Сергей Шведов - Стыдобищный порок Страница 2

Подпоручник разложил в руке веером стопку бумажек:

— Если преступник не поддается вербальному воздействию, его бьют неоспоримыми фактами... Вот все свидетельства, что ты не Иван Иванов, а Станек Лешинский.

— Поэт и публицист может взять псевдоним, — пожал плечами преступник и тут же поморщился от боли.

— Поэт может, но русский не может стать журналистом. Русский у нас имеет право закончить только три класса начальной школы.

— А самообразование?

— Ты имеешь в виду подпольные школы для русских? Мы рано или поздно пересажаем всех криминальных учителей и репетиторов, которые обучают русскому детей, будущих террористов.

Стенографистка неслышно подошла к офицеру:

— Вот копия его диплома из Мозырского университета.

— Ну, что теперь скажешь?

— На дипломах не размещают фотографий, — возразил террорист.

— А вот распечатка фото выпуска вашего факультета. Фамилия, имя, отчество и дата выпуска подозрительно совпадают. Здесь ты ещё не Иванов, а Лещинский. Так когда тебя завербовала Москва?

— Я не шпион и не террорист.

— Пани секретарка, дайте его последнюю статью.

Стенографистка принесла листок.

— Прочитайте вслух, — приказал подпоручник хоронжему.

— У меня просто язык не поворачивается читать, курвы мачь.

— Читай, это приказ!

«Во вбитой в умы «тутэйших» тюрьмой и наганом энкавэдиста белорусской мифологии одной из коренных заповедей говорится о «памярковном белорусе», то есть о безобидном человечке, готовом стерпеть все унижения. Но восстания крестьян и поднепровских казаков Могилёва и Гомеля, погромы и поджоги польских усадьб в прошлом опровергает это утверждение.

Что же касается советского белоруса, он мало чем отличался когда-то от россиянина из центральных областей России, потому что их предки произошли от всё тех же кривичей. Лишь иногда в быту проскальзывал душок русофобии — белорус трудолюбивый, а россиянин ленивый. Разве что в пьянстве друг друга не обвиняли, потому что пьют там и там одинаково. Хотя и утверждали, что пить самогонку белорусов научили русские.

Ничего удивительного тут нет. Испокон веков каждая область на Руси, каждый край, каждая волость кичились своим трудолюбием, а соседей обвиняли в лености и бестолковости. И придумывали обидные обзывалки для соседей. Поморы — трескоеды. Архангельск — треска, доска, тоска. Рязань — косопузая. Пермяк — солёны уши. Псковичи — скобари. Кубанцы — мамалыжники. Ничего особого тут нет. Ирландцы обзывали соплеменников из другого клана пьяницами и бездельниками, немцы так вообще людей из соседней деревни за людей не считали, потому до появления единой Германии аж в 1870 году в каждой деревне был свой диалект.

Русские, которые проживают далеко от границы, живут с ощущением относительной безопасности. Татария и Башкирия — давно не Орда, а братаны, с которыми можно выпить и похлебосольничать. Поэтому «памярковными» вплоть до беззаботности скорее можно было назвать всех русских из Нечерноземья. Западнороссы жили в окружении лютых врагов и под их беспощадным гнётом, и беззаботности позволить себе не могли.

Моя мать — гуцулка, отец — поляк, а родился я в Брестской области. С западными русскими, к которым прилепили ярлык «белорусы», я познакомился только в юности. В детстве я жил среди южнороссов, которые называют себя украинцами. Да и всё южное пограничье по Припяти говорили на хохлатском наречии. Поэтому северные западнороссы для меня показались экзотическим племенем.

На юго-западной окраине Минской области я столкнулся с невиданным для меня явлением. Одна и та же деревня Чалепеня была разделена полосой дикого кустарника шириной километра с два, словно обе части не хотели сливаться воедино. В западной части деревни люди говорили чисто по-русски. Это были староверы-москали, которые ещё при Алексее Тишайшем сбежали из России от церковного преследования.

В восточной части деревни жили, как они сами себя рекомендовали, «чисто русские», а не москали. Причём хозяйка, у которой я квартировал, с гордостью рассказывала:

— Во время войны москали служили у немцев в полицаях, а из наших чистых русских ни одного в предателях не было.

Это было бы простой банальностьью, если бы не одна неувязочка. «Чисто русские» говорили на древнейшем малопонятном диалекте с вкраплениями польских слов — «шидло — шило», «мыдло — мыло» и прочее.

Москали были покладистые, общительные, а «чисто русские» — народ суровый и неприступный. Между собой москали и русские не ладили, потому что «чисто русские» считали староверов предателями родной земли — эти москали всегда продавались то полякам, то немцам, а «чисто русские» стеной вставали за родную землю.

Впервые с древнерусской национальной кухней я познакомился не где-нибудь в России, а в Западной Белоруссии. В бывшем польско-еврейском местечке-штетле Докшицы. Она мне не понравилась. Это скорей всего не кухня, а диета. Раздельное питание. Картошка варится отдельно, мясо — отдельно, иначе испортится вкус блюда. Курицу надо варить целиком. Из приправ только тмин, укроп, кориандр и красный перец. И только тогда я понял, что совершенно не знаком с коренными традициями русских из более северных регионов.

Я гостил в доме у одноклассника Леона. Все его предки служили при местной церкви, но попами не были. Просто служки, активисты православной общины, не люди из священства — «колокольного звания». Были они очень заносчивые и опять же неприступные. На всех посматривали свысока. Все они были воцерковлённые прихожане Русской православной церкви Московского патриархата, а по Докшицам когда-то проходила граница между СССР и Польшей. Своим высокомерием русские люди отстаивали перед поляками свою идентичность. Ни о какой рабской «памярковности» и речи не было. Наоборот, русские в Докшицах были агрессивны и задирали поляков: «Шляхта босоногая!»

Но главная особенность западнороссов когда-то была в том, что деревенские парни порой только на службе в армии или на работе в городе узнавали, когда получали первые документы, что они «белорусы», а не русские, кем считали себя отроду.

Свой деревенский говор они называли «крестьянским». Можно было услышать фразу в словесной перепалке: «Кали не понимаеш па-руску, магу табе по-хрэщчанску ответить!»

Однажды меня как журналиста принял на постой в Жлобине лесничий Иван Иванович, кряжистый и крепкий, как столетний дуб, которому расти ещё двести лет. Лесничий — это «лесной офицер», если судить по американским меркам. Пишу, чтобы не путали с лесником-рабочим. Это обычно человек с высшим или техникумовским образованием, большой начальник в своём районе. Русских тогда ещё принимали в вузы на «грязные» специальности — торфоразработка, меркшейдерры, литейное производство, фекальная канализация.

Иван Иванович жил в лесу и не любил столичных жителей:

— Минчане и москвичи продали и продолжают продавать русских по дешёвке везде и повсюду. Официальная «мова» в Минске на радио всё ближе подходит к искусственному диалекту польского языка. А Москва вообще город семь раз не русский.

Кстати, последняя фраза бытовала тут чуть ли не со времён Великого княжества литовского. Белый рус — чистый рус, беспримесный...»

— Смолкни! Брыдко слушать тот бред! — вспылил офицер в квадратной конфедератке. — Итак, вы подтверждаете, что это ваша статья?

— Вы видели мою подпись под ней.

— Там стоит подпись «Иван Иванов». Следовательно, все ваши предки из России?

— Я называл своих предков. Но я считаю себя русским человеком из Белоруссии.

— Из Беларуси, вы хотели сказать.

— Из Белоруссии, я так и хотел сказать. Вы не ослышались.

— Вы не хотели бы получить «карту поляка»?

— Я русский, чем и горжусь. И живу на своей земле.

— С приходом демократии и европейских ценностей в нашу страну у нас изменились векторы национальной политики. С русскими мы никогда не были братьями. Белорусы — чистые европейцы, русские — стопроцентные азиаты. Все русские приехали к нам из России. Это подтверждают видные учёные из Национальной Академии наук, между прочим.

— Там сидят одни деревенские недоучки, которые хотят обозвать выращенных в советской пробирке «тутэйших» людей белорусами. Нет, я, русский из Белоруссии.

— Курва недопердолёна! Как то може бычь?

— Кто владел Полоцким княжеством от Припяти вплоть до Эстонии и Восточной Пруссии?

— Белорусы.

— Нет, русские, не рюриковичи, а родственые им варяги, с которыми ещё более тесно, пусть и насильственно породнился князь Владимир, женившись на Рогнеде. Под властью потомков Рюрика Ладожского Полоцкая и вся западнорусская земля оставалась до экспансии литвинов в 1240 и поляков после 1385 года. Так что мы с вами стоим на нашей русской землице, а не на вашей, литвинско-польской.