А в центре звезды находится резиденция самого великого мецената, который излучает вовсе концы своего дворца живительный свет щедрости и безбрежной благожелательности. Впрочем, вот и он сам.

Они уже поднялись в помещение, служившее, по всей видимости, главным вестибюлем, и глаза пана Броучека настолько освоились, что в сверкании бриллиантов, жемчугов и гранатов он смог разглядеть хваленого мецената. Тот хотя и отличался довольно-таки солидной комплекцией, как, вероятно, все меценаты вселенной, однако его внешность была столь же благородной и утонченной, кан и у остальных селенитов; которых пану Броучеку довелось повстречать.

— Добро пожаловать, золотоголосая горлинка варгентинская![14] — возгласил Чароблистательный, судорожно схватив Лазурного за обе руки и с жаром целуя его в лоб. — Какое счастье, что я могу принять под своим кровом сладкозвучного дрозда нашей эротической лирики! А кто твой товарищ? — добавил он, с любопытством поглядывая на незнакомца.

Он был крайне удивлен, когда Лазурный представил ему гостя — подумать только! — с далекой Земли.

Затем хозяин воскликнул: — Разумеется, земной поэт? — И прежде чем пан Броучек успел негодующе отвергнуть это смехотворное предположение, Чароблистательный продолжал в радостном возбуждении: — О, несомненно, тебя заворожил мой Храм искусств — несомненно, свет этой звезды муз проник даже в твой далекий мир. О, идем же, я с радостью покажу тебе все ее лучи. Сначала мы заглянем к пиитам. Жаль только, что большинство моих соловьев еще не вернулось с утренней прогулки на пегасах, а остальные уединились, ибо как раз в это время беседуют со своими музами; было бы преступлением отрывать их от работы над бессмертными творениями. Однако вскоре певчая братия слетится к утренней трапезе. Я провожу вас в пиршественную залу.

Приложив паяец к губам и бросая на гостей предостерегающие взгляды, чтоб они сохраняли полную тишину, меценат на цыпочках запорхал впереди них по длинному коридору мимо бесчисленных дверей, за которыми то и дело слышались шелест бумаги, скрипение перьев и вздохи.

Теперь мне следовало бы описать чарующее великолепие вестибюля, коридора и пиршественной залы, но слабосильное перо выскальзывает у меня из пальцев.

О вы, рубины и сапфиры, смарагды и топазы, опалы и гранаты, которыми наши расточительные поэты и романописцы столь щедро украшают свои стихи и княжеские покои, вы, потолки, высеченные из глыбы лазурита, вы, нефритовые колонны, вы, самоцветы инкрустации, вы, бриллианты, затмившие все алмазы мира, вы, сказочно чистые жемчужины величиной со страусиное яйцо, вы, султаны из самых редкостных радужных перьев, — о, придите мне на помощь, дабы я смог запечатлеть на бумаге хотя бы бледную тень лунного великолепия!

Пан Броучек, хотя и был ослеплен, однако бормотал себе под нос: «Как знать, как знать, может, нас ожидает аристократическое застолье, где уйма серебра и не больно-то густо на серебре, а слуги уносят твою тарелку раньше, чем ты возьмешься за вилку. Знаем мы эти угощения!»

— Отдохните пока здесь, — пригласил гостей меценат, — а меня прошу великодушно ненадолго отпустить! О, нелегки обязанности мецената! Всюду нужно поспеть, ни минуты покоя. Я как раз вспомнил, что меня дожидается самый маститый из моих художников, он пишет мой портрет, размеры которого намного превосходят натуру; придется перенести сеанс на другое время. Кроме того, нужно дать кое-какие указания скульптору, ваяющему монумент, которым я буду увековечен еще при жизни. Затем я хочу предложить моим музыкантам сочинить к открытию монумента торжественную кантату. И еще одно: ночью меня осенил изумительный сюжет для эпической поэмы, разработку которого, пока он не выветрился из памяти, я должен поручить моему первому стихотворцу, Солнцевиту Облачному; ввиду важности повода я решусь оторвать его от вдохновенных трудов и уж заодно приглашу поспешить со мной насладиться вашим обществом. А минут через пятнадцать все мои соловьи слетятся к утренней трапезе.

— Из слов мецената ты можешь понять, что приобщение к его Храму искусств имеет свои теневые стороны, — сказал Лазурный после ухода Чароблистательного. — Его подопечные большую часть времени тратят на воспевание своего благородного покровителя и на выслушивание его советов. Вследствие этого ему не удается привлечь достаточное количество поэтов первой и второй величины, и он сплошь и рядом довольствуется низшим сортом. Знай, что наша лунная поэтическая братия представляет собой иерархию, в которой все стихотворцы четко подразделяются на несколько разрядов, и у каждого из них свой особый титул и свои привилегии. Поэты первого разряда величаются «гениальными», второго — «высокоталантливыми», третьего» одаренными», четвертого — «популярными», пятого — «заслуженными». Перед поэтами первого разряда падают ниц, поэтам второго разряда кланяются, третьего — снисходительно улыбаются, «популярных» уже никто не замечает, а «заслуженных» каждый может лягнуть. Меня несправедливая критика причислила к поэтам второго разряда, но, по правде говоря, со мной не может сравниться ни один лунный поэт и уж тем более нищий духом Солнцевит Облачный, эта банальная посредственность; который благодаря приятельской критике и сомнительным вкусам публики втерся в число поэтов первого разряда.

Он еще долго просвещал Броучека, но пан домовладелец думал о другом. «Опять бог знает сколько ждать! — досадовал он. — Еще даже не накрыто!» На длиннющем столе, окруженном многочисленными стульями, красовались в большом количестве декоративные вазы с роскошными цветами, на которые пан Броучек уже не мог смотреть без отвращения и злости; против каждого стула стояло по вазе, а рядом с ней — хрупкий фарфоровый сосуд замысловатой формы и тончайшей художественной работы. Перечницы или горчичницы?

Любопытный землянин заглянул в один из таких сосудов, — он был пуст.

— Скажите, пожалуйста, — обратился пан Броучек к селениту, — для чего служат эти чашечки?

— Это слезницы.

— Сле… слезницы? 'Что это еще такое?!

— Ну, сосуды для слез.

— Для… для слез? — Когда наконец кончится это мучение?! Мы что тут плакать будем?

— Можешь не — сомневаться, здесь будут звучать стихи.

— Сти… стихи? Ну, это уж… Послушайте, мне кажется, что вы все взялись меня дурачить! Опять стихи? Да от них у меня кусок в горле застрянет. И небось битый час дожидайся, пока тебе подадут с наперсток постного бульона. Что-то больно долги ваши пятнадцать минут!

— Ты ошибаешься из-за своего нетерпения. Ты опять забываешь об особенностях лунного времени.