Антон Мякшин - Бой бес правил Страница 35

— Понимаю… — пробормотал я. — То есть не понимаю. Ты вот о Мировом Балансе говорил… Разве может обычный человек, пусть даже и колдун, переломить ход истории? Ведь малейшее исторически значимое изменение в прошлом влечет за собой глобальные перемены в будущем… Вплоть до полного апокалипсиса! Вселенная тоже обладает чувством самосохранения — и такого просто не допустит!

— Ой, только не надо мне про Мировой Баланс! — поморщился Филимон. — Помолчи, двоечник, если не понимаешь. Черный Барон уже успешно изменяет историю, и Вселенная твоя молчит в тряпочку. Потому что незначительные изменения в прошлом вполне допустимы. Иначе были бы невозможны перемещения по времени. Дошло, второгодник? Каждый раз, когда Барон проворачивает очередную операцию, ход истории изменяется, время течет по новой стезе, и новое изменение на этой стезе становится первым и таким же незначительным, как и предыдущее, которое уже не считается. А убийство Ленина будет всего лишь логичным завершением плана. Потому что в том измененном времени, когда оно произойдет, личность Владимира Ильича станет лишней. Ненужной!

Ой, и правда… Хитро придумано. Одна из лучших адских интриг, как и обычно, руками человека выполненная. Наша адская контора вроде бы и ни при чем, но с ее помощью ход истории переломлен, властителем половины мира становится Черный Барон, явно согласный на теснейшее сотрудничество с преисподней. Ой, что будет! Россия превратится в филиал преисподней. Мне, как бесу, надо бы радоваться, но я что-то не радуюсь… Наверное, сказывается человеколюбивый мой характер…

— Ну что же, — сказал Филимон, — времени осталось мало. Барон ратует за скорость исполнения. Давай-ка на посошок… И поехали! Вернее, ты поедешь, а я в контору вернусь.

Я вздохнул. Поднял бокал с вином, взглянул через багровый просвет на Филимона.

— Прямо сейчас? — уныло спросил я. — Вот и кончилось мое командирство… Дай хотя бы с друзьями попрощаться.

Филимон взглянул на свои наручные часы.

— Валяй, — сказал он. — Пять минут тебе на все про все.

— Пять минут — это мало, — запротестовал я. — Как я за пять минут отыщу их всех в городе?

Филимон наискось качнул головой, давая понять, что времени и так мало.

— Хватит тебе пяти минут, — сказал он и еще как-то загадочно улыбнулся.

Я вышел за дверь.

Оказалось, они ждали меня во дворе: Петро Карась и товарищ комиссар Огоньков. Анна стояла чуть поодаль.

— Вам рассказали? — спросил я.

— Ага, — хмуро кивнул Карась. — Этот твой… друган рассказал Анне, а она — нам. Так ты на помощь к Черному Барону прилетел, да? Чтобы какое-то там его желание выполнить? Получается, что ты нас обманул?

— Ну… не то чтобы обманул… недоговорил… А впрочем… Думайте что хотите… Зла я вам не желал и не желаю. Я вообще никому не хочу ничего плохого сделать. А то, что с Черным Бароном я… в особых отношениях — так то моя работа. Я ведь все-таки бес.

И к тому же признайся я вам, зачем на самом деле прибыл в ваш временно-пространственный период, вы бы меня тут же линчевали! — Не линчевали бы… — подумав, тихо ответил Карась. И добавил: — Ведь если в этой войне Черный Барон одержит победу, нам всем… — он чиркнул себя ногтем большого пальца по горлу, — кирдык. Да, вам всем… Вы даже и не представляете себе, каких размеров будет кирдык. Полный кирдычище! На весь земной шар!

— Да что с ним разговаривать! — взвился молчавший до сих пор Огоньков. — Двурушничаете, товарищ бывший комиссар Адольф! Играете на стороне оголтелой буржуазии! Предатель! Перебежчик! А мы-то тебе доверяли! Щас как дам!

— Слушай, не лезь, и без тебя тошно.

— Нет, я тебе физиономию твою белогвардейскую начищу! — всерьез загорелся своей идеей Огоньков. — Получай!

Я даже не пытался отвести удар. Заслужил, да. Надо было сразу честно во всем признаться, а я… Пока матрос Карась утихомиривал распоясавшегося комиссара, я отошел к Анне.

— Значит, уходишь? — спросила она, глядя в сторону.

— Ухожу. Зато место комдива теперь вакантно, — попытался пошутить я.

— Ты не думай, я тебя не виню. Я ведь не человек, я представитель Темного народа. Я понимаю, каково тебе. Понимаю, что ты, несмотря ни на что, должен задание свое выполнить. Я просто… Я думала…

— Что?

— Я думала, что ты… как и все мы… бунтовщики-нечисть… искренне поверил в идею освобождения от многовекового рабства. Но мы — малые народы, с нас и спрос невелик. А ты — на службе.

Ох, как мне захотелось взвыть! Волком на луну, ослепительным фонарем взошедшую в темном небе! Как бы мне хотелось, чтобы не было никогда на свете этого дурацкого Черного Барона, нашей конторы и проклятой гражданской войны! К чему она? Люди, люди, что вы делаете? Зачем вам царство справедливости в отдельно взятой стране? Зачем вам мировой пожар? Зачем вам другие идеи, кроме той, единственной: всегда и везде быть рядом с любимым человеком — в лесной избушке, в хижине на болоте, в сыром подвале, да хоть у чертовой бабушки Наины Карповны или Сигизмунды Прокофьевны, но только чтобы вместе…

— Прости, — сказал я.

— Иди уж, — слабо махнула рукой моя кикимора.

— Может, еще встретимся?

— Лучше не надо. Где мы встретимся-то? На поле боя? Ты теперь по другую сторону баррикад.

— Ну не совсем так… — запротестовал я было… И смолк.

Стараясь ни на кого не смотреть, я вернулся в гостиную. Филимон с аппетитом пожирал фазана.

Взглянув на мое лицо, он только присвистнул.

— Н-да… — сказал он. — В сотый раз тебе повторяю, Адольф: человеколюбие беса до добра не доводит.

— Не надо мне нотации читать! — огрызнулся я.

— Плохо тебе? — посочувствовал коллега, обсасывая фазанье крылышко.

— Куда уж хуже.

Мне и на самом деле было плохо. Причем не только в плане моральном, но и в физическом тоже. Голова кружилась. Рога ломило. В ушах завывали неведомые какие-то голоса. Филимон икнул и отвалился от стола.

— Обожрался, — констатировал он. — Ну что, давай приступать?

Он тяжело поднялся, вытащил из кармана кусок мела и, с кряхтением присев на корточки, очертил посреди комнаты строго замкнутый круг.

— Вставай сюда. Я встал.

— Закрывай глаза. Я закрыл.

— И не шевелись.

Филимон разжигал в пепельнице миниатюрный костер из густо пахнущего волчьего лыка, побегов лебеды и серного порошка. Родной аромат преисподней защекотал мои ноздри, но, несмотря на это, мне что-то конкретно поплохело. И дело было не только в отчаянной тоске, терзавшей бесовскую мою грудь. Голова просто раскалывалась. Рога заломило сильнее — такое ощущение, будто кто-то изуверски выкручивал их на манер винтов из моей головы. Хвост задрожал сам по себе, словно сведенный нервным тиком. Тошнота поднялась к глотке, поколебав адамово яблоко. А в ушах все шумело и шумело.

— Не открывай глаза, пока я заклинание не закончил! — закричал Филимон. — Ты что, порядка не знаешь?

— Погоди немного… — просипел я. — Мне что-то… того… Тошнит. Голова кружится… Рога просто отваливаются.

— Мало ли что тошнит, — проворчал Филимон, ползая вокруг меня на четвереньках и рассыпая по меловой линии пепел. — Меня тоже тошнит… от переедания, должно быть. И в боку колет. Но я же не малоду… малодушничаю…

Я покачнулся и, в бессильной попытке удержать равновесие, схватился за Филимонов рог.

— Отцепись! — вякнул Филимон и сам повалился на бок.

Некоторое время мы лежали рядышком, как два крокодила на нильском берегу, тяжело дыша и слегка подергивая конечностями. Кровь билась в мои барабанные перепонки, причем как-то причудливо билась — я различал в, казалось бы, хаотичном шуме суровое и торжественное чье-то пение, и тревожные эти певческие голоса доводили меня до умопомрачения.

— Фазан… несвежий был, — с трудом выговорил Филимон. — Однако… Скоро полночь. А в полночь я — кровь из носу — обещался тебя Барону доставить. Вставай! Надо закончить заклинание.

— Не могу я встать, — прохрипел я в ответ. — Помираю. И фазан тут ни при чем. Я-то фазана не ел!

— Цып…ленок, — предположил Филимон, — гадостью был какой-то нафарширован. Или вино отравленное.

— Глупости! С каких это пор на бесов людская отрава действует?

— Развели антисанитарию, поганцы! — не слушая меня, заругался заместитель начальника отдела кадров. — Поди, посуда немытая или дичь подается недовыпотрошенной… Ой, а кто это поет? Или я уже с ума сошел?

— И ты тоже слышишь? — А?

— И ты слышишь пение? — прокричал я, заглушая рвущуюся в мои уши многоголосую симфонию.

— Чего?.. Вставай, Адольф! И меня подними! Уволят же обоих, к свиньям, если… если… Через две минуты полночь!

— Не могу я!

— Вставай, надо заканчивать заклинание! Всего-то осталось — прочитать пару строк и осыпать твою голову серой… Вставай, миленький… Вставай, хороший мой… Тебе говорят, гад такой, поднимайся! Уволят же.

С невообразимым трудом я встал на четвереньки. В глазах мутнело. Где-то далеко внизу, подо мной белело узкое лицо Филимона, тускло светили его желтые бесовские глаза, уныло свисала с подбородка, словно прилипшая гадость, франтоватая остроконечная бородка…