Терри Пратчетт - Вольные Мальцы Страница 29

Стены были прочными на ощупь, и пол скрипел под ногами, как всю жизнь. Ее тапки — такие же, как всегда: старые, удобные, отделаны розовым пухом, который давно весь обтрепался.

Тиффани остановилась посреди комнаты и тихо-тихо сказала:

— Тут есть кто-нибудь?

Вдали, на холмах, замемекала овца. Но вряд ли вопрос Тиффани кто-то услышал.

Со скрипом открылась дверь, вошел кот Крысоед. Потерся об ее ноги, урча, словно гром за горизонтом, а потом залез на кровать и там склубился.

Тиффани одевалась, размышляя и вызывая комнату на «слабо» сделать что-нибудь странное.

Когда она спустилась, в кухне готовился завтрак, мать была занята возле посудной мойки.

Тиффани юркнула через подсобку за кухней в маслодельню. Проползла там на четвереньках по всем углам, заглядывая под раковину, под шкафы и полки.

— Вы можете выходить, правда, — сказала она.

Никто не появился. Она была одна в комнате. Она часто была тут одна, это ей нравилось. Почти будто имеешь свою личную территорию. Но теперь здесь казалось как-то слишком пусто, слишком чисто…

Она побрела назад в кухню. Мать по-прежнему мыла посуду, но Тиффани уже ждал завтрак, тарелка с дымящейся кашей стояла на столе.

— Я сегодня сделаю еще масла, — осторожно проговорила Тиффани, присаживаясь к столу. — Я могу заодно, раз молока у нас так много.

Мать кивнула и поставила миску в сушилку.

— Я не провинилась ни в чем, нет? — спросила Тиффани.

Мать отрицательно покачала головой.

Тиффани вздохнула. «Тут она проснулась и поняла, что все это был только сон». Считай, самое худшее окончание для любой истории. Но все казалось таким настоящим. Она помнила чадный запах в пещере Фигглов, и как… кто он был?.. Да, его звали Роб Всякограб… как Роб всегда нервничал, разговаривая с ней…

Странно, подумала она, что Крысоед об меня потерся. Он спал на постели Тиффани, когда знал, что ему за это ничего не будет. Но днем старался не попадаться ей на дороге. Чудновато как-то…

Со стороны камина послышалось дребезжание. Фарфоровая пастушка на Бабушкиной полке сама собой задвигалась вбок и, пока Тиффани смотрела, не донеся до рта ложку каши, пастушка соскользнула вниз и разлетелась вдребезги на полу.

А шум продолжался, теперь из большого кухонного очага. Тиффани видела, что печная дверца затряслась на петлях.

Тиффани повернулась к матери. Та положила очередную миску сушиться, но то, что держало миску, не было человеческой рукой…

Печная дверца сорвалась и полетела по полу.

— Не ешь кашу энту!

Из печи хлынули Нак Мак Фигглы, тьма-тьмущая Фигглов, и они помчались по плиткам кухонного пола.

Стены шевелились. Пол двигался. И то, что повернулось к Тиффани от кухонной раковины, вовсе не было человеком. Просто… что-то. Не больше похожее не человека, чем фигура из теста. Из серого теста, которое на глазах менялось, ковыляя к Тиффани.

Пиктси неслись мимо нее, вздымая вихри снега.

Она посмотрела вверх, в крохотные черные глаза существа.

Крик вырвался у нее откуда-то глубоко изнутри. Никакого там не было ни Второго Помысла, ни первого, просто крик. Он как будто раскидывался впереди Тиффани, вылетая из ее рта, превращаясь в черный туннель перед ней, и она проваливалась в этот туннель, и при этом успела расслышать среди шума и воплей позади себя:

— Ты на кого глядеть решил, друган? Кривенс, ух кому-то как щас напинают!

Тиффани открыла глаза.

Она лежала на мокрой земле в мрачном, заснеженном лесу. Пиктси внимательно глядели на нее, но Тиффани заметила — другие, что стоят позади них, пристально следят за окружающим сумраком, скопившимся меж древесных стволов.

Там, среди деревьев, что-то… было. Комки чего-то серого, висящего, как старые тряпки.

Она повернула голову и увидела Вильяма, который стоял рядом и озабоченно наблюдал за ней.

— Мне все почудилось, так?.. — сказала она.

— Н-ну, — ответил Вильям, — так, и с дррругой стороны нет…

Тиффани резко приподнялась и села, Фигглам вокруг нее пришлось отпрыгнуть назад.

— Но это… существо мне снилось, а потом вы все появились из печки! — сказала она. — Вы попали в мой сон! Что это за тварь… была?

Вильям Гоннагл смотрел на Тиффани, словно что-то решал для себя или собирался с мыслями.

— Дрём, так мы называем их. Все здесь — нездешнее, ты памятуешь это? Порой лишь отражение вещей, которых здесь и вовсе нету, порою — что-то краденое из иных миррров, порою — то, что вылепит из магии Кралева. Он прятался среди дерев, а ты так шибко кинулась вперед, что не заметила его. Ты знаешь пауков?

— Конечно!

— Они сплетают сети паутины, а дрём сплетает сети снов. Такой здесь край, что это просто сделать. Мир, из которого пришла ты — он почти что настоящий. А этот край — считай, наоборот, он все равно почти совсем как сон. Дрём для тебя сплетает сновидение с ловушкою внутри. Коль съешь ты что-нибудь в том сне, то не захочешь никогда его покинуть.

Вильям явно ждал, что Тиффани это впечатлит.

— А дрёму это зачем? — спросила она.

— Он любит сны смотреть. Он веселится, глядя на твое веселье. Смотреть он будет, как ты угощаешься во сне, покуда наяву ты с голоду помрешь. Потом тебя он съест. Хотя не сразу, правда: он подождет, пока ты раскиснешь. У него зубов нету.

— А как тогда вообще можно выбраться из этого сна?

— Самый верный путь — найти дрёма там, — ответил Роб Всякограб. — Он сам во сне с тобою, прикидывается кем-то. А нашедши, напинать ему.

— Напинать — в смысле?..

— Башку оторвати, помогает обычно.

«Да уж, меня впечатлило, — подумала она. — К сожалению».

— Вот такая она, страна фей? — Сказала Тиффани вслух.

— Айе. Энтот кусочек туристам, как бы молвить, не показывают. И держалась ты не худо, — сказал Вильям. — Ты с ним старалась биться. Почуяла, что дело нечисто.

Тиффани вспомнила дружелюбного Крысоеда и разбившуюся пастушку. Я сама себе пыталась давать знаки. Надо было саму себя слушать.

— Благодарю, что вы за мной пришли, — проговорила она смиренно. — А как вы смогли?

— Эччч, влезти мы могем куда угодно. Даже в сон, — сказал Вильям, улыбаясь. — Хитное мы племя или нет? — И кусок дрёма плюхнулся на снег, упав с ветки.

— Я им больше не дамся! — сказала Тиффани.

— Айе. Верррю. Убийство в очах твоих вижу, — ответил Вильям, и в его голосе был оттенок восхищения. — Призадумался бы я, будь я дрёмом, да будь у дрёма мозги. Помни — тута их немало, иные бывают хитры. Кралева использует их как охрану.

— Меня больше не надурят! — И Тиффани вспомнила всю жуть мгновений, когда существо ковыляло к ней, меняясь на ходу. Хуже всего, что это был ее дом, ее место. Тиффани чувствовала кошмарный страх, когда тварь шлепала к ней через кухню, но притом и гнев. Оно посмело влезть в мой дом.

Это не просто попытка меня убить, это оскорбление…

Вильям пристально смотрел на нее.

— Айе, весьма разъяренною выглядишь ты, — сказал он. — Должно быть, любишь мальца братишку своего, если готова стать против тех тварей ради него…

И Тиффани не смогла запретить себе мысль: «Не люблю я его. Знаю, что нет. Он до того… липкий, вечно отстает, мне приходится тратить чересчур много времени, чтобы за ним уследить, без конца он орет и требует. Я не могу с ним поговорить. Он одно знает: все время чего-то хочет.»

Но Второй Помысел сказал: он — мой. Мое место, мой дом, мой брат. Никто и ничто не имеет права трогать мое!

Тиффани воспитали так, чтобы она не росла эгоисткой. Она сама знала, что не эгоистка — в том смысле, какой люди обычно вкладывают в это слово. Привыкла думать и заботиться о других. Никогда не брала последний из оставшихся ломтей хлеба. То чувство, которое у нее сейчас было — это совсем иное.

То, что я сейчас делаю — не из благородства, не из храбрости, не по доброте. А потому, что это должно быть сделано. Потому что нет иного выхода, и нельзя иначе.

Она думала про…

Бабушку Болит и свет ее фонаря, который медленно двигался зигзагами среди холмов, под мерцающими морозными звездами, или в грозу, которая грохотала, как война. Чтобы уберечь ягнят от наползающей холодины, или баранов от падения с обрыва. Бабушка мерзла, взбиралась на кручу, топала сквозь ночь ради тупой овцы, которая никогда не скажет «спасибо» и завтра может остаться такой же безмозглой и влезть в такие же неприятности снова. Бабушка все это делала потому, что иначе — немыслимо.

Был случай, когда им встретились на дороге бродячий торговец и его ослик. Ослик был небольшой и под кучей навьюченного груза его было почти не видать. Он упал, и поэтому хозяин стал его бить.

Тиффани увидела это и расплакалась, а Бабушка взглянула на нее и сказала что-то Грому и Молнии…

Торговец перестал бить осла, когда услышал рычание. Собаки стояли возле него с двух сторон так, чтобы он не мог уследить за обеими сразу. Он занес палку, нацелившись на Молнию, и Гром зарычал сильнее.