Андрей Белянин - Оборотный город Страница 28

Я попытался хотя бы помахать на прощанье дерущимся, но они были слишком заняты друг другом. На душе было даже как-то неловко, вроде стоит мне появиться в Оборотном городе, и местным ничего не остаётся, кроме как мутузить друг дружку. Но я-то в чём виноват? Я их провоцировал? Я, вообще, хоть слово сказал?! Ладно, пойду отсюда, раз им меня больше даже есть не хочется, сами виноваты, а меня Катя ждёт…

Или не ждёт?

— И впрямь чего ей меня ждать-то? Но по волшебной книге-компьютеру она хоть точно знает, что я тут. Глядишь, и не прогонит, — сам себе под нос бормотал я, широким шагом проходя под аркой.

Задержался буквально на секундочку, выдернул из ружейного замка тлеющий шнур от греха подальше, и продолжил путь. Но не прошёл и трёх шагов, как сзади раздался сдвоенный топот — торжествующие бес с бабкой в четыре руки настраивали мне в спину ствол ружья…

— Гаси хорунжего, бесюганушка!

— Прицел взял, палю, бабуля!

Ага. Улыбайтесь, ребята, в два ряда кривых зубов на ширину ширинки. Не промахнитесь только, пока я тут на закате в красивой позе постою. Сухой щелчок! Ещё один. Даже оборачиваться неинтересно.

— Иловайский, это ты фитиль спёр, что ли?! Не, ну энти казаки вообще совесть потеряли… Всё тырят, всё!

Фальшивые стенания красавицы перекрыл обиженный всхлип рогатого охранника:

— Стой, казачок, погоди! Ну ты чё сразу?! Чё, шуток не понимаешь, да? Это ж табельное оружие, меня за неисправность начальство по головке не погладит, а по башке настучит!

Я продолжал идти.

Маленький стройный гусар, а бесы любят оборачиваться в яркое, подпрыгивая, заглядывал мне в глаза, не прекращая нудного нытья:

— Ну виноват, обманулся, погорячился, и чё? Чё сразу ружьё-то портить, а? Меня ж теперь как вольноопущенного…

— Кого?! — не сдержавшись, переспросил я.

— Вольноотпущенного, — поправился бес, пуская слезу. — Уволят из рядов, а дома жена-стерва, дети сопливые, батяня-пьянь, тёща (ваще молчу кто!). Отдай фитиль, чё ты как этот…

— Скажи: Иловайский — казак, а я дурак.

— Иловайский — казак, а я дурак! — закатив глаза, во всю глотку проорал бес, и я торжественно вручил ему фитильный шнур. После чего мы дружно помирись-мириськались мизинцами, и он счастливо умёлся чинить свой длинноствольный самопал.

А за поворотом буквально через десять — пятнадцать шагов моему взору наконец-то открылся Оборотный город. Красивый он всё-таки, если смотреть обычным человеческим зрением. Дома высокие, до четырёх этажей, шпили и флюгера золотые, черепица красная и синяя так и горит, площадь широкая, улицы чистенькие, а народ по ним гуляет такой нарядный да счастливый, как в сказке!

И смотрят все на меня так ласково, что… О господи!

— Хватай его, тёпленького-о-о!!!

— Да ну вас к мамонту в дупло, — столь же душевно пожелал я, давая ходу.

Побегать в избытке сил и молодости по хорошей погоде с разными интересными препятствиями, уворачиваясь от неповоротливых сельских вурдалаков и доводя до визга молоденьких чертовок с задранными на ветру юбками, — это и сердцу весело, и здоровью полезно. За дедовскую саблю даже не хватался, смысла ни на грош, тут на каждой улице по десятку кровососов, если начну рубить — увязну на пятом-шестом, а остальные со спины навалятся. Впрочем, и бегать долго тоже особенно не получится, один против целого города — не намарафонишься!

— Так… до церкви далеко… до Хозяйкиного дворца… ещё дальше… кабак… Кабак годится! Там тесно, все сразу не заскочат, а там и… Катенька подоспеет. Не может не подоспеть…

И, не тратя больше ни минуты на размышления, я пулей-дурой влетел в гостеприимно распахнутые двери ближайшего питейного заведения. В два прыжка добрался до стойки, хлопнул по ней кулаком и на весь зал потребовал:

— Водки!

На меня нервно уставились два-три завсегдатая, то ли опухшие мертвецы, то ли перекормленные утопленники. Но высокий бородач внешности Ильи Муромца (на деле низкий косой тип с неопрятной щетиной и невероятно широкими плечами) безропотно налил мне довольно чистую стопку и кивнул:

— На закуску чего-с пожелаете-с? Грибки-мухоморы, огурчики с плесенью, расстегаи покойницкие, икра лягушачья али просто рукавчиком занюхаете?!

— Рукавчиком, — чуть отдышавшись, решил я. Знаем мы, из чего готовят на их кухнях, тут даже чисто вегетарианское в рот брать не стоит. Отравишься, к нежной радости повара, и будешь подан на блюде уже следующим посетителям…

— Ага! Вот где он! Думал в кабаке спрятаться, ан не выйдет! — В двери вломились три рогатых обормота с нечищеными рылами. — Вот те и хана пришла, казачок! Вот те и…

— Он у меня водку кушает-с, — как-то необычайно спокойно заметил кабатчик, и в его руках из ниоткуда появились длинные изогнутые ножи.

Троица побледнела пятачками, затруднённо дыша розовыми сопелками.

— А-а… когда докушает?

— Торопить не буду-с.

— Ни-ни, и в мыслях не было, мы за дверью подождём, — понятливо кивнули мои преследователи, скромно выходя задом.

Плечистый хозяин, не убирая ножей, обернулся ко мне, я быстро выпил, так же молча достал саблю, положил её перед собой и указал пальцем на опустевшую стопку. Мгновение спустя она была наполнена. Вот и ладушки, куда мне спешить, водка тут вполне приличная, Прохор из трубы не убежит, так что отдохну-ка я пока здесь, дождусь, пока Катерина сама меня найдёт…

— А вы, поди, сам Иловайский будете-с?

— Не без этого, — уклончиво ответил я. Ибо «сам Иловайский» — это мой дядя, а я так, всего лишь двоюродный генеральский племянник.

— Фамилия известная, вторая рюмка за счёт заведения-с.

— Знатно, — с уважением кивнул я. — Присядете?

— За честь почту-с. — Косой кабатчик выволок высокий табурет из-за стойки и, усевшись рядом, охотно налил себе такую же ёмкость. — Смею полюбопытствовать: какими судьбами в наших краях-с?

— По личному делу.

— Углублять не будем-с, понятие имеем-с. — Он чинно чокнулся и первым опрокинул стопку. — За ваше здоровье и удачу-с!

Я на секунду прикрыл глаза, раздался скрип двери, тихий вздох, и что-то мягкое садануло меня по руке, расплескав водку на пол…

— Хорунжий, мать твою! Ты чё ж творишь, а?! — На пороге впритык стояли мои старые друзья (знакомые упыри, приятели, бывшие враги, нынешние товарищи по счастью и несчастью) Моня и Шлёма. Последний в одном лапте, второй валялся рядом со мной, судя по всему, им в меня и швыряли.

Я с лёгким раздражением отставил пустую стопку и демонстративно вытер капли с рукава.

— Ты с кем энто пьёшь? Это ж Вдовец! Ему человека отравить — раз плюнуть! «Вторая рюмка за счёт заведения»… Жить надоело, чё ли?!

— Палёная… — прозрел я.

Кабатчик с ненавистью глянул на упырей, высморкался на пол и без объяснений вернулся за стойку. Моня кинулся ко мне, а Шлёма к лаптю. Ну и что прикажете делать православному казаку, когда нечистая сила спасает его от верной смерти? И рад бы сразу в морду, по традиции, да ведь нельзя таким неблагодарным быть, пришлось пожать руки…

— А нас за тобой Хозяйка навострила, мы-то в другом трактире сидели, поскромнее, но зато и побезопаснее. Чинно сидим, пироги с хрящами кладбищенскими трескаем, да тут из рога на стене как заорёт девичьим голосом: «Эй там, на барже, менеджеры по связи с общественностью, аллё! А ну резво ноги в руки и в марш-бросок за Иловайским!» Моня говорит: да где ж мы его найдём? А нам: «В последний раз видела, как он к Вдовцу забежал!» Ну, думаем, раз к Вдовцу, так это, может, и впрямь уже последний…

— Катенька-а, — умилённо пробормотал я, чувствуя, как сердце наполняется весенним теплом. Всё-таки не забыла, не бросила на произвол судьбы, прислала хоть кого на подмогу.

Хозяин заведения вышел к нашему столику и молча поставил три рюмки. Упыри залихватски хлопнули не чокаясь!

— А вы… оно… отравлено же?! — вздрогнул я.

— Спохватился, — хитро улыбнулся Моня. — У Вдовца, всем известно, кажная чётная водка — травленая, а кажная нечётная — чиста, ровно слеза цыганская! Тебе третью налили, нам по первой, чё бояться-то? Пей смело!

— Воздержусь, пожалуй. — Интерес к алкоголю пропал мигом, играть на этом поле краплёными картами больше не было никакой охоты. — Расплачусь, и валим отсюда, у меня к Хозяйке два срочных дела. Во-первых, Прохор застрял, во-вторых, тут кое-что ценное надо бы выкопа…

Все присутствующие быстренько навострили уши, но я вовремя закрыл рот на замок. И так сболтнул лишнего из-за водки, будь она неладна, выложил на стойку медный пятак, сунул клинок в ножны и первым направился к дверям. Моня и Шлёма поднялись следом.

— Иловайский, ты тока обиду на сердце не держи, — тихо напутствовал вслед кабатчик. — У всякого трактира свои правила, теперича и ты мои «чётные-нечётные» знаешь, заходи, коли душа попросит…