Кир Булычев - Жертва вторжения (Рассказ) Страница 3

Но благородно помог Лукерье вывести из обморока несчастного директора.

– Я бы, конечно, пошел тебя проводить, – сказал Тимур Георгиевич. – Но не могу вызывать излишних подозрений. Я буду постепенно в себя приходить под наблюдением врачей, пускай наблюдают, медики-педики.

И вот в этот момент в Лукерье зародилось подозрение, не подменили ли Байсуридзе, а также остальных покойников. Что-то общее чудилось ей в судьбе всех этих людей.

Но сформулировать свои подозрения она не могла. Ума не хватило.

Какие-то кубики-рубики не складывались, потому что она наблюдала явление, которому на земном языке еще нет названия.

4

Прошло еще несколько дней. И каждый приносил Лукерье тревожные подтверждения: что-то тут не так.

Во-первых, все покойники уже совсем выздоровели и часто встречались на улицах, а вот в поликлинику ходить не желали.

Удивительно, но Лукерье приходилось встречать пациентов и в сопровождении женщин. Ну ладно, юноша Василий – у него возраст такой. А что вы скажете о Тимуре Байсуридзе, которого Лукерья застала вечером в городском парке, через который порой ходила, чтобы сократить расстояние до дома. Он сидел на лавочке, обняв одной рукой за плечи ту самую Пальмиру, простите за выражение, а в другой держал письмо от английской королевы и читал его с грузинским акцентом.

Лукерья даже замерла от изумления. Ну ведь человеку сто десять или сто двадцать! А он красотку за ухо кусает!

– Что? – спросил Матвей Тимофеевич. – Удивляешься?

Лукерья отшатнулась от него – испугалась. Подошел незаметно.

От Тимофеевича пахло мужским одеколоном «Арамис» и мужскими гормонами.

– Пошли по пиву дернем? – спросил он.

И Лукерья согласилась.

Сколько лет не соглашалась ни с одним мужчиной, а тут согласилась. Может быть, любопытство одолело, а может быть, от Матвея так несло самцом во цвете лет, что в ней дрогнуло что-то женское, нежное, податливое.

Они уселись за столик над самой рекой. Оркестр играл нечто возвышенное, быстрое, как сердце на свидании.

– Я, можно сказать, терзаюсь, – сказала Лукерья Маратовна. – Ты мне прямо в тело заглядываешь, а я твой последний вздох на днях приняла.

– Не может быть, – расхохотался Тимофеевич и в один глоток опрокинул в себя пол-литровую кружку.

– А ведь чудес не бывает, – сказала Лукерья, как ее когда-то научил Аркадий Борисович, ее наставник в гигиене и любви. – Это медицинский факт.

Матвей долго хохотал и спросил:

– А можно тебя без отчества называть, просто Лушей?

Словно до этого величал по отчеству. Смешные люди – эти мужчины.

Но когда он в ответ на согласие крепко схватил ее за коленку, Лукерья вырвалась и заявила:

– В принципе я другому отдана и буду век ему...

Слово «верна» изо рта не вылезло, не захотело. Лукерья как бы забыла Пушкина и зарделась, но в темноте не было заметно.

– Я же дурного не желаю, – сказал Матвей. – Я хочу одарить тебя любовью.

Нет, вы только подумайте! Покойный Матвей Тимофеевич таких слов и не подозревал.

И тут в мозгу Лукерьи получилось короткое замыкание.

– Ты не Матвей Тимофеевич! – твердо сказала она. И в памяти ее встал тот бестелесный мужчина, который как бы вошел в тело свежего покойника.

– А кто же я? – Матвей даже не обиделся, но глаза стали внимательные и серьезные, даже прискорбные. – Кто же я такой, если не Матвей Тимофеевич, которого ты в попу колола шприцем? Может, мне раздеться и ты тогда узнаешь?

– Ты не думай, – сказала Лукерья, – в милицию я не пойду.

– А тебе и не поверят.

– И не поверят...

Тут из кустов вышел Тимур Георгиевич, подтянутый и бодрый, несмотря на возраст. В руке была кружка пива.

– Я присоединюсь? – спросил он.

– Не помешаешь, – ответил ему Матвей. – Мы тут о мертвецах разговариваем, может, поможешь Лушке разобраться.

– Чего же не помочь, Лукерья Маратовна, если не ошибаюсь.

Он прихлебывал пиво маленькими глоточками, как гоголь-моголь. Редкие седые волосы от малейшего ветерка поднимались над головой. В остальном он был мужчина что надо.

– Мы ведь с Матвеем как братья.

– Ага, – кивнула Лукерья. Матвей подвинул ей непочатую кружку, в голове немного шумело, и там гнездилась непривычная смелость. – Как братья. И с Васей тоже.

– Не только с ним. Нас уже много, в одном Гусляре...

Байсуридзе замолчал и оглянулся, будто ждал подсказки. И в самом деле из темных кустов тонкий голос подсказал:

– Тридцать два человека.

– Видишь – тридцать два. И скоро будет еще больше.

– И зачем это?

– Внедряемся, – вмешался Матвей. – Окультуриваем Землю. Будем изменять генетический материал. Пора вам втягиваться в общую жизнь цивилизованной Галактики.

– А как вы это... окультуриваете?

– Мы никому не делаем зла, – сказал Тимур Георгиевич. – Ждем, пока кого-то схватит смерть. Неизбежная гибель. И в момент смерти наш человек входит в погибшее тело, оживляет его и существует. Ты же ведь уже догадалась?

– Догадалась, – согласилась Лукерья, допивая вторую кружку. – Как увидела, так и догадалась.

Медсестра врала, потому что даже в тот момент она не совсем догадалась. В нарушение медицинского факта кто-то в кого-то вторгался.

– А потом что будет? – спросила Лукерья.

– А потом нас станет много, мы женимся на вас, земных женщинах, вы родите хороших культурных детей, и постепенно жизнь на Земле станет все лучше и лучше.

С этими словами Матвей нежно, но крепко взялся за коленку Лукерьи, а за вторую, куда нежнее и мягче, ухватился Байсуридзе.

Ах, какая волна желания и страсти накрыла Лукерью с головой.

– Пошли к тебе, – прошептал Матвей.

– Нельзя, – прошептала Лукерья, – мой там пришел, пьяный спит. Как всегда, никакой пользы.

– Знаем, – вздохнул Байсуридзе. – Еще как знаем. Городок наш небольшой, все слухи, сплетни, как лягушки, по луже прыгают.

– Хоть бы его черт прибрал! – в сердцах промолвила Лукерья и осеклась, потому что до сих пор была неравнодушна к своему непутевому.

Провожал ее домой Матвей. Байсуридзе побежал на какое-то другое свидание.

– А тебя дома не хватятся? – спросила Лукерья.

– Они меня с утра отравить пытались, – ответил с кривой усмешкой Матвей, – я их всех из дома выгоню. Не хочется жить с людьми, которые желают твоей смерти. Да ты их знаешь как облупленных, одна племянница чего стоит!

Лукерья вздохнула. Она их знала.

Матвей проводил Лукерью до самой двери. Жила она в двухэтажном доме коридорной системы, бывшем бараке. Они вошли в прихожую нижнего этажа, голая лампочка в пять свечей горела под потолком.

– Один поцелуй, – прошептал Матвей, – и я уйду, как будто меня и не было.

– Нет, – одними губами ответила Лукерья, но больше звуков не издала, потому что ее губы были прижаты к зубам инопланетного мужика.

Он притиснул ее к стенке, стал хватать руками, и Лукерья чувствовала себя куском мороженого на солнцепеке – стала почти жидкой и сливочной.

Он ее лобзал, а она лобзалась в ответ.

И он все приближался и приближался к укромности ее горячего тела и оставался уже один момент, может, два, не больше...

Но тут перед внутренним взором Лукерьи встал образ ее несчастного, никуда не годного, опостылевшего мужа. Где-то в глубинах крупного тела Лукерьи сидел органический запрет делать с другими мужчинами то, что она когда-то так сладко делала со своим супругом и чего ей так давно не хватало.

– О нет, не соблазняй меня, искуситель! – закричала Лукерья, словно была на оперной сцене.

Она изо всех сил оттолкнула от себя вошедшего в раж Матвея Тимофеевича и, перескакивая через ступеньки, помчалась к себе на второй этаж. Матвей ринулся было следом, но тут двери комнат стали открываться, и злые лица жильцов принялись искать в полумраке виновника их беспокойства.

Так что при первых же воплях Матвей убежал из дома.

Он шел по улице понурившись, словно побитый пес, и понимал, что не может злиться на эту женщину.

Впервые в жизни Матвей, или как там его кличут по-инопланетному, ощутил всепоглощающее чувство любви. А может быть, желание обладать земной женщиной.

Но что делать?

Он не знал ответа. Ему надо было посоветоваться со старшим группы, причем не раскрывая ему своего сердца, не то старший мог, под горячую руку, вообще разлучить его с Лукерьей.

А Лукерья поднялась к себе.

Ее Ромочка, как и положено, гудел, переливался пьяным храпом, свесив с дивана обутые ноги. Насосался.

Он приоткрыл глаз и сказал почти трезво:

– Обед на плите.

Словно сам его готовил.

Но Лукерье не нужен был обед. Лукерье нужна была любовь. Она готова была простить Ромочке все, только обними, приголубь!

Она нагнулась к нему.

От Ромочки несло перегаром от дешевой водки.

Лукерья преодолела отвращение и стала целовать его щеки и губы, но Ромочка отмахнулся от нее, как от большого слепня, и тем же тоном произнес: