Светлана Багдерина - Иван-царевич и C. Волк. Жар-птица Страница 28

— Это ваши проблемы, как она вам досталась. Мы предчувствуем, как она достанется нам. Четыре.

— …

— И это наше последнее слово. Смотрите, ваше величество, мы ведь можем и в другом месте поискать. А ведь что с возу упало — на то напоролись! Лукоморская народная мудрость.

Король согласно кивнул.

— По рукам, золотые вы мои мальчики!

— Но ваше величество!..

И только тут в первый раз наши герои заметили, что они с Шарлеманем в зале аудиенций были не одни. За троном, сливаясь с бордовыми портьерами, все это время стоял невысокий бледный человечек в бордовом балахоне и круглой серой шапочке. И теперь он выступил из тени и яростно зашептал в монаршье ухо что-то неприятное, судя по тому, как опять налилась кровью физиономия Шарлеманя и насупились мохнатые брови.

— Кто это? — украдкой спросил Серый.

— Я думаю, Кардинал Маджента — ну, помнишь, когда границу переезжали, мы их историю вспоминали? Интересно, что он может ему говорить? Не нравится мне все это…

— И мне тоже. Слишком легко все прошло. А говорит он ему, чтобы тот не давал окончательного ответа, пока не получит известий об исходе сражения.

— Ну и слух у тебя…

— И слух тоже.

— Серый, ты молодец, только можно я выскажу пожелание, пока не забыл? Хотя, такое не забывается.

— Валяй, — милостиво согласился князь.

— В следующий раз, когда будешь говорить про… ну, про немцената и харезматичного финтралопа… ты меня заранее предупреждай, пожалуйста, ладно? А то ведь тут действительно заикой остаться можно…

— Я должен больше читать?

— Или наоборот, меньше. Третьего лучше не надо.

Припекало июньское солнышко. Теплую кожистую листву дуба нехотя шевелил слабый ветерок. Внизу, под холмом, на сколько хватало глаз, во все стороны простирались поля — зеленая равнина. И петляла-вилась дорога.

На дубу сидел Серый и от скуки свистел. Иногда он слезал и останавливал проезжих и прохожих, чтобы узнать у них новости с линии фронта. А заодно помочь им расстаться с продуктами, если таковые случайно оказывались при них.

Скучно же ему было потому, что сидел он тут уже третий день, а прохожих и даже проезжих, по сравнению с первым днем, почему-то стало гораздо меньше. Может, сказывалась всеобщая международная напряженность. А, может, добрая (или недобрая) слава Волка слишком быстро разбежалась по окрестностям.

Как он и ожидал, проклятый кардинал уговорил короля подождать, пока не будут получены известия об исходе сражения с шантоньцами — ведь в случае победы необходимость срочно собирать новое войско отпадала, и Вондерланду можно было не продавать жар-птицу. Конечно, если бы Иван не был таким щепетильным и омерзительно честным, можно было бы уже давно как-нибудь ночью пробраться во дворец и свистнуть это чудо природы. Конечно, выбраться потом с ней из города было бы сложно, но не невозможно, и дней через двадцать героический царевич взирал бы свысока на своих менее удачливых братовьев, но…

На горизонте наконец-то показалось пыльное облако. А не слишком ли оно быстро движется для какой-нибудь груженой телеги? А не тот ли это, кого мы ждем? А не надо ли нам начать собираться?

Волк быстро натянул длинную кольчугу, черные сапоги с заклепками, нахлобучил блестящий в некоторых местах шлем, перекинул через плечо перевязь с коротким мечом — и стал неотличим от первого встречного городского стражника. Оставшаяся после похода к королю половина дня была не напрасно потрачена на раскопки в лавках старьевщиков по всему городу.

Разбойник оглядел себя с ног до головы в маленькое круглое зеркальце и самодовольно ухмыльнулся. Хорош. Теперь — вперед.

— Именем короля я приказываю тебе остановиться!

Серый постарался, чтобы его было видно и слышно издалека. Он не хотел несчастных случаев в самый неподходящий момент. Гонец — если это был он — должен был еще сказать, чья армия заняла первое место.

Всадник поднял коня на дыбы, яростно выругался, но остановился.

— Ты — из армии Айса? — кинулся к нему Волк.

— Нет, из бардака на Красной!

— Кто победил?

— Мы, черт тебя раздери! Неужели эти жабьи дети шантоньцы! — и он гордо двинул могучим кулаком себя в грудь. Зазвенели медали.

Разбойник мысленно вздохнул. Самые худшие его опасения оправдывались. И бравого вояку было жалко. Почему-то и вдруг. Видать, общение с гуманитарием Иваном (или гуманистом? или гуманоидом? каких ведь только словей не нахватаешься от интеллигенции, вот уж действительно — с кем поведешься…) влияло на него не лучшим образом… Но времени на удивление не было. Он привык действовать, как Бог на душу положит, и идти поперек этого правила не собирался и сейчас.

— Как тебя зовут? — с подозрительным прищуром он сделал вид, что внимательно вглядывается в лицо гонца.

— Капрал Шрам!

— А не был ли ты в известном заведении на Красной перед выходом полка в поход? — пустил пробный шар Серый.

— В «Черной Лилии»? Был, приходил к Кокетте, как всегда — непонимающе сдвинул брови капрал. — Слушай, а какое твое собачье дело?

— Ага! Я так и знал! Десять золотых крон — мои! Хо-хо!

— Что за чушь ты несешь, крыса тыловая?

Капрал не понял, каким образом он вдруг очутился на земле, и откуда на груди у него, с обнаженным клинком у глотки, оказался нахальный молокосос-стражник.

Из какой-то подслушанной где-то и когда-то ученой беседы Серый почерпнул, что если человеку нажать на горле острым лезвием все равно чего в определенной зоне, то он резко теряет всякую сообразительность и способность к логическому мышлению. Сумели ли в конце концов умные люди дать на это хоть сколько-нибудь удовлетворительное объяснение, он не помнил, но от данного феномена зависела сейчас жизнь злополучного Шрама.

— За твою голову майор Мур объявил награду в десять золотых! Это ты убил Кокетту из «Черной Лилии»! — выкрикнул Серый и чуть-чуть надавил.

— Я никогда никого не убивал! — совершенно искренне прохрипел вояка.

«Ага, правильная зона!» — тихо порадовался Волк.

— Тебя там видели!

— Я не виноват!

— Все улики против!

— Клянусь тебе, я не убивал!

— Я тебе не верю.

— Чем угодно поклянусь — меня даже рядом там не было!

— Майор Мур обещал…

— Я сам дам тебе десять золотых! Отпусти меня!

— Есть свидетели.

— Двенадцать! Это все, что у меня с собой есть!

— Хм, а может, ты и не врешь… Но если ты вернешься в город, тебя задержит первый же…

— Я не вернусь в город!

— Ну, хорошо. Снимай доспехи, давай деньги и дуй отсюда. Пока я добрый.

Задумчиво поглядев вслед удирающему со всех ног капралу, Серый уронил кирасу, поножи и наручи на дорогу, пару минут попрыгал на них, попытался разрубить шлем мечом — не получилось. Все равно довольный результатом, он быстро облачился во все это, порезал в нескольких местах рубаху и штаны, бросил в лицо несколько горстей пыли. Под дубом, в сумке, у него оставалось еще немного томатного соуса — в ход пошел и он. Закончив переодевание и макияж, Волк снова заглянул в зеркальце.

Из маленького кружка посеребренного с одной стороны стекла на него глянуло изможденное, покрытое коркой грязи, пыли и засохшей крови, лицо воина, узнавшего недавно и не понаслышке, что такое поражение, унижение и смерть.

— Гут, — удовлетворенно кивнул он сам себе, состроил скорбно-мужественную рожу зеркалу и подозвал коня.

Его харезматичное величество Шарлемань Семнадцатый прогуливались по саду, любуясь жар-птицей в лучах заходящего солнца, когда из-под куста папайи, раздавив ананас, несмело выступил капитан городского гарнизона. Его испуганный бледный вид говорил яснее всяких слов о том, что случилось то, для доклада которого королю предполагаемые вестники тянут спички, и что этот гонец вытянул короткую.

Все благодушие, если оно когда-либо и посещало Шарлеманя, улетучилось с пшиком, как Снегурочка над костром.

— Ну, что опять случилось? — задал он ненужный вопрос.

— Прибыл солдат из войска Айса, ваше величество, — выдавил из сухого шершавого горла капитан.

— Ну, и? — цвет лица короля медленно побагровел.

— Они сражались, как ль…

Тяжелый, как плита фамильного склепа, взгляд монарха парализовал речевые навыки офицера.

— Ну, и? — недобро повторил король.

— Полный разгром, — пискнул посланник и зажмурился, моля всемогущего Памфамира-Памфалона только об одной милости — провалиться сквозь землю прежде, чем разразится над его головой (и головами еще многих и многих, в то время как тела их будут находиться неподалеку) монархическая гроза.

— Гонца повесили? — прогремел первый раскат. Закат окрасился кровью.

— Так точно, ваше величество, — соврал офицер своему королю. Конечно, врать нехорошо, это внушали ему с детства, но ложь во спасение — это как бы и не ложь, а суровая необходимость, и к тому же они ведь действительно хотели повесить этого злосчастного солдатика, но он куда-то необъяснимым образом подевался в самый ответственный момент, а занять его место раньше времени капитану вовсе не желалось, и поэтому как-то само собой добавилось: