Светлана Багдерина - Похищение Елены Страница 22

— Ха! Мода! Я бы, например, лучше украшения носила!

— А я — статуи покупала!

— Тебе еще этих бесплатных мало!

— Послушай, Ликандр! — вдруг схватила его за руку Энохла. — Ты помог нам, мы поможем тебе.

— А и верно, сестрички!

— И правда что, Энохла! Надо отблагодарить такого уникального молодого человека!

— Ты говоришь, у вас там, в долине, статуями торговать выгоднее, чем драгоценностями?

— И выгоднее, и воруют меньше, и в случае чего от разбойников есть чем отбиться, — глубокомысленно подтвердил Волк.

— Ну так вот. Мы порекомендуем тебя…

— Тебе…

— …одних наших родственниц. Может, ты слышал про них. Они наши троюродные внучатые племянницы.

— Они занимаются скульптурой? — с туповатой невинностью спросил Серый.

— Да.

— Они горгоны.

— ЧТО?!

— Ликандр, не бойся.

— Это не должно тебя беспокоить.

— Мы напишем тебе рекомендательное письмо.

— Главное — предъявить его до того, как они увидят тебя.

— И не смотри им в глаза.

— У них этой скульптуры — просто штабелями лежит.

— Некуда складывать.

— А выбрасывать жалко. Некоторые — просто шедевры.

— Да-да. Вот, посмотри вокруг — разве тебе не нравится?

— Правда, живут они далековато…

— На Барбосских островах.

— Ты, наверное, и не слышал про такие никогда?

— Конечно, не на всех сразу…

— На одном из них — на Каносе.

— Мы тебе нарисуем карту…

— И дадим крылатые сандалии…

При слове «сандалии» Серый страдальчески поморщился.

А поросенок под окном прихрюкнул.

Или закряхтел.

— Ты не помнишь, Мания, где они?

— В красном сундуке на чердаке.

— Крылатые? — умудрился, наконец, вставить слово в разговор и Волк.

— Да. Но ими очень просто управлять.

— Просто говори им «вверх», «вниз», «вправо», «влево»…

— И так далее…

— Пока они не привыкнут к тебе.

— Потом они будут просто тебя чувствовать.

— И они отнесут тебя, куда угодно.

— Они волшебные?

— Волшебные?.. Они крылатые.

— Очень редкая порода.

— Гнездятся только на вершине Мирра.

Похоже, поросенку под окном надоело валяться на одном месте, и он, шумно ломая стебли травы, решительно направился куда-то прочь.

Волк тоже заторопился.

— Не спеши, Ликандр! — придержала его за рукав Агапао.

— Поужинай с нами!

— И можешь остаться ночевать, а наутро пустишься в путь.

— Туда лететь дня полтора — два.

— Поэтому мы уже не летаем так часто к нашим девчонкам в гости, как раньше.

— Далековато для нас уже кажется, хе-хе…

— Хе-хе…

— Да нет, мне бы поскорее надо. Еще светло во всю. Спасибо вам за предложение, за помощь…

— Ну хоть лимонаду попей…

— Там селяне, кажется, должны были принести дары.

— Опять, наверно, одни бананы в шоколаде…

— М-да. Ну, ладно. Пожалуй, лимонадику с бананчиками я еще чуть-чуть попью, — с фальшивым вздохом сразу сдался Серый.

Затолкав в переметную суму собранные с пола драгоценности (те, которые не слишком далеко закатились), карту и сухой паек, упакованный на дорожку ему благодарными грайями, отрок Сергий на прощание обнялся со старушками.

— Ликандр! Тебя, наверное, нам боги Мирра послали за все наши переживания!.. — прослезилась Агапао.

— Заходи к нам в гости… в любое время… когда будешь в нашей стороне… — подозрительно засморкалась Мания.

— Спасибо тебе… Ты сам не знаешь, как это для нас было важно…

— Ну, что вы… — смутился Волк, чувствуя почему-то себя последним мерзавцем. Ох, слава Богу, Иванушки нет рядом… — Ну не надо плакать… Буду в ваших краях — обязательно загляну. А чтоб повеселее вам маленько было — хотите, анекдот расскажу?

И, не дожидаясь ответа:

— Ну, вот. Играют в марьяж двое приятелей против еще одного мужика. И в решающей партии один не знает, с чего ему зайти, чтобы другу подмастить. И смотрит на него. А друг понял, что тот от него хочет, и руку к сердцу прикладывает. Ну, тот, первый, думает: «Раз сердце — значит, черви.» И пошел в черву. И мимо!!! И продули они. И после игры тот, второй, у первого спрашивает: «Что ж ты мне червы подсказывал, если у тебя одни пики были!!!» А тот отвечает: «Причем тут червы? Я руку к сердцу прикладывал! А сердце как делает? Пик-пик!!!..»

Старушки сквозь слезы захихикали, а Серый, пока не захлюпал носом сам и не признался во всех своих злокозненных намерениях, подхватил сумку и, помахав рукой, заспешил к выходу.

Энохла, семеня рядом с ним, показывала путь на чердак, где хранились чудесные сандалии.

— А как же я верну их вам? — вдруг озадачился Волк. — Когда ведь еще сюда соберусь-доберусь — не ближний свет-то…

— Да проще простого! — воскликнула грайя. — Только скажи им «домой» — и они мигом умчатся сюда сами. Это — самая быстрая пара за много лет! Чистопородные!

— А не потеряются? — засомневался отрок Сергий.

— Да ты что! Боги Мирра специально…

Энохла поднялась почти до конца лестницы и вдруг замерла. Серый с ходу уткнулся ей в спину.

— Что там?

— Кто это сделал?!

— Что?

— Это!!!

Волк выглянул из-за ее плеча.

Красный сундук был открыт, и при ярком солнечном свете, беспрепятственно вливающемся в огромную дыру в соломенной крыше дома, были ясно видны разбросанные вокруг него вещи.

Никаких сандалий среди них не было.

Старушка издала яростный вопль.

— Проклятье!!! О, Боги!.. Будь ты проклят, негодяй!!!..

— Кто?

— Я должна была догадаться!

— Что?

— Это этот подлый Нектарин! Он подслушивал! О, исчадие Сабвея!..

— Кто такой Нектарин? — Лукоморец начал понимать, что произошло что-то нехорошее.

— Подлая змея, называющая себя героем! Отвратительный слизняк с отвагой зайца! Теперь я поняла, что ему в действительности было надо! Не старые глупые грайи! Нет… О, как же мы могли быть так слепы и беспечны…

— Да что случилось-то?..

— Наши внученьки, наши маленькие горгоночки в опасности! Ох, деточки!..

От такого подхода к вопросу отрок Сергий чуть с лестницы не свалился, но вовремя ухватился за грайю.

— Но они же бессмертные?.. — смог даже выговорить он вместо «ничего себе, деточки.»

— Голотурия и Актиния — да, но не Медуза! Я чувствую, ему тоже нужна ее голова!

— Тоже? А кому еще?

— Ну, как кому? Ты же не думаешь, что они сами высекают все эти статуи из какого-то дурацкого мрамора?

— Но до сих пор ведь обходилось?..

— Да, конечно. Всегда обходится. Но все равно — я каждый раз так волнуюсь, так волнуюсь!.. Эти герои могут быть такими навязчивыми!.. А этот Нектарин так просто чокнутый какой-то! Все нормальные герои всегда приходят прямо к нам и спрашивают, как найти Горгон. И не то, чтобы мы от кого-то это утаивали…

Со стороны гостя донесся какой-то странный звук, как лягушку раздавили.

— Что ты говоришь? — прервала причитания на полуслове Энохла.

— Нет, ничего… — невнятно пробормотал тот, необъяснимо краснея.

— Ну, так вот — а про этого слава нехорошая идет, что он победил…

Ах, победил. Герой, типа. Конкурент, значит.

Ну, этого я не потерплю. Пусть пеняет на себя.

— Ничего, не волнуйтесь, бабушки, я с ним разберусь.

И Серый, сиганув сквозь дыру на землю, стрелой понесся от гостеприимного дома туда, где Мека караулил Масдая.

«…приди, Изоглосса.Шаг твой летучий услышать хочу я в ночи бессонной.Глазом таинственным смотрит луна, наш грустный свидетельСтрасти безумной, прощанья с тобой, слез и печали…»

Она смахнула с пергаментного листа романа непрошеную слезу, грозящую размазать как минимум шесть строчек страницы триста три в «Гегемоне и Изоглоссе». Она всегда плакала, когда читала эту сцену. И следующую. И ту, которая следовала за ней. И после нее. И потом еще одну. И так — до конца. Редкий носовой платок дотягивал до середины поэмы.

Она в изнеможении откинулась на каменную стену своей маленькой потайной пещерки.

Какая страсть!.. Какая любовь!.. Какие муки претерпевала несчастная Изоглосса ради того, чтобы встретиться с возлюбленным на краю могилы и вместе принять смерть от мстительной руки ревнивого царя Анакретона!..

Вот это жизнь!

Вот это настоящая любовь.

Какая могла бы быть у них с Нектарином…

Она захлопнула фолиант, прижала его к груди и, зажмурив глаза, представила: это не Изоглосса, а она сама, переодетая мальчиком, пробирается в темницу, и не к Гегемону, а к Нектарину, и говорит ему: «…Боги послали мне знак — зяблик запел у колодца. Вестник он добрых вестей — план мой побега удастся…». А Нектарин ей в ответ: «Слово я дал умереть — боги свидетели были, клятва моя нерушима, должен я завтра принять смерти простое объятье…»