Сватоплук Чех - Путешествия пана Броучека Страница 24

Она простерла к Броучеку паутинные руки и возликовала:

Рожденный Геей, сладостный, как некий Цветок, ты мой, ты мой…Под стать зефиру, Шепчу об этом божеству, кумиру…Эфирия — лишь тень твоя навеки.Муслим, ты для меня дороже Мекки!Поверю эту тайну лютне, лирамИ начертаю на снегах ПамираТвоя, твоя Эфирия навеки!Я завлеку тебя в Альгамбру мавров,Дабы обвить любовью, как лозою,И увенчать сладчайшими из лауров[15]Как Ной — вином, ты опьянишься мною.На имени твоем, что слаще амбры,Златую книгу жизни я закрою!

Пан Броучек опомнился уже после первых двух строф, сдул Эфирию в сторону и вприпрыжку понесся вниз по лестнице. Однако ему суждено было услышать и окончание сонета, каковой страстно декламировало прекрасное видение, летя за ним по пятам.

Выбежав из дворца, пан Броучек увидел у входа нетерпеливо бьющего копытом Пегаса, привязанного Лазурным к колонне портала. Тотчас в голове пана домовладельца мелькнула спасительная мысль.

Молниеносно вскочил он на крылатого коня, каблуками ударил ему в бока и крикнул: «Лети, Пегас!» Пегас мигом раскинул крылья и поднялся с седоком высоко в воздух.

Глянув вниз, пан Броучек увидел Эфирию, — она выпорзуаула из дворца и вот-вот готова была вознестись вслед за ним на своих мотыльковых крыльях; но неожиданно к ней подкатился огромный ворох белоснежных волос и бороды, из которого торчала вытянутая рука, сжимавшая длинную палку с прикрепленной на крице- большой зеленой сеткой. Сетка взметнулась, и пойманная эфемерная бабочка затрепыхаласъ в прозрачной кисее. Видимо, отец-философ давно гонялся за ней и вовремя настиг свою безупречно воспитанную дочь, любовное приключение которой едва не лишило его единственного утешения в старости и единственной слушательницы его лекций по эстетике.

Так пан Броучек счастливо спасся от Эфирии, и вслед за тем перед ним забрезжила радужная надежда. Он вдруг заметил, что Луна под ним уходит все дальше и дальше, а Пегас неуклонно поднимается все выше и выше. Должно быть, как и его бескрылые земные собратья, он привык подчиняться в полете всем этим «но!», «тпру!», «куды?!», «эк тебя!» — разумеется, соответствующим образом видоизмененным в поэтичном лунном языке, — и повеление «лети, Пегас!», очевидно, предписывало ему стремиться ввысь.

Само собой, пан Броучек принялся усиленно поощрять его в этом стремлении, то и дело выкрикивая свое понукание, колотя Пегаса по спине и прибегая к другим, не менее изуверским, методам.

То была чудовищная скачка. Позади — тающая в страшной бездне Луна, впереди — необъятные просторы Вселенной со звездами, Солнцем и все увеличивающимся серпом Земли; а сам Броучек очертя голову мчится в пустоте на сказочном белом коне, который, как снежная лавина, рушится в бездонную пропасть и взмахами крыльев, точно снежным вихрем, хлещет его по щекам.

Паном Броучеком овладели такое смятение и ужас, что мимо его сознания прошли другие подробности кошмарного полета.

Ему запомнилось только, как раскаленное, грозно пышущее жаром ядро (по всей видимости, метеор) вдруг отсекло Пегасу крыло; конь пронзительно заржал от боли, его второе крыло бессильно поникло, и с невероятной быстротой они начали падать в направлении к Земле, которая придвигалась все ближе и ближе.

Молнией низринулся на нее Пегас, и от страшного сотрясения пан Броучек лишился чувств.

XIII

Окончание

Когда наш герой очнулся, его взгляду предстали обольстительные формы одалиски, дремлющей на пышном пестром диване; он повернул голову в другую сторону — и увидел карминное солнце, заходящее позади фиолетового Неаполя за позолоченную раму.

Пан Броучек был в своей комнате, в своей любимой земной спальне.

Он лежал полуодетый на собственной кровати и счел бы все путешествие на Луну не более чем бредовым сном, если бы не давали себя знать последствия страшного падения: жестокая головная боль и общая вялость в сочетании с каким-то тошнотворным чувством.

В комнату заглядывало вечернее солнце и венчало нимбом голову старой экономки, сидевшей у окна за столиком. На столике стояла склянка с лекарством — в ней пан Броучек вскоре распознал свой графинчик с анисовкой.

Эта добрая женщина, без конца заламывая руки, поведала пану домовладельцу, как он оказался в постели.

Вкратце содержание ее рассказа, обильно уснащенного всевозможными восклицаниями и никому не нужными сентенциями, сводилось примерно к следующему.

Под утро полиция обнаружила пана Броучека на Старой замковой лестнице, — он лежал в состоянии полного беспамятства. Его тут же отвезли на тачке («На тачке!» — вновь ужаснулась экономка) в участок, где он и пришел немного в себя. Однако полицейского, которого зовут Видрголец, пан Броучек именовал паном Лазурным, а когда его спросили, имел ли он при себе часы и бумажник — ввиду полного бесчувствия его легко могли обокрасть! — пан Броучек заплетающимся языком ответил, что часы валяются где-то на Луне, a oт бумажника все равно толку мало, потому как рейхсрат не дозволил даже двух несчастных слов по-чешски, о чем-де хорошо сказал перчаточник Клапзуба.

Свое имя пан Броучек сообщил лишь после длительных размышлений, а на вопрос, к какому сословию он принадлежит, ответил, что был когда-то домовладельцем, но что теперь ему суждено скитаться по Луне с нищенской сумой; в качестве последнего своего местожительства он назвал некий храм искусств, где гостям якобы не предложат даже тарелки супа из требухи; а под конец со слезами на глазах умолял дать ему спокойно умереть голодной смертью.

К счастью, подоспел комиссар, знавший пана Броучека по трактиру, и распорядился отвезти впавшего опять в беспамятство домовладельца домой на дрожках.

Обо всем этом экономке рассказал полицейский, который привез пана Броучека на дрожках; от себя же она добавила, что пана домовладельца «ровно колоду» втащили наверх в его спальню, где он с той поры и почивал мертвецким сном до самого вечера.

Пока экономка с неуместным пафосом описывала собственные впечатления и чувства, связанные с утренними событиями, пан Броучек довольно отчетливо восстановил в памяти канву своего непредвиденного путешествия на Луну, но, разумеется, не счел нужным поделиться этим с болтливой старухой.

Придя к убеждению, что путешествие вовсе не было сном, он попытался прежде всего определить, какое сегодня число, и как описать его изумление и радость, когда он установил, что срок взимания квартирной платы еще не миновал и что прошли всего лишь сутки с той поры, как он отправился на Градчаны, а его лунное путешествие, начиная с падения в мировое пространство и кончая той минутой, когда полиция обнаружила его на Старой замковой лестнице, продолжалось каких-нибудь два часа. Из этого он заключил, что гипотезы ученых касательно лунного времени абсолютно неверны: дни и часы на Луне отнюдь не длиннее наших, напротив, — время там летит гораздо быстрее земного.

Обретенная таким образом уверенность, что платежный срок еще впереди, чудодейственно взбодрила пана домовладельца, а укрепляющее снадобье из упомянутого выше графина помогло ему почти полностью справиться с дурнотой.

Вследствие этого у него опять разыгрался аппетит.

Но из опасения, что его желудок, измученный лунным постом, не осилит сколько-нибудь основателыАй пищи, пан Броучек послал в лавку всего лишь за одной-единственной селедкой; проглотив ее прямо с костями, он вышел из дому, чтобы пропустить пару кружек пльзенскош. Боже, с каким наслаждением пил он искристый нектар, которого еще совсем недавно уже и не чаял когда-либо отведать!

О своем лунном приключении пан Броучек долгое время пoмалкивал нe только перед экономкой, но и перед вcем белым светом, — отчасти из скромности, отчасти из опасения, что узкий круг его сотоварищей не настолько интеллектуален и солиден, чтобы рассказ о странствиях по Луне принять за нечто большее, нежели за плохо удавшийся трактирный розыгрыш, и что обнародование его путевых впечатлений, навеянных пребыванием на Луне, могло бы вызвать еще большую сенсацию, чем описание путешествия в Штамбург, принадлежащее перу некоего. известного ему понаслышке господина.

И лишь иногда в веселой компании, когда дело шло к ночи, с языка пана домовладельца срывались реплики, которые заставляли окружающих посмотреть на него с изумлением. Так, например, делясь впечатлениями об одном пикнике, пан Броучек заметил, что пиво там было такое же безвкусное, как лунная роса; а когда перчаточник Клапзуба, по своему обыкновению, принялся брюзжать, что-де нас, чехов, раз-два и обчелся, и если еще обороняться кое-как, то мы неминуемо падем жертвами германизации, пан домовладелец молча поднял палец и состроил такую мину, будто ему известна государственная тайна, будто он точно знает о некоем могущественном покровителе в высших сферах, который не даст чехам загинуть, даже если народ наш будет сидеть сложа руки.