Светлана Багдерина - День Медведя Страница 25

После этого на свет из того же кармана появилась длинная, изящно изогнутая ореховая трубка.

Не обращая внимания на окружающих, баронесса с удовольствием набила чашечку курительной смесью. Лакей с дымящимся трутом подскочил незамедлительно, и через полминуты бабушка Удава уже задымляла окружающую атмосферу с выражением отрешенного блаженства на морщинистом лике.

Графа Бренделя, судя по ехидному выражению его хитрой мордочки, происходящее только что вдохновило на еще один потрясающе остроумный комментарий, но лишь он собрался его сделать достоянием общественности, как двери управы распахнулись, и в морозное утро дружным, хоть и не совсем стройным отрядом высыпало жюри под предводительством лукоморской четы.

Серафима раздавала избранным наблюдателям последние указания, Иван – сухие пайки.

– …на запад иду я, Барсюк и Воробейник, на юг – Кондрат с Коротчей и Медьведкой, на север – Спиридон, Комяк и Хвилин…

– А что делают в жюри эти… э-э-э… военные?

– Они не в жюри. Они рядом. Страхование от несчастных случаев на охоте, я бы сказала…

– …тут хлеб и вареное мясо, а здесь мяса не хватило, и положили рыбу… вяленую… и хотели еще по луковице положить, но лук тоже кончился… а вчера днем из Стеллы хурму привезли… задешево… и вот мы тут посовещались и я решил… только она не совсем зрелая… так сказать… но зато по пять штук!..

Скрученные бумажки с названиями сторон света были извлечены из иванова кармана и на глазах претендентов брошены в шапку Спиридона.

Тот старательно свел края своего малахая вместе, яростно затряс его, словно рассчитывал растрясти бумажные трубочки на молекулы, но через минуту – то ли передумал, то ли решил, что цель достигнута – снова раскрыл.

Четыре бумажки, прижавшись друг к другу, жалкой кучкой лежали на дне шапки.

– Прошу тянуть жребий, – торжественно пригласил Иванушка.

Четыре руки как четыре голодные кобры метнулись к малахаю, столкнулись над целью, и дошло бы дело до рукоприкладства, если бы не Сенька.

– В алфавитном порядке, господа претенденты, в алфавитном берем! Руки и их обладатели замерли, впав в ступор. В алфавитном?.. Это как?

Если бы не один из самых просвещенных людей царства Костей того времени, граф Брендель[45], такое необдуманное заявление могло отложить отбытие охотников на неопределенное время, но он справился, и всего через пять минут претенденты на трон страны Костей узнали, что Брендель идет на восток, Карбуран отправляется на запад, Дрягве достался юг, а Жермон при поддержке затерявшейся пока на соседних улицах артиллерии ищет удачи на севере.

Иванушка, смутно чувствуя, что от него моментом требуется нечто большее, нежели бутерброды с зеленой хурмой, взобрался на коня и произнес небольшую, но запутанную речь, призванную вдохновить участников на охотничьи подвиги. Закончил он ее традиционным пожеланием:

– …И, как говорится, ни пуха вам, ни пера!..

Но тут же, подобно кабану из засады, выскочила и обезоружила его одна, но предельно логичная мысль. Они же на кабана идут охотиться, при чем тут перья?..

Тут же, непрошено, автоматически и мгновенно, всплыл и сорвался с языка запасной вариант:

– В смысле, я хотел сказать, ни хвоста, ни чешуи… Какая чешуя?!.. Это же кабан!!! А что у них, у кабанов, там бывает?.. Хм…

– То есть, конечно, ни уха, ни рыла!..

На такой мажорной ноте закончилась официальная часть проводов удалых охотников, и остающиеся в городе члены жюри дали отмашку стартовать. Время пошло.

Спящий город разбудили и заставили вздрогнуть и перевернуться в своих и чужих постелях голоса четырех серебряных рогов, и охота на исполинского вепря началась.

Четвертый час отряд барона Бугемода продирался сквозь редколесье и кустарник северного склона Кукушкиной горы.

Там, где отряды остальных дворян проскакали бы на полном ходу и не заметили преград, фамильное осадное орудие Жермонов не могло равнодушно пройти мимо ни одного дерева.

Чтобы его охотничья партия продвигалась по лесу хоть со сколько-нибудь значительной скоростью, впереди нужно было бы пустить семь-десять артелей лесорубов-стахановцев. Но лесорубов не было и, яростно скрипя зубами и проклиная все горы, деревья и кусты вместе взятые и каждый по отдельности[46], благо времени у него для этого было предостаточно, барон с тоской окидывал блуждающим взором открывающуюся перед ним картину.

Может, в другое время и при других обстоятельствах ноябрьский лес, припорошенный еще не начавшей таять под бледным дневным солнцем хрусткой морозной крупкой, и вызвал бы у него иные чувства, но только не сейчас, когда один и тот же вид нагло и назойливо мозолили ему глаза на протяжении несколько часов, а окружающие его сосны и осины он уже начал узнавать в лицо. Еще немного, чувствовал барон, и я начну с ними здороваться. Или, что самое ужасное, они со мной.

В сорока метрах за его спиной, уже почти невидимая (если не поворачиваться в ту сторону и не вглядываться хоть сколько-нибудь пристально) лежала дорога. Впереди – вся Кукушкина гора, вообще-то больше напоминающая перевернутое блюдце, но для него сейчас – высокая и неприступная, как самый несговорчивый пик самой удаленной горной страны.

С мыслями и чувствами человека, почти законный престол которого со скоростью сорок метров в полдня уплывает у него из-под носа, Жермон наблюдал за отчаянной, но безрезультатной возней расчета с бабушкиным подарком.

Если бы сейчас выражение его лица увидел кабан, то тут же скончался бы от разрыва сердца.

Но, к несчастью для барона и к счастью для кабана, встреча их откладывалась на неопределенное время, и злополучному Бугемоду оставалось только свирепо оглядывать окрестности и бессильно кипятиться в собственной желчи.

Кони в упряжке орудия рыли копытами землю, пытаясь дать задний ход и выпутаться из зарослей шиповника, возникших перед ними будто из-под земли. Егеря, переквалифицировавшиеся в артиллеристов, безнадежно сыпали проклятьями, уже почти не стесняясь присутствия хозяина. Собаки на одной сворке, оставив всякую надежду на хоть какое-нибудь продолжение так замечательно начинавшейся охоты, сбились в кучу под сухой сосной и оттуда сверлили душераздирающими укоризненными взорами хозяев. Остальные охотники свиты, не смея покинуть своего господина надолго, шагом катались вокруг и старательно делали вид, будто так оно и должно быть, и что если бы охота проходила по-иному, то они бы страшно удивились. Короче, время неумолимо приближалось к обеду.

Устав слушать уханье и недовольное бурчание пустых со вчерашнего дня желудков, члены жюри обменялись понимающими взглядами и, решив, что даже если охотничья партия совершит героический прорыв и продвинется за час еще на пять метров, то догнать их все равно будет несложно, развели костерок.

С сомнением и неоднократно осмотрев со всех доступных сторон и обнюхав доставшийся им сухой паек, они насадили на прутики и пристроили над огнем черствый черный хлеб вперемежку с глазастой вяленой рыбой и бледно-оранжевыми кусочками твердокаменной хурмы.

Каждое их движение сопровождалось косыми завистливыми взглядами команды Жермона.

Были ли томные взоры в адрес чужой трапезы перехвачены бароном Бугемодом, созрела ли вдруг стратегия, настаивавшаяся всё утро, или бурным течением отпущенного времени размыло и унесло благоговение перед несгибаемым матриархом рода, но Жермон хлопнул в ладоши, энергично потер руки – перчатка о перчатку – и торжественно, во всеуслышание объявил:

– Скоро обед…

Поднявшийся оживленный гомон, впрочем, умер через секунду, когда последовало продолжение речи:

– …а, кроме меня, его еще никто не заработал. Сборище бездельников и дармоедов, ничего не смыслящих в охоте – вот кто меня окружает.

– Но, ваше превосходительство…

– Молчи, Выдрень, и слушай, – сурово сдвинул кустистые брови барон. – Сейчас вы разобьетесь на три отряда, поделите собак и отправитесь искать след. Возчики займутся приготовлением еды на всех. Через два часа я жду вас на этом месте с докладами. Вопросы есть? Нет? Так валите отсюда, раздери вас верява, не стойте, как пни!!!

Пять минут спустя вокруг упрямого арбалета не осталось никого, кроме барона, его оруженосца Сомика, орудийного расчета – возчика и двух лохматых парней глуповатого вида, и нетерпеливо поглядывающих на свой неспешно поджаривающийся обед членов жюри.

По распоряжению Бугемода оруженосец и возчик тоже развели костер, подвесили над огнем двадцатилитровый котел, извлекли из дорожных мешков бурдюки с водой, почищенные овощи, порезанной мясо и занялись приготовлением охотничьего рагу[47].

Сам же барон, натура деятельная и праздности не переносившая в принципе, спешился, встал рядом, скрестил руки на груди и принялся руководить процессом.