Андрей Лях - Синельников на том свете Страница 4

Вот это да. От эт их его слов у меня спина похолодела.

— Вернер, а откуда архангел Михаил узнает- про наши разговоры?

— Он узнает об этом из моего доклада, — отвечал Вернер.

Если бы я не сидел, я бы точно упал.

—         Вернер, так ты что же, стучишь на нас этому громобою? Мы тут вместе с тобой псе это таскаем, пьем нектар из одной баклаги, а потом ты бежишь и доносишь на своих товарищей?

—         Я лояльный и законопослушный житель, — с гордостью заявил Вернер. — Я ис­полняю возложенные на меня обязанности, и так образуется порядок. И ты, Володя, должен стать лояльным и законопослушным жителем. Если же ты станешь нарушать правила, то и через тысячу лет будешь носить этот шланг и ругать свою судьбу.

Пип, естественно, потер руки и захихикал. В это время наш подопечный опять грохнулся на песок, воздел руки к небу, и нам пришлось прервать беседу. Но я ос­тался в совершенно обалделом состоянии.

Действительно, в конце концов, плевать на нектар, перебьемся — жили без него и проживем. Но если этот готический моралист нрав — а похоже, так оно и есть — то веселенькая меня ждет перспектива! Пусть даже не тысячу, пусть хотя бы триста лет без сна и отдыха скакать вокруг бесноватого Педро? Весь запал у меня прошел, руки опустились, и обуяла страшнейшая тоска. Во время следующего перерыва я не утерпел и снова спросил Вернера — правда, без всякой надежды:

—         Вернер, ладно, допустим, все это правильно, но просто так, по-человечески, ты меня понимаешь?

Но упертого немца было не своротить.

— Володя, я понимаю все, кроме одного — как ты получил эту работу?

Вскоре в наших трудах наступил перерыв. Дон Педро то ли перебрал нектара, то ли не рассчитал силы, но только скрутил его припадок с судорогой, а после он ради­кально и, видимо, надолго отключился. Его унесли, ангел-хранитель сокрушенно покачал головой и до особого распоряжения распустил нас по домам.

Я доплелся до своей конуры и уснул мертвым сном. Как сказал поэт, «странное готовилось ему пробуждение».

Что-то было не так. Я заворочался, замычал, и, наконец, открыл глаза. Комната менялась с поразительной быстротой. Потолок уплыл вверх и выгнулся сводом, словно в той камере у Михаила; за потолком вытянулось и окно, сделавшись стрель­чатым, да еще отрастив колонну посередине, и в него заглянули звезды — значит, была ночь — а стены раздвинулись, прибавив, наверное, метров тридцать площади.

Я сразу сообразил, что эти перемены не к добру. Точно. Вошли сразу два ангела, и с ними еще какой-то субъект — возраста загадочного, лысый, бородка клинышком, в белой рясе, и весь просто светится от счастья.

— Оставьте это помещение, — с порога объявил мне один из ангелов. — Теперь здесь будет жить брат Диего.                  

У меня во рту пересохло.

— А со мной как? Куда?

— На этот счет распоряжений не поступало, — ответил ангел ледяным тоном.

Я все никак не мог поверить.

— Подождите, так нельзя, у меня работа, как же я буду...

— Вы временно освобождены от ваших обязанностей. Поторопитесь.

Мне стало дурно. Что же, опять на мороз? Тут не без скотины Вернера... Я бро­сился к лысому.

— Слушай, брат Диего, это моя комната, получается, ты меня на улицу выставля­ешь. Тут понимаешь как, они меня сейчас же за воро га выкинут, закон здесь такой, а там стужа страшнейшая, зима уже, я там не протяну. Слушай, брат, попроси, а? Пусть мне тут хоть раскладушку поставят, или, уж Бог с ней, одеяло на полу посте­лют, я парень спокойный, уживемся, я все делать буду, выручай, брат...

Диего засиял еще более умильной улыбкой и заговорил нараспев:

— Сочувствую, брат, горестям твоим, но возрадуйся тому, что можешь пострадать во имя веры нашей святой, и не ропщи, а молись, молись, и увидишь, что милосер­дие господне безгранично.

Я, на свою беду, начал озверевать:

— Оставь Его милосердие, у своего спроси! Что же ты, сволочь, человека в отк­рытый космос замерзать выгоняешь?

Он опять мне улыбнулся улыбкой слегка утомленного олимпийского медведя и повернулся к ангелам:

— Время молитвы...

Стало ясно, что меня замечать он больше не желает. И я не выдержал. Знаю, что был неправ. Знаю, что так нельзя. Но нагорело на душе. Тут и Иннокентий, и Миха­ил, и эта паскуда Вернер... короче, развернул я этого преподобного обратно к себе, и что было сил заехал по улыбчивой его морде. Не пожалев руки. С чувством и пере­носом центра тяжести.

И складно так вышло. Сандалии его, помню, остались стоять на полу, а сам он воспарил, перелетел через мой топчан и там приземлился с кошачьим мявом.

Что было дальше, представить нетрудно. Шелест, ангельское дуновение, и пожа­ловало Небесное Воинство. Тут уж они взялись за дело по-серьезному. Во первых строках они вышвырнули меня на улицу. Дверь, как вы, может быть, помните, была прямо против райской стены, чуть не в трех метрах, а силища у них кошмарная, так что хрястнулся я — не приведи Боже, и по стене этой не то что сполз, а просто-таки стек. Дух из меня вышибло начисто — воздух со свистом выходит и выходит, а вдох­нуть не могу. Они подоспели, подняли, и один двинул куда-то под ребра, а второй — но спине и, по-моему, обеими руками сразу. На этом мои связные воспоминания кон­чаются, и дальше все как-то смутно. Вроде бы меня традиционным маршрутом проволокли до ворот, и после хорошего пинка я провалился в облака, не взвидя света.

Когда пришел в себя, не знаю, но очнулся уже простуженный, и начались вели­кие муки — раздирает кашель, а кашлять-то и нельзя, потому что болью везде отда­ст нестерпимой. Знатно они меня приложили. Если у человеческой души есть реб­ра, то пару они мне точно сломали, и с ногой, в тазобедренном суставе, тоже непри­ятность вышла — и по сию пору носок наружу не разворачивается. Остальное, прав­да, потом поджило.

Отлеживался я не меньше месяца, и как почувствовал, что могу ходить, так из берлоги своей облачной вылез, и как был, полуживой, побрел подальше от Райских Врат куда глаза глядят, по космическим высям.

Планы у меня были самые неопределенные. Предполагал я, если еще в солнечной системе нахожусь, дойти до Меркурия — из школьного курса астрономии я помнил, что жара там несусветная и, значит, можно согреться. Позже мне пришло в голову, что есть еще Венера — там как будто бы тоже тепло, а климат получше, чем на Мер­курии. Да если на то пошло, думал я, и на Землю можно завернуть, скажем, на Гаваи, подучить английский, авось подвернется что-нибудь, поработаю призраком...

Беда только в том, что где искать эти Венеры и Меркурии, у меня не было ни ма­лейшего представления. Шагал я наобум за каким-то светилом, а Солнце это, или нет, спросить было не у кого. Проносились кометы и астероиды, вдали плыли раз­ноцветные галактики... красиво, но непонятно. Я шел, надрывался кашлем и думал о разных разностях.

Все-таки это свинство, что на Земле нас никто не предупреждает о порядках в раю. Сплоховал я, что и говорить. Не потянул духовного совершенствования. С дру­гой стороны, если меня опять занесет нелегкая в те края, то я мог бы теперь для вновь прибывших читать лекции на тему «Рай, его опасности и стукачи». Правда, скорее всего лектора вместе со слушателями выгонят на холод, да еще побьют вдобавок. Да и сами слушатели, как только сообразят, в какие неприятности я их втра­вил, тоже, пожалуй, устроят мне «темную». Тьфу ты, получалось, что так ли, эдак ли, но меня все равно отлупят. Да, напило на меня страха Небесное Воинство.

И гак, я рассекал пространства, в голову мне, как видите, лезла всякая чепуха, и вот как-то однажды, слева от моего сомнительного маршрута я увидел далекое зарево похожее на красную мохнатую шапку. Бешеной собаке сто верст не крюк, спе­шить вроде некуда, почему бы не взглянуть поближе?

Зарево стояло над громадной железной стеной — черной, с вмятинами, потеками и заклепками, как на Крымском мосту, и была это стена теплой! Меня затрясло, я прислонился, прижался, распластался, и так застыл, не веря счастью, — даже глаза закрыл.

А как открыл — вижу, прямо передо мной — здоровенный рыжий черт, с рогами, хвостом, все как положено — и хохочет.

- Володя, — говорит, — какая встреча!

Ну не везет, да и только! Ну, чтобы ему еще через полчаса появиться? От такой несправедливости мне стало обидно до слез, но в раю меня уму-разуму уже научили.

— Дядь, ты не трогай меня, — сказал я как можно вежливей. — Я малость погре­юсь, и сам уйду, ладно?

Но не тут-то было. Черт даже удивился.

— Вов, ты что, сдурел? Пошли со мной!

Делать нечего, пришлось идти. Что я против него один, с голыми руками, да едва дышу?

По дороге он страшно веселился и трепал меня по плечу:

— Володь, да ты не узнаешь меня! Это же я тебя подзуживал за Нинкой Семеренковой подглядывать!

Застрелите, если я помню, что за Нинка, но чем кончаются споры в этих краях, мне уже было доподлинно известно, и я смирно кивал: