Андрей Белянин - Чего хотят демоны Страница 30

...Я остановил машину на берегу реки, у самой тропинки, спускающейся к пляжу. Сейчас здесь не было ни души. Холодный ветер взбивал пену на волнах, накатывающих на мокрый песок. Низкие тучи мчались по небу, и любая из них могла пролиться на землю холодным дождём.

– Арника, я много думал над тем, что ты сказала вчера, и решил, что нам лучше начать наше знакомство сначала. Забудь всё, что я говорил тебе, в основном это были глупости.

Я выбросил окурок и закрыл окно, а Арника смотрела на меня своими прозрачными глазами, в которых я не мог прочесть ни одного чувства, и не понимала, чего я от неё хочу.

– Ты не понимаешь меня?

– Не очень.

– Ладно, забудь и это. Давай пройдёмся.

Мы выбрались из машины и пошли вдоль реки по влажному песку пляжа. Холодный ветер тут же накинулся на нас, растрепав пушистые волосы Арники, и пробрался под мою куртку.

– Вчера я пытался представить твой мир, то есть мир таким, как ты его воспринимаешь, и мне показалось, что тебе должно быть очень одиноко.

– Я не знаю такого чувства,– ответила она спокойно.– Мне не бывает одиноко.

– Неужели никогда не хочется найти кого-нибудь, с кем можно поговорить, погулять?

– Нет. Обычно рано или поздно приходит кто-то, с кем можно пообщаться.

– Понятно.

Я машинально вытащил из кармана сигареты и снова закурил. Смутная, не до конца оформившаяся мысль мелькнула в моей голове, но я так и не сформулировал её до конца – что-то о свободе выбора... Меня отвлёк внимательный взгляд Арники, устремлённый на сигарету в моих пальцах, и я не удержался от вопроса:

– Что, хочешь попробовать?

– Нет, спасибо. Я не вижу в этом смысла.

– Ты всегда делаешь только то, в чём видишь смысл?

– Почти всегда.

– Хм... Тебе не холодно? Кстати, ты когда-нибудь испытываешь какие-нибудь физические неудобства? Холод, жару, боль?

Прелестное лицо снова повернулось ко мне с выражением внимания, заменяющего ей недоумение.

– Боль?

– Да, нечто такое, отчего хочется отдёрнуть руку, когда обожжёшься, например.

Арника склонила голову к плечу, с вдумчивой серьёзностью рассматривая метя, потом вдруг забрала из моих пальцев сигарету и спокойно прижала её тлеющий конец к тыльной стороне своей ладони. Я чуть не вскрикнул от неожиданности. Терпко запахло сухой горящей травой, и я, очнувшись, вырвал окурок из её рук.

– Ты с ума сошла! Зачем ты это сделала?!

Арника осмотрела свою руку и сказала:

– Я не испытываю боль, когда обожгусь.

– Ненормальная. Дай посмотрю,– Я взял её прохладную ладонь,– Неужели не больно?

– Нет.

– Значит, на твоей коже нет нервных окончаний? Но это невозможно, тогда ты не могла бы передвигаться и не чувствовала бы моих прикосновений. А ты чувствуешь их?

–    Да.

– Загадочное ты существо.

Я поднёс ладонь Арники к губам и коснулся её поцелуем.

– А теперь что ты чувствуешь? Приятно?

Боже! Какие у неё глаза! То, что скрывается в их влажно мерцающей глубине, невозможно описать никакими словами. И никто не знает таких слов, в человеческом языке их не существует.

– Зар, я... я не испытываю тех чувств, которые на моём месте должно было бы испытать существо одного с тобой вида...

Арника улыбнулась. Я вёл точный счёт всех её улыбок. Это была четвёртая за всё время нашего знакомства.

– Я достаточно долго живу среди людей и знаю все эти знаки внимания. Я достаточно адаптирована для вашей жизни, чтобы не «выпускать шипы», когда ко мне прикасаются с дружескими чувствами. И мне кажется, что ты хорошо ко мне относишься.

– Более чем хорошо.

Арника подобрала камешек, попавшийся ей по дороге, и принялась рассматривать его, а я снова повторил свою неудачную попытку вовлечь её в разговор о любви и дружбе:

– Ты когда-нибудь читала любовные романы?

– Да.

– И тебе никогда не хотелось оказаться на месте их героев? Почувствовать те переживания, что испытывает человек?

Арника заговорила, сбившись со своего спокойно-уверенного тона, и я мысленно поздравил себя с первым удачным ходом.

– Понимаешь, Зар, мы с тобой по-разному воспринимаем мир. Ты чувствами, а я – логикой. Ты даже думаешь чувствами.

– Нет, почему же...

– Когда мы говорили с тобой вчера, ты не знал, что мне возразить, потому что тебя захлёстывали эмоции: гнев, негодование, обида. Они тормозили твою мысль, а я была свободна от переживаний.

– Ты хочешь сказать, что чувства не нужны?

– В основном они только затмевают рассудок и мешают чёткой работе мысли.

– Но ты никогда не испытывала их, как же ты можешь утверждать?!

– Я наблюдаю и анализирую.

– Нет, Арника, в этом ты неправа. Я согласен, что гнев может толкнуть куда угодно, но существуют ещё сострадание, жалость, нежность...

– А какой в них смысл?

– Да при чём здесь смысл! Если бы у меня не было чувств, я превратился бы в машину – в компьютер, которому ежечасно скармливают порцию информации, а он выдаёт логичный ответ. Представь, целая колония компьютеров, которым плевать друг на друга! Ни от кого не дождёшься ни помощи, ни поддержки... Мы социальные существа, и наш разум приспособлен для жизни в коллективе. Ты просто не знаешь, чего лишена, и как бы я ни старался, всё равно не смогу объяснить.

На протяжении всего моего монолога Арника смотрела на меня, не отводя взгляда переменчиво-зеленоватых глаз, и слушала с редким вниманием.

– Ты прав, мы слишком разные.

Но мне не понравился её ответ, я не хотел, чтобы она сильнее укреплялась в своей уверенности о нашей диаметральной противоположности.

– Нет. Арника, я хотел сказать, что мы с тобой всё равно сможем понять друг друга, какими бы разными ни были. Я очень хочу, чтобы ты поняла меня.-– Я взял её за плечи и посмотрел в глаза.– Хочу, чтобы ты подружилась со мной.

– Я испытываю некоторую привязанность к определённым людям.

– И ко мне?

– И к тебе.

Она никогда не лгала. Не умела говорить неправду. Не видела в этом смысла. И если не понимала моего вопроса или не могла на него ответить, признавалась в этом так же честно.

Она никогда не показывала, что ей неприятно моё осторожное ухаживание – спокойно принимая знаки моего внимания, она оставалась равнодушна к ним.

Арника ни разу не повысила голоса, ни разу не обиделась на меня, хотя поводы для этого были. Иногда моё терпение отказывало, и я говорил дерзости, даже грубости, в надежде увидеть в её взгляде боль или хотя бы растерянность, но зеленоватые глаза оставались спокойными, а лицо невозмутимым. Я не мог назвать её прекрасной даже в самых потаённых мыслях. Прекрасное – это изнутри, какое-то душевное озарение, сердечное сияние, а моя Арника была красива, но бездушна.

Временами меня убивала её холодность. Казалось, вот-вот ясный взгляд засияет нежным теплом, в улыбке появятся подлинные чувства, но нет. Напрасно я надеялся на чудо. Отточенные грани холодного ума кололи больнее булавок.

Мой внимательный брат заметил наконец, что со мной творится неладное.

– Зар, мне не нравится, что происходит с тобой в последнее время. Ты сам не свой. В чём дело?

– В Арнике.

– О нет! Неужели до сих пор?! Только не говори, что ты всерьез увлекся цветоводством.

– Лис!

Иногда этот мальчишка полностью оправдывает своё прозвище маленького хищника.

– Ладно, не сердись. Я знал одного типа, страстного любителя орхидей. Он буквально с ума по ним сходил, а ведь они не умеют ни говорить, ни улыбаться, и у них нет таких потрясающих ног, как у твоей Арники.

– Знаешь, меня, кажется, и привлекает именно эта её неприступность.

– Вот что я скажу тебе, братец, тебя избаловали. Ты всегда получал всё и сразу, но стоило в первый раз в жизни нарваться на недоступность, как ты тут же растаял. Это глупо!

– Постой, Лис, она что, не нравится тебе?

– Да, не нравится. Я ей не доверяю. И я всегда опасаюсь того, чего не понимаю. Ты тоже не будешь есть первый попавшийся незнакомый плод только потому, что он красивый, ведь он может оказаться ядовитым.

– Арника – не ядовитый плод.

– Это ещё неизвестно.

Наверное, в каждом из нас есть что-то от Пигмалиона. Стремление создавать и переделывать по образцу собственных желаний. Это льстит самолюбию и удовлетворяет гордость художника, скрытого глубоко в душе.

Положить все силы на создание идеала и в процессе преображения влюбиться в объект собственного творения. Не видеть в упоении своей мнимой силой, что идеал далеко не идеален и что любишь вовсе не его, а новые черты, возникающие по мановению твоей волшебной палочки. И не замечаешь, как меняешься сам...

– Арника, я принёс тебе подарок.

– Подарок?

В красивом взгляде каменная ясность хризолита, лицо спокойно и неподвижно. Оно по-прежнему не кажется мне холодной маской, наверное, из-за глаз, в которых непрерывно струится и переливается что-то необъяснимое.