Кир Булычев - Похищение чародея Страница 4

Я прервал ход мыслей Дж. Суна, заявив, что теперь, по выполнении долга, я хотел бы вернуться домой.

Тогда господин Сун сказал, что в силу изменившихся обстоятельств важно, чтобы верный друг отправился в Танги и передал князю пакет особой важности. С такой просьбой нельзя обратиться к случайному человеку. Я возразил, что моя кандидатура полностью исключается. В минуты опасности я должен находиться рядом с семьей.

Господин Дж. Сун предлагал мне деньги, грозил, чуть ли не падал на колени. Он полагал, что, если власть перейдет к армии, свобода передвижения по стране сразу будет ограничена. Я же относился к числу немногих, имевших достаточное влияние, чтобы отправиться куда угодно.

Я был непреклонен. И ни за что на свете не отправился бы в Танги, если бы не угрозы, к которым прибег Дж. Сун.

— Директор Матур, — сказал он, — мы крайне благодарны вам за то, что вы не пожалели времени и усилий. От того, как быстро мы сможем ответить на этот шаг армии, зависит благосостояние и, может, даже жизнь вашего друга и покровителя князя Урао. Неужели вы откажете в помощи в такой момент?

— Моя жизнь в распоряжении моих друзей, — ответил я. — Но долг перед семьей сильнее, чем голос дружбы.

— Тогда, — сказал господин Дж. Сун. — я вынужден заявить, что вы не вернетесь к детям. Знаете, какой властью я пользуюсь в этом районе города?

— Да, — сказал я. — Знаю. Но я не боюсь физического насилия. Если мне суждено погибнуть, на то воля судьбы.

С этими словами я покинул комнату и решительно направился к выходу из гостиницы. Все во мне кипело от негодования. Я был убежден, что, когда князь Урао узнает о недостойном поведении господина Дж. Суна, он полностью прервет все отношения с ним.

Я быстро миновал холл гостиницы и вышел на улицу. Я надеялся, что Дж. Сун одумается и займется поисками другого человека, который мог бы выполнить его просьбу.

Но я не успел уехать. На улице в трех ярдах от дверей гостиницы стояли два человека. При виде их мое сердце дрогнуло. Я не отношу себя к смелым людям — смелость никому еще не продлевала жизни. И когда эти люди шагнули мне навстречу, я повернул обратно.

Поднимаясь на лифте, я утешал себя мыслью, что в Танги я смогу побывать на спичечной фабрике Тантунчока и еще раз оценить ее.

Лигон. 10 марта.

Его светлости князю Урао Као, княжеская резиденция, Танги.

Дорогой князь!

Я полагаю, что лицо, которое передаст Вам письмо, не будет проявлять излишнего любопытства, однако на всякий случай я запечатываю его известным Вам способом, и Вы поймете, не было ли нарушено доверие.

К моменту получения письма Вы уже будете в курсе дел. К сожалению, я не много успел сделать, так как получил сведения о перевороте только за час до его начала. Виновен в этом Ваш жирный любимец Матур. Я проверил — он узнал обо всем от К. в десять вечера.

Вместо того чтобы, как приказано, отправиться ко мне, он где-то пропадал два часа, видно, устраивал свои дела и пытался нажиться, хотя сделал вид, что прибежал ко мне, не теряя ни секунды.

Когда я предложил ему собираться в Танги, чтобы передать Вам пакет, он было заупрямился, и пришлось его припугнуть. Надеюсь, это пойдет мерзавцу на пользу.

Мне всегда было непонятно Ваше снисходительное отношение к Матуру. Ваши соображения о том, что он прислуживал Вам в школе и лично предан, я рассматриваю не более как шутку. Прошу еще раз подумать, не отделаться ли от Матура. Он слишком жаден и труслив.

В десять ко мне придет Л. Я передам ей обещанное.

Надеюсь, что она сможет устроиться на самолет, улетающий в Танги. На нем полетит представитель Ревкомитета. Кого назначат на эту должность, еще неизвестно.

По получении новых сведений направлю их Вам.

Лигон. 10 марта. 11 ч. 15 м.

Князю Урао Као.

Прилагаю выписки из только что полученного послужного списка представителя Ревкомитета майора Тильви Кумтатона.

Тильви Кумтатон. Год рождения — 1941. Место рождения — Палон. Отец — Тильви Бон, школьный учитель. Окончил начальную школу при монастыре в Танги (где настоятелем его дед. — С.), затем муниципальную среднюю школу. В 1960 г. принят в Лигонский университет на юридический факультет (что говорит о его наклонности к политической деятельности. — С.). В 1963 г. отчислен на месяц за участие в студенческой демонстрации. В университет не вернулся. В октябре 1973 г. зачислен в Каронанское офицерское училище (начальником училища в 1960–1967 гг. был полковник Шосве. — С.), которое окончил третьим в выпуске в 1966 г. Выпущен лейтенантом во 2-й пехотный полк. Произведен в старшие лейтенанты в 1970 г., в капитаны в 1973 г. Награжден юбилейной медалью «10 лет независимости». Не женат. Буддист. До последнего времени проживал в Бранге, где стоит его полк. Несколько недель назад откомандирован в Лигон, в штаб округа, в распоряжение бригадира Шосве.

Дополнительные сведения:

В Лигоне у Тильви Кумтатона живут родственники. У них он жил во время учебы в университете.

Последние недели он провел при персоне бригадира Шосве, принимал участие в подготовке переворота. Чин майора получит сегодня перед отлетом в Танги — документы уже готовы. Университетских друзей и знакомых найти пока не удалось. Разработка продолжается.

P.S. Я дал указание директору Матуру устроиться любой ценой на самолет майора Тильви. По моим сведениям, авиационное сообщение прервано, и это единственная возможность добраться до Танги сегодня. Принимаю меры, чтобы достать место для Л.

Я добрался до представительства только в половине одиннадцатого. Центр был перекрыт, и пришлось ехать через Камабат.

Центральный проспект Республики представлял странное зрелище. Повсюду валялись сандалии, студенческие каскетки, платки, клочья бумаги… Как будто ночью был карнавал, а дворники еще не пришли. Я догадался, что это следы вчерашней студенческой демонстрации.

В представительстве я не застал никого, кроме садовника, который открыл мне ворота. Но я этому не удивился.

Как только я вошел в выставочный зал и ощутил знакомый, но неприятный запах керосиновой политуры, которой вчера натирали пол, я услышал, что в моем кабинете звонит телефон. Я поспешил туда, но тут же вспомнил, что оставил ключ в машине. Пришлось вернуться. Садовник стоял у машины, опершись на метлу, словно стерег наше имущество от злоумышленников. Когда я наконец попал в кабинет, телефон все еще звонил. Хотя не исключено, что это был уже другой звонок. Я поднял трубку.

— Юрик?

Я узнал голос Александра Ильича Громова, секретаря Михаила Степановича.

— Вспольный слушает, — ответил я, сделав вид, что не узнал голоса.

— Я тебе полчаса не могу дозвониться.

— Я заезжал в больницу к Дробанову, а центр перекрыт танками.

— Ну и как Дробанов?

Вопрос Громова был данью вежливости. Представитель Союза обществ дружбы Николай Сергеевич Дробанов, мой коллега и начальник, должен был не сегодня-завтра выписаться. Десять дней тому назад ему сделали операцию аппендицита, которая прошла удачно и без осложнений.

— Температура нормальная, на днях вернется домой, — сказал я. — А что нового в посольстве?

— Все в порядке, — ответил Громов. — Ты срочно нужен Соломину. Если не возражаешь, приезжай.

— Я свободен, — ответил я, игнорируя всегдашнюю насмешку в голосе Громова.

— Ну и ладушки.

Я опустил трубку на рычаг. Меня вдруг охватило странное предчувствие, что я не скоро вернусь в мой кабинет. Я окинул взглядом комнату, не забыты ли где-нибудь бумаги, проверил, заперты ли ящики письменного стола, потрогал ручку сейфа. В кабинете стоял затхлый теплый воздух — кондиционер был с вечера выключен, а Хасан не удосужился проветрить помещение, хотя я специально просил его об этом. Мне вдруг захотелось пить. Я достал из холодильника последнюю бутылку оранжада. Высокий, сразу запотевший стакан приятно холодил ладонь. Я упоминаю эти незначащие детали, потому что они как-то отражают напряжение, владевшее мной с того момента, когда я проснулся ночью от грохота под окном и увидел, как по нашей тихой пригородной улице один за другим идут три танка.

Заперев кабинет и покинув здание представительства, я увидел, что садовник все так же стоит у машины. У садовника были очень тонкие сухие ноги, дхоти подобрано высоко и забрано за пояс. Я подумал, что при переворотах и революциях страшнее всего беззащитным иммигрантам, таким вот беднякам, приезжающим на заработки.

Я сел в «Москвич», садовник закрыл дверцу. Я никогда не привыкну к этой предупредительности, в ней есть что-то рабское. Но хочу я того или нет, для этого худого бенгальца я олицетворяю работу и жизнь.